В российской дискуссии о французской олимпиаде видны буквальные ошибки переводчика
Источник: Telegram-канал Александра Баунова
Подписаться на YouTube-канал Александра Баунова
Во-первых, ненужное сравнение: вот у нас в Сочи, а вот у них. В Сочи (а так же Лондоне, Рио и Пекине) было красиво, но странно было бы Парижу повторять уже сделанное, когда задача была не повторять.
Во-вторых, типичное для догоняющих обществ, в том числе для России стремление выложиться на людях по полной. В любую большую встречу с иностранцем вложить по-максимуму, всю нашу историю и культуру, всем доказать и рассеять всякие сомнения, чтобы наконец оценили и приняли. В то время как для стран вроде Франции или Британии встреча с иностранцем имеет гораздо меньшее значение. Эта встреча там происходит перманентно, они с нее и не уходили никуда, сами себе иностранцы.
В-третьих, характерное для автократий отсутствие самоиронии, боязнь показаться смешными. В сочинской церемонии было много красоты, но исключительно нежной к себе, возвышенной, патетической. В этом отношении лондонское открытие, которое тоже противопоставляют парижскому, имеет с ним больше общего — прежде всего не только эпическую и лирическую, но и ироническую работу с собственной историей и культурой. Вообще Лондон — гораздо более естественная пара для парижского открытия, чем Сочи или Пекин. Важно, что один из самых этатистских, государствоцентричных народов Европы произвел церемонию, настолько отделенную от государства и любования собой, — даже в том, как исполнили Марсельезу это было заметно.
Уже было верно сказано о карнавальном элементе, с самого начала сопровождающем французскую культуру, чей установочный, стартовый текст, энциклопедия французской жизни — роман Рабле, с наготой, срамотой, обжорством и переворачиваем сакрального. Вдобавок, из России этого не видно, но в Европе открытие игр совпадает с окончанием месяца прайда. Этот контекст никакое открытие не может игнорировать, только вступать с ним в диалог.
Наконец, неумение различать символическое и реальное. Часть российских зрителей бросилась защищать от западного варварства «Тайную вечерю» Леонардо — произведение, созданное западной культурой в конце XV века, когда ничего похожего в российских землях не могло бы ни появиться, ни быть понятым. Защищая от символического попрания чужое произведение, которому в данный момент ничего не угрожает, возмущенная часть общества достаточно спокойно отдает на буквальное физическое уничтожение лучшее российское художественное произведение того же XV века — Троицу Рублева, при том что в Европе XV-й век представлен многими десятками равновеликих (в том числе Рублеву) имен и тысячами произведений, а у нас их буквально наперечет — что имен, что вещей.
Характерное для архаического сознания помещение этики в область символического мы наблюдаем не только по отношению к паре «Вечеря» (символическая порча) — «Троица» (реальная порча, зато символическое поклонение). То же самое касается всего разговора о том, что парижская церемония «безнравственна» по причине очередной бородатой женщины, поэтому «хорошо что мы этого не видели». Одновременно то очевидное обстоятельство, что благодаря действиям собственного правительства в этот самый миг этического взвешивания чужой олимпиады многие сотни тысяч людей живут без света, без питьевой или горячей, да без любой, бывает, воды, а зимой будут и без отопления, покинули свои дома, или попросту погибли, как чужие, так и свои, и кто-то, возможно, погиб прямо в момент «безнравственной церемонии» вопросов о нравственности не вызывает. То есть люди буквально не понимают, почему Россия не участвует, закрываясь привычными разговорами про чужую нелюбовь и недобросовестную конкуренцию.
Это всё — типичное для архаики смешение этического и сакрального, когда этика касается не людей, а символов и знаков. Безнравственной признается ироничная и лиричная церемония, свободно обращающаяся с национальной культурой под потенциальным огнем критики обладающих правами сограждан, а не, например, технически безупречное и подобострастное к национальным символам шоу, исполненное бессловесными рабами на северокорейском стадионе, к которому московский становится всё ближе.