В августе 91-го мы лишь случайно стояли рядом
Много лет назад светлым августовским днем я стоял в огромной толпе на Дворцовой площади и чувствовал, как мы сильны и едины. Я чувствовал локти соседей, которых было так много, что на всех не хватало даже площади. Я чувствовал, что путч, затеянный где-то в московских властных коридорах, – это действительно лишь путч, лишь отчаянная попытка группы временщиков навязать мрак множеству светлых людей. Но прошло совсем мало времени, и это множество стало распадаться на части. Я с горечью обнаружил, что нас связывало в тот день лишь чувство локтя, но не общность мыслей и не биение сердец.
Через год отпали те, кто сказал, что им противны реформы, что им хочется получить новый мир без трудностей, связанных с трансформацией старого – сгнившего до сердцевины и перекошенного многолетними попытками воплощения утопии. Я не мог понять логики этих людей, но понял зато, что нас почти ничего не связывает.
Лет через десять, когда реформы дали плоды, появились сытые, хорошо одетые люди, купившие импортные машины и любившие посидеть в кафе, но заявлявшие, что им экономика, оказывается, вообще важна, и без политических преобразований они не придают никакого значения свершившимся переменам. Такой логики я тоже не принял, и понял, что в августе 91-го мы лишь случайно стояли рядом.
Прошло еще лет десять, и в моду на фоне всепоглощающей апатии вошли разговоры о том, что не важны как реформы, так и сама Россия – страна рабская, порочная, безнадежная. Мне неприятно в этой моде было даже не обесценивание нашего двадцатилетнего труда. Мне неприятен был пессимизм, обессмысливавший будущие усилия и придававший ценность лишь тому, что можно ухватить сейчас.
Затем подросло новое поколение и объяснило предательством все сложности той жизни, через которую мы прошли. Раньше казалось, что эти молодые люди сменят тех, кто впал в цинизм и в пессимизм, но теперь стало ясно, что нас не сблизит даже чувство локтя. Мы мыслим принципиально по-разному и совершенно по-разному чувствуем нашу страну, нашу историю, наше общество.
Мир упрощался до крайности. Из него удалялось все, что не вписывалось в простую черно-белую картину. И вот, наконец, пришла новая мода, устраняющая всякую неоднозначность, а вместе с этим устраняющая стремление мыслить. Мода пришла с благими намерениями, но это были как раз те намерения, которыми вымощена дорога в ад – та дорога, по которой мне не хотелось идти.
Сегодня из той многотысячной массы, которая плечом к плечу стояла на Дворцовой, осталось ничтожно мало людей. Казалось бы, это – конец? Но нет, я полагаю, что те случайные обстоятельства, которые нас тогда объединили, вряд ли могли заложить базу для прочного союза. Скорее, союз этот сложится на иной основе. Его создадут люди с очень разными взглядами, объединенные готовностью к компромиссам, объединенные тем, что для них важны великие реформы прошлого и великие усилия, прикладывавшиеся к тому, чтобы сделать нашу страну хоть чуточку лучше.