Ужасно грустно
С утра узнала, что умер Николай Карлович и весь день об этом думаю. Хоть я и знала, что он болел, но казалось, что с этой болезнью справлялся: год назад мы все за него волновались, он ездил в Израиль лечиться (фоточку мне присылал из клиники в каком-то медицинском бурнусе! я написала, что он похож на Лоуренса Аравийского) и даже был в искусственной коме, но выбрался, и мы с ним снова разговаривали. Вот только недавно с днём рождения поздравлял меня. Мне он казался – частью из-за воспоминаний о том, как я в тульском детстве смотрела по субботам программу Зеркало, частью из-за его собственных рассказов о своей примечательной семье – каким-то былинным ветераном. А теперь смотрю, ему и семидесяти не было, вообще не возраст по нынешним временам!
Ужасно грустно. Он меня как-то привечал: приглашал на Серебряный дождь ещё в совсем начальные мои годы. Была у меня с ним дискуссия в музее ГУЛАГа – о повторяемости истории, и даже совместное поздравление с новым годом мы с ним записывали – с новым 2020, который лучше бы не наступал вовсе.
В СПЧ мы с ним довольно много общались. Перед самым первым (и злосчастным) заседанием нового созыва, пока мы ждали в приемной перед Александровским залом, он мне называл всех присутствовавших – с краткими, но выразительными характеристиками (ни в ком не ошибся, ни в дурном, ни в хорошем).
В бурный день голуновских протестов нас в АП уговаривали поучаствовать в какой-то мутной, как у них водится, схеме с организацией альтернативного митинга – который, разумеется, разрешат, и там уж точно никого не побьют. По счастью, схематозники эти отвлеклись на ожидание телеобращения Колокольцева (которое состоялось), а мы с Николаем Карловичем, переглянувшись, тихо-тихо вышли из не помню какого кабинета и быстро-быстро побежали вниз по лестнице (помню, как он лихо перепрыгивал через ступеньки), и к подъезду, и вон из этого проклятого дома. Пошли заслуженно обедать в какой-то ближний фудкорт. Он много рассказывал интересного и о своей семье, и о тех, с кем сводила его телевизионная его карьера.
К людям относился базово доброжелательно и сперва предполагал в них хорошее, а потом уж как себя покажут – собственно, легендарная нынче интеллигентность сущностно состоит именно в этом. Но зло добром не признавал никогда, ни при каких обстоятельствах, ни в каком контексте. История интересовала его в человеческом, скажем так, преломлении – в предопределенность, обречённость и эквифинальность он не верил, а в волю духа человеческого верил всегда. Очень, очень грустно. И на похороны приехать не могу. Будьте вы неладны, дураки полоумные, разлучающие нас и сокращающие дни наши.