Сегодня, я верю, всё закончилось
Нам было по двадцать лет, мне двадцать шесть, ей двадцать два, когда мы сидели в съемной квартире в Новгороде, и она спрашивала, зачем нужно называть это «новгородским делом». Я говорил, что нам нечем отбиться и государство сожрет нас и ребенка, как сожрали бессчетное количество людей до нас. Пусть будет новгородское дело, чтобы было ясно, что речь не о конкретных людях, а о бессмысленном абстрактном зле.
Никакого дела вообще не должно было существовать, ребенок упал с лестницы, и через неделю был здоровым дома. Через месяц было открыто уголовное дело о «покушении на убийство», единственным смыслом которого было «повышение раскрываемости особо тяжких преступлений». Еще через три недели ее задержали на допросе, а я узнал об этом через час, когда вышел с лекции по чем-то вроде этики Канта. Эту систему мне нечем было коррумпировать, в ней не было ничего человеческого, следственные органы РФ просто выполняли программу. Я был на программе «Пусть говорят», ходил в Общественную палату и Фонд эффективной политики, встречался с криминальными авторитетами, давал пресс-конференцию с «известными федеральными журналистами». Через 19 дней прокурор Новгорода подписал постановление о том, что она выходит под подписку о невыезде.
В Новгороде нам нужно было где-то жить, и нас приютили друзья, когда она поднималась по лестнице в квартиру, она заложила руки за спину, а я шел сзади и разбил этот замок – ты будешь свободной. Семнадцать лет я думал о сцене, развернувшейся на детской площадке летом 2007 года, когда полиция и органы опеки решили «изъять ребенка», пока мы качались на качелях. Им не удалось никого изъять.
Процесс длился полтора года, менялись следователи, судьи и прокуроры, и в какой-то момент времени вся эта машина выяснила, что за «всем этим делом» никто не стоит, только двадцатилетние идиоты, уверовавшие в справедливость. И можно совершенно спокойно выходить на приговор. Мое первое уголовное дело было в 2008 году – за «разглашение данных предварительного расследования», то есть за то, что я рассказал на видео, что все «дело» состоит из ничего.
Она сохранила себя и воспитала ребенка, когда не явилась на приговор. Про нее вспомнили шестнадцать лет спустя, чтобы задеть меня как политического преступника. Сегодня, я верю, все закончилось – «восемь лет условно», практически «заочный расстрел». Я всегда буду помнить тех, кто помогал моей бывшей жене.