Россияне и война — исследование
Мы с вами уже не раз обсуждали одновременно очевидный и запутанны вопрос. Третий год войны, люди гибнут на фронте, в экономике проблемы, недовольство всем этим, очевидно, есть. Так почему же россияне не протестуют? И мы уже давали ответы на этот вопрос. Говорили, что власть уже много лет целенаправленно работает на атомизацию и деполитизацию общества, что в стране репрессии, которые могут подавить любое недовольство, пока система позволяет большинству жить так, будто никакой войны нет вовсе. Нас больше 140 миллионов человек. Около полутора миллионов воюют или уже отвоевались. Один из ста, по грубой оценке, это достаточно мало, чтобы мы могли не замечать проблемы. Да, большинство из нас знает кого-то, кто попал на войну, но обычно это не очень близкий человек: бывший коллега, знакомый или знакомый знакомого.
Однако, среди нас есть исключения: несколько групп граждан, которых война касается напрямую, которым она жизнь поломала, лишила дома или члена семьи. Эти группы – жители приграничных территорий, военнослужащие и их семьи. Люди, у которых есть причины не любить власть и нет возможности не замечать, что идёт война. «Лаборатория публичной социологии» провела качественное исследование одной из этих групп: родственников контрактников, срочников и мобилизованных, но не всех подряд, а тех, кто пытался помочь своим близким, оказавшимся в российской армии в 22 году. Попробуем на основании этого исследования понять, почему россияне не протестуют против войны, и в каких случаях они всё же протестуют, ну, или могли бы.
Первая группа родственников военнослужащих, которую исследовали учёные – это матери, в основном, матери срочников. Эта группа отличалась ещё одним признаком: большинство из них не были противниками войны. Они её одобряли или оправдывали, а государству доверяли. У сыновей некоторых респонденток были серьёзные проблемы со здоровьем, из-за которых парни вообще не должны были попасть на военную службу. При этом большинство матерей считали, что их сыновья всё равно должны были пойти в армию, мол, это школа жизни, не прятаться же за мамину юбку – вот это вот всё. На срочную службу в таких семьях сыновей настраивали и культивировали убеждение, что мужчин должен таким образом отдать долг родине. Да, такие семьи тоже бывают.
При этом все матери срочников были убеждены: война на срочную службу не влияет, война отдельно, а их мальчики отдельно. Да и по телевизору говорят, что срочников на фронт не посылают. А ещё всё сторонницы войны доверяли государству, были уверены, что оно позаботится об их сыновьях. Или, даже когда государство демонстративно нарушало собственные правила, призывая их сыновей с заболеваниями, препятствующими военной службе, женщины не могли допустить, что они и их дети станут нарушать закон, бегая от службы, и переходили к активным действиям не в момент нарушения прав, а когда молодым людям начинала грозить серьёзная опасность, обострение заболевания или начинала грозить отправка на войну.
Боролись респондентки строго в рамках закона и процедур: звонили в части, писали запросы в госорганы. Обращались к НКО за советами или помощью в оформлении документов, пытались получить консультацию адвокатов. И очень важный момент: они боялись своей активностью, даже такой умеренной и соответствующей регламенту, навредить сыновьям. Боялись, что их ребёнку может стать хуже из-за того, что мать такая жалобщица.
Опасения эти не были на пустом месте. Одно из интервью они взяли у адвоката, который консультировал военнослужащих, желающих покинуть армию. Он подтвердил, что чиновники могут открыто угрожать такими последствиями.
«Недавно приезжал вот в буквально моё поселение сотрудник военкома, который рассказывал про субсидии для мобилизованных. Вот он то же самое сказал, что ребята, если будете жаловаться в прокуратуру, то вашим детям будет гораздо хуже, чем им сейчас там есть. То есть, никто этого особо и не скрывает».
Трудно оценивать, была ли борьба этих женщин эффективной. Тем более, что не для всех она окончена. Сын одной из них погиб в части на территории России при непонятных обстоятельствах, и всего за месяц до срока окончания службы. Другой вернулся домой в тяжёлом состоянии. Некоторые из сыновей этих женщин не получали медицинскую помощь, подвергались избиениям. Но, несмотря на всё произошедшее с их детьми, матери-непротивницы войны своё отношение к государству не пересмотрели. Некоторые продолжают считать, что глобально с системой всё в порядке, просто их сыновьям не повезло. Женщины по-прежнему убеждены: армия – обязательный опыт для мужчины. Просто некоторые нюансы нужно изменить. Может, медицинские обследования тщательнее проводить.
Другие считают, что с государством что-то не так, но конкретных претензий сформулировать не могут и острее всего чувствуют свою беспомощность перед огромной системой. Ещё один важный нюанс: эти респондентки никогда не пытались объединиться и действовать сообща. Они признавали своё право защищать своих детей, но каждая по отдельности.
Совсем другое – те из родственников военнослужащих, у которых сложились антивоенные убеждения. Они не доверяли государству, не одобряли отправки их близких на фронт, часто даже вопреки мнению этих самых близких. Были готовы не только обращения писать, чтобы заставить систему отступиться, разжать челюсти на шее конкретного солдата, но и идти на действия, противоречащие закону. Это самая разнообразная группа. Среди них и отцы, и матери, и дочери военнослужащих, и мобилизованных, и добровольцев, и срочников. Первое, что делали респонденты из этой категории – отговаривали близких от участия в войне. Для них не сработал аргумент, что, мол, нельзя прятаться за юбкой и бегать.
«Он в этот момент служил срочку и запросил документы, недостающие для заключения контракта, о чём он не сказал, и в конце августа 2022 года он позвонил радостно из последнего пункта сбора о том, что «через три дня мы едем в Изюм, я буду гранатомётчиком». Это был длинный и печальный разговор в течение 26 минут, когда я ему пояснил своё видение ситуации, что произойдёт там с ним. Мне удалось ему донести, что нет, он не должен, ему не стоит ехать с этой командой, и он написал рапорт отказа. Тогда ещё это было возможно и доступно».
Но отговорить удалось не всех, и близкие респондентов всё-таки попали на войну. Многие из них думали, что это ненадолго, не по-настоящему. Не пошлют же реально в бой гражданских. У многих в голове были представления о вторых, третьих линиях, где они, якобы, будут забор охранять. Да и как-то конфликтовать с военкоматом или начальством в части готовы были немногие: легче переждать, скоро всё закончится. А многих пугала тюрьма, война казалась меньшим злом. Часто, только столкнувшись с реальностью: с мясными штурмами, со службой на передовой, военные соглашались со своими близкими и готовы были на что угодно, чтобы покинуть зону боевых действий. Но тут и сами военные, и их родственники обнаруживали: чтобы вытащить человека с фронта, не существует правовой процедуры. Нет такого окошка, чтобы заявить «я передумал», и система тебя отпустит. Если варианты и были, оглядываться на закон не приходилось. Но альтернатива-то – смерть, так что многие респонденты рассматривали или даже использовали нелегальные пути. Дезертировать, скрыться, уехать из страны, симулировать болезнь, купить справку, чтобы избежать отправки на фронт – всё приемлемо, даже сесть в тюрьму, если другого способа нет. И всё же респонденты этой группы тоже не нашли способа действовать совместно. Некоторые из них помогали другим родственникам военных или самим военным, и советом, и делом, но тоже индивидуально – коллективного действия у них не получилось.
Отдельно исследователи выделили группу участниц протестного движения родственниц мобилизованных «Путь домой». История развития этого движения прослеживается по интервью, ведь, в сущности, многие из этих женщин пришли к мысли, что политический протест неизбежен и необходим. Многие участницы движения, аполитичные до этого, захотели разобраться, что вообще происходит, откуда ноги растут.
«Нашу стабильность забрали просто, и поэтому мы начали двигаться. А когда у человека отнимают вот эту стабильность, он как раз начинает бороться, что делать».
В своих поисках респондентки попали ну вот прямо к нам, в нашу с вами среду, начали читать оппозиционный телеграм и смотреть оппозиционный Ютьюб. Во-первых, тут публикуют нормальные сводки с фронта, а не ту чушь от Минобороны, во-вторых, тут что-то новое говорят о государстве и войне. В то время появилось много разных групп, объединяющих родственников мобилизованных. Многие предлагали действовать исключительно не политическими методами, чтобы добиться возвращения людей с фронта или хотя бы объявления точных сроков, сколько им служить.
«Я видела группу «Вернём ребят» и вроде «Мобилизованным пора домой», но, когда поняла, какими методами они хотят работать, потеряла к ним интерес. Я поняла, что добиться чего-то просьбами, обращениями и уж тем более подначиванием населения подписывать контракт точно не получится».
В начале сентября 23 начал работать телеграм-канал «Путь домой», который поначалу не очень отличался от других похожих сообществ. Участницы были за конструктив и диалог с государством. Целью канал ставил возвращение мобилизованных домой в максимально короткие сроки. Там были инструкции, куда писать, как составлять запрос. Женщины добивались встреч с депутатами и представителями Минобороны. Через год после мобилизации в октябре 23 года участницы группы разочаровались: их усилия ничем толком не увенчались. Представители власти старались их успокаивать, и только, и женщины сделали вывод, что отпускать людей с фронта никто не собирается. В канале стали появляться мемы о том, как власти обходятся отписками. Тогда и произошёл качественный скачок: формального диалога стало мало, женщины оказались готовы к публичному политическому действию.
5 ноября участницы впервые вышли на митинг, присоединившись к акции КПРФ. Через несколько дней на канале появились инструкции, как создать региональное сообщество и провести публичную акцию. 11 ноября телеграм-канал опубликовал манифест, в котором потребовал полной демобилизации, а 30 ноября администрация телеграма повесила на канал плашку «фейк», чтобы их нельзя было найти через поиск. Плашка там остаётся до сих пор. Последней каплей, по словам респондентов, для многих стала «Прямая линия» с Путиным 14 декабря 23 года. Путин тогда полностью проигнорировал вопросы о демобилизации.
«Я как бы не надеялась, что он что-то скажет, точнее, я не знаю, это такой всегда лучик надежды, но он не состоялся. После этой «Прямой линии» у меня просто какой-то новый виток радикализации случился, вот я даже на пикет вышла».
Этот момент стал переломным. Все прежние усилия, обращения, борьба в легальном русле – всё оказалось бессмысленно. Многие участницы перестали бояться открытой конфронтации. Движение «Путь домой» начало действовать ещё более активно и публично: снимать видеообращения, давать интервью, организовывать митинги, акции возложения цветов, марши пустых кастрюль. Государство, по всей видимости, понимает, что эта группа представляет для него реальную угрозу. Это жёны, невесты и матери тех, кого это самое государство уже два года называет героями, поэтому прессовать их так же, как проклятых либералов, сложно. Но женщины эти требуют вещей, которые государство не может им дать. Некоторые из участниц движения хотят одного: чтобы с войны вернулся близкий человек. Пусть его вернут, и они перестанут ходить на митинги и требовать от государства демобилизации. Но такая уступка для системы немыслима. Верни сегодня одного – завтра на улицы выйдут тысячи. Другие члены «Пути домой» хотят большего.
«Изначально были требования заменить наших на других – и воюйте дальше, если вам это угодно. Сейчас уже люди более как-то так стали относиться. Я всё чаще и чаще встречаю позицию, наверное, схожую с моей, что ну сколько можно? Наверное, пора сворачивать эту всю лавку как бы совсем – и не кошмарить людей. Просто дать жить спокойно».
Получается, многие участницы «Пути домой» рефлексируют, им не нужна война, и их протест можно уже в какой-то степени считать антивоенным. При этом сообщество, сформированное участницами движения вокруг телеграм-канала и публичных акций оказалось очень сплочённым. Мы уже упоминали о социальной изоляции, в которой оказались эти женщины. Общество, игнорирующее войну, склонно было игнорировать и их. Люди провоенных взглядов их не поддерживали. На нашем антивоенном фланге многие норовили их пнуть, ведь они же жёны солдат, как тут не примерить белое пальто и не сболтнуть что-нибудь обидное или какую-нибудь гадость? Их часто не понимают даже другие жёны мобилизованных. Мы уже говорили, что исследование касалось родственников военных, которые пытаются что-то изменить. Но тех, кто принял ситуацию и изменить ничего не пытается, а просто ждёт мужа с фронта – гораздо больше.
Участниц движения часто не понимали даже их собственные мужья, не все хотят быть спасёнными. Кто-то боится, что так будет только хуже, а кто-то верит в цели войны и перспективы победы.
«Не хотелось бы остаться вдовой, хотелось бы вот реально развестись, это был бы праздник».
И только в сообществе среди своих их понимают.
«Почему же они ещё так понравились? Я к ним зашла на одной волне, остальные такие «ой, бабочки в моей голове, всё хорошо, мы побеждаем». Но там я зашла, и там такие же, как я, мы прямо сёстры. Наконец-то я их встретила, у меня прямо была радость. Радость от того, что нас мало, но мы есть».
Один из центральных вопросов, которые исследовали социологи, это вопрос, а возможен ли сейчас, в российском авторитарном режиме, протест, и какие факторы могли бы ему поспособствовать. На примере участниц движения «Путь домой» мы видим, как государство делает из граждан силу, способное ему возражать. Государство вторглось в налаженную жизнь нынешних участниц движения, они одновременно пережили общий травмирующий опыт. Государство попыталось откупиться, компенсировать им потери деньгами. А потом и вовсе обвинило этих женщин предательницами, а движение иноагентским, и такое поведение со стороны государства, конечно, вызвало желание ответить на несправедливость. У этих женщин появился общий опыт борьбы с новой невиданной ранее напастью, и опыт этот их в итоге объединил. Мобилизация отличалась от контракта или срочки, тут даже опытные НКО ничем не могли помочь. Родственницам мобилизованных пришлось самим вырабатывать методы борьбы, и пока они с ними разбирались – приобрели опыт совместных действий. Появились чаты, группы, сообщества, а потом и канал «Путь домой».
Ещё одним фактором послужило отношение к мобилизации. Она не воспринималась как нормальная легитимная практика, за ней не стояла привычка и традиция, как за срочной службой и контрактной. В случае последних общество принимает установку «это нормально, отдал родине долг и свободен, типа». Ну, не общество, а кто-то в нём. Но мобилизация воспринимается как нарушение договора между обществом и государством, как что-то незаконное. В результате родственницы мобилизованных чувствуют себя жертвами произвола. А ещё мобилизация была частичной, а оказалась бессрочной. Государство хотело избежать массового недовольства, и избежало. Но те, кто всё же попал под удар, почувствовали себя козлами отпущения. Их жизни, их семьи, их близкие были принесены в жертву, чтобы остальные граждане могли не замечать войну.
Не хотелось бы заканчивать на выводе, что широкий протест в России возможен, если государство в будущем масштабирует опыт участниц группы «Путь домой» на всё общество. Пока мы просто видим: протестный потенциал копится. Мы можем помочь в борьбе протестующим: не погружать их в социальную изоляцию, принять, что у них могут быть отличные от нас взгляды или жизненный опыт, не осуждать их за то, что они 20 лет не замечали диктатуру, потому что сейчас они хотят того же, что и мы, чтобы война прекратилась, и их мужья вернулись с фронта. До завтра!