Что не так с передачей «Троицы» Рублёва РПЦ
Единственное, что я могу предположить относительно [реальной причины для] передачи РПЦ иконы Андрея Рублёва «Троица» и раки Александра Невского — это что Путин боится. У него есть примитивное суеверное отношение ко всему религиозному. Я предполагаю, что вот это усиление ритуальных практик во время войны говорит о каких-то архаических магических настроениях. Путин уже благословлял раздачу иконок. Не помогло. Приняли решение дать больше сакральности. Это такое задабривание РПЦ, чтобы молились лучше. Мол, «мы им даём самое лучшее духовное оружие».
Передача раки Александра Невского вообще анекдотичная, потому что это просто рака. Мощи лежат в Александро-Невской лавре. Им совершенно не нужна для поклонения и почитания мощей никакая историческая рака. В общем, это карикатурная совершенно история. В свою очередь ситуация с «Троицей», конечно, это драма, если не сказать трагедия. РПЦ, безусловно, усиливает какой-то свой символический капитал. Это очередной большой шаг в контексте безоговорочной поддержки войны на официальном уровне и создания православного дизайна некоторой отсутствующей идеологии, с помощью которой они [власти] поднимают боевой дух по всей стране.
Относительно того, есть ли риск повреждения иконы после передачи её РПЦ должны рассуждать, конечно, искусствоведы. Насколько я могу судить по публикациям, высказываниям, которые появлялись с 2008-го года, когда впервые встал вопрос о передаче “Троицы”, риски довольно серьёзные. Искусствоведы всегда были категорически против. Говорили они так вовсе не из каких-то собственнических соображений. Они отвечают за сохранность памятников и культуры. В этой зоне своей ответственности и любви к своему предмету они всегда довольно жёстко отказывались отдавать иконы. Единственный пример удачного взаимодействия между музеем и церковью – случай с Владимирской иконой Божьей матери, которая выставлена в специальном киоте в храме при Третьяковской галерее. Но этот храм де-факто – один из залов музея, икона выставлена в церковном пространстве, но в музейных условиях. Она присутствует в органичном для себя окружении. Судя по тому, сколько споров было вокруг Владимирской иконы, думаю, что вряд ли такие же условия смогут обеспечить для «Троицы» в Храме Христа Спасителя. Тем более, что её вообще нельзя перемещать.
Теперь про один из самых популярных аргументов, которые возникают при подобных спорах. Мол, иконы созданы для церкви, поэтому там и место, а не в музеях. Это абсолютно ничтожный тезис, хотя он, действительно, самый распространённый.
Во-первых, церковь исторически, как правило, не хранила иконы. К ним относились довольно утилитарно, их подновляли, записывали и переписывали. Вообще, русская иконопись была открыта в конце XIX — начале XX века, в том числе благодаря развитию технологий реставрации. До этого она никак не ценилась и это были тёмные лики, спрятанные под массивными окладами. Никто их не видел и ценности им не придавал. Она была открыта благодаря музейным работникам, искусствоведам. Просто [до этого] было совершенно другое отношение к культурному наследию, когда сбивались древние фрески, замазывались какими-то академическими образами. Это было нормой. Для особо ценных церковных предметов, вышедших из обихода из-за ветхости, икон в том числе, создавались музеи при храмах — ризницы, древлехранилища. То есть, церковь сама пыталась обеспечивать музейный тип хранения, изымала предметы из пространства храма.
Если копать куда-то вглубь веков, церковь пережила период иконоборчества, который был реакцией на идолопоклонство. Когда в Византии иконы, доски, краски почитались как гиперсвященные предметы. В ответ на это была волна иконоборчества, когда иконы были запрещены и считались идолами. Уже потом церковь соборно выработала догмат об иконопочитании, в котором написано, что почитаются не доски и не краски, а образ, который на них изображён. Первообраз. С точки зрения церкви, действенности молитвы, её искренности или силы, бумажная иконка, которую ты купил в церковной лавке и поставил с благоговением к себе в красный угол, не очень отличается от “Троицы”. В этом смысле списка, копии, конечно, достаточно. Нет никакой магии подлинника, если мы почитаем не доску, а того, кто на ней изображен. Тем более, что копии бывают очень качественные. Доска и краски сами по себе не обладают никакой сакральной мощью. А вот культурную ценность, историческую ценность, символическое значение они имеют. Кроме того, конкретно Троица — это очень сильное богословское высказывание, она значима как чувственное выражение очень сложного для умопостижения догмата о Троице. Поэтому, по идее, церковь должна быть заинтересована прежде всего в сохранности подлинника, чтобы следующие поколения богословов и иконописцев имели возможность учиться. Но выбрана сиюминутная доступность для массового поклонения.