О состоянии «Троицы» физическом и правовом
Приписываемой Андрею Рублеву иконе «Троица» около 600 лет. Чуть больше или чуть меньше – поскольку нет точных сведений о том, была ли икона написана в 1411 году для выстроенной тогда в основанном Сергием Радонежским монастыре деревянной Троицкой церкви или в 1425-27 годах, когда строилась и украшалась уже церковь каменная.
Срочный сбор
Нам нужна помощь как никогда
То, что там трудились монахи Спасо-Андрониковского монастыря Даниил Черный и Андрей Рублев с учениками, вопросов, в общем-то, не вызывает – есть достаточно старые документальные упоминания об этом.
Что автором данной иконы является именно Андрей Рублев – зафиксировано в материалах Стоглавого собора 1551 года, где предписывалось «писати иконописцем иконы с древних переводов, како греческие иконописцы писали, и как писал Ондрей Рублев и прочие пресловущие иконописцы, и подписывати святая троица, а от своего замышления ничтоже предтворяти». Это во-первых, а во-вторых, таково и мнение специалистов по иконописи.
Так вот, собственно о состоянии иконы в силу ее возраста, а также истории бытования (почти пятьсот лет – в условиях церковного здания со сквозняками, горящими свечами, периодическим появлением значительного числа прихожан и пр.). Икона довольно большого формата, так что ее основа составная, из нескольких досок, которые могут расходиться от колебаний температуры и влажности. Красочный слой сохранился не полностью, а там, где сохранился, есть его отставания от основы.
Это если очень коротко, а музейные реставраторы и хранители могут описать значительно подробнее (и публикации такого рода были). И поскольку тема «Троицы» неоднократно всплывала в последние пару десятилетий с точки зрения переноса ее из музея обратно в Сергиев Посад, предлагаю именно туда, в Троицкую церковь, и заглянуть.
Оказывается, своего храмового образа церковь вовсе не лишена. В ее нынешнем иконостасе видим даже не одну, а сразу две «Троицы».
Смотрим внимательно. Одна икона, сразу справа от царских врат – более светлая, похожая на то, что мы до недавних времен могли видеть в Третьяковке. Другая – левее, отделенная от царских врат образом Богородицы, весьма темная.
Откуда эти копии (по-церковному говоря, «списки») и почему их две? Та, что потемнее, сделана по распоряжению Бориса Годунова. То есть почти через двести лет после написания оригинальной иконы. Встречались версии, что такое распоряжение Годунов (уже находившийся к тому времени на российском престоле) дал для того, чтобы в ходе процессий под открытым небом использовался не оригинал, а копия (если так, то пришлось бы признать за ним чуть ли не искусствоведчески-музейное понимание ситуации). Однако более логичной представляется версия другая: Годунов заказал для иконы новую ризу, а предыдущую, от Ивана Грозного, перенесли на специально исполненную копию.
Нам тут интересно другое: что означает темный колорит «годуновского» списка? А только то, чего и можно было ожидать в силу самой технологии иконописи. Поверх основного темперного слоя живописи икона – для лучшей сохранности в условиях храма – покрывалась олифой. Которая со временем темнеет – и через несколько десятилетий получается как раз то, что видели современники Годунова.
Они, впрочем, видели еще меньше – как раз потому, что иконы в традиции русской церкви еще и покрывали окладом. Который мог быть весьма даже драгоценным – но от живописи оставлял мало что. Собственно, оклад для оригинальной иконы, изготовленный опять-таки при Борисе Годунове (тут, правда есть и добавления времен Михаила Федоровича, в виде «цат»), сохранился и ныне пребывает в Сергиевом Посаде на территории лавры в музейной ризнице – и мы можем судить о том, что оставалось глазу от живописи.
Что же происходило с такой потемневшей иконой дальше? Как правило их «поновляли» – и речь тут отнюдь не о том, что мы понимаем сегодня под научной реставрацией. Поновители просто воспроизводили изображение поверх потемневшего слоя – при этом нередко сообразуясь со стилистикой уже не оригинала (к тому же еле видного), а своей собственной эпохи. Тут уже могли меняться и композиция, и детали. На «Троице» – чуть забегаю вперед – таких слоев записи впоследствии обнаружилось несколько (некоторые из них даже зафиксированы в монастырских бумагах).
Но откуда же в соборе взялась вторая, светлая копия? Вот тут нам надо прыгнуть еще на три столетия вперед – в начало ХХ века.
Практически только в конце XIX столетия живопись икон стала цениться как таковая. Иконы стали освобождать от окладов и «расчищать» – то есть снимать и потемневший слой олифы, и – при наличии – слоев позднейших записей. До «Троицы» добрались в 1904 году – по приглашению, надо отметить, тогдашнего наместника лавры (митрополит Владимир, в миру Василий Богоявленский, позже, в 1918 году, убитый большевиками).
Привлеченный к работе иконописец и реставратор Василий Гурьянов так описывал состояние иконы до реставрации:
«Когда с этой иконы была снята золотая риза, мы увидали икону, совершенно записанную. На ней фон и поля были санкирные, коричневые, а надписи золотые новые. Все одежды ангелов были переписаны заново в лиловатом тоне и пробелены не краской, а золотом; стол, гора и палаты вновь переписаны. Оставались только лики, по которым можно было судить, что эта икона древняя, но и они были затушеваны в тенях коричневой масляной краской».
А вот и фотография того времени – увы, черно-белая (но важно, что справа уже видна начатая расчистка).
Реставрацию Гурьянова специалисты впоследствии посчитали не вполне удачной – тем более, кое-что поверх расчищенного он тогда дописал сам. Но все равно – увидевшие подлинную старую живопись испытали настоящий шок: это никак не соответствовало общепринятому ее восприятию. Взгляду наконец явились настоящие яркие краски.
Что же сделали лаврские священнослужители? Увы, перед возвращением иконы в иконостас вновь распорядились закрыть ее золоченым окладом. Широкой публике икона была предъявлена только в 1913 году, на выставке отреставрированной церковной живописи в Москве, в Императорском археологическом институте.
Дальше – вновь иконостас. Икона опять начала темнеть. Вновь профессионалы (под эгидой сразу двух комиссий – по раскрытию древней живописи и по охране памятников Троице-Сергиевой лавры) занялись ее реставрацией в 1918 году. В 1920 году сама лавра (в смысле, ее ансамбль) перешла в ведение Народного комиссариата просвещения. «Троица» по-прежнему оставалась в иконостасе собора. Однако проблемы с ее сохранностью сохранялись, особенно в период повышения влажности. И в 1929 году было решено перевести «Троицу» в Третьяковскую галерею. Тогда художниками-реставраторами Николаем Барановым и Григорием Чириковым и был сделан новый список с нее – как раз тот светлый, который также находится в иконостасе Троицкой церкви. Так что своей «Троицы» церковь не лишена.
Храм или музей?
Слова «иконам в музеях не место, они должны быть только в храмах» случается слышать нередко. Давайте и тут попытаемся разобраться.
Ну, во-первых, наряду с храмами иконы вполне себе бытовали и в частных домах – причем где-то уже как минимум с конца XVIII столетия не только как предметы личного благочестия, но и как часть художественного собрания. Достаточно сказать, что больше шести десятков икон в фондах ГТГ происходят непосредственно из собрания Павла Третьякова, а позже в галерею поступали и другие частные иконные коллекции.
Нахождение икон в музеях – тоже не феномен исключительно ХХ века. Так, в Петербурге с середины XIX столетия при Академии художеств существовал Музей христианских древностей – влившийся впоследствии в открытый в 1898 году Русский музей. Туда же еще до революции поступали древние памятники из крупных монастырей.
Да, а что, собственно, делали с «ветхими» иконами сами церковные общины? Во-первых, такую икону, если она уже не поддавалась «поновлению», без особых проблем заменяли новой. Старую же могли сжечь (как правило, в мироваренной печи) или «пустить по водам». Могли, вместе с прочим вышедшим из употребления богослужебным инвентарем, отправить в так называемую «рухлядную». И более того – при крупных монастырях, при епархиях, стали появляться «древлехранилища». То есть, по сути, тоже своеобразные музеи. Противоречия «музей VS храм», таким образом, исторически не существует.
Церковь и собственность
Что означает в нынешнем контексте термин «возвращение» в применении к передаче экспонатов из музеев в церкви? Если кому-то кажется, что вопрос очевиден, то это не совсем так.
Для начала: до 1917 года РПЦ как юридическое лицо не существовала. Соответственно, церковь – имеется в виду как институт – собственности не имела вообще.
Встает, разумеется, вопрос: а кому же принадлежали до революции храмовые здания?
Начнем с понятия «храмоздатель». То есть тот, кто принимает решение о строительстве храма и финансирует его. Исторически тут могло быть множество вариантов. Во-первых, средневековые князья, позже цари и императоры. Могла быть выстроена церковь в конкретном городе и «всем миром». Но чаще финансирование осуществлялось даже не на уровне города, а на уровне конкретного квартала (сейчас мы бы сказали «муниципального образования»). И тут уже неважно, один был жертвователь или много – в любом случае храм становился приходским.
Рассмотрим текст на закладной доске Алексиевской церкви в городе Хотьково (ее построили на средства фарфорового фабриканта Алексея Попова): «Лета 1848-го года мая в 20-й день заложен Храм сей во имя Святителя и чудотворца Алексия Митрополита Московского в царствование Государя императора Николая Павловича с благословения Митрополита Московского Филарета при храмоздателе Алексее и супруги его Александре и сыне их Дмитрии и его супруги Софии и их чадах, в сельце Горбунове при фарфоровой фабрике».
Какова, как мы видим, роль митрополита? «Благословение». Какова роль местной власти? Как и при любом прочем строительстве – рассмотреть проект и план участка, выдать разрешение. Между прочим, то же самое происходило и при строительстве помещиками церковных зданий в своих имениях.
Кто же в дальнейшем распоряжался самим церковным зданием и всей утварью, что в нем находилась? А вот тут все опять-таки зависело от ранга собора и того, кто строил. Исаакиевский собор в Петербурге, к примеру, находился в ведении министерства внутренних дел, то есть власти светской. А вот имуществом приходских храмов ведал… представьте, приход. То есть миряне. В лице своих выборных представителей – старосты, казначея и так далее.
Священнослужители именно служили в конкретной церкви, будучи – по просьбе приходских общин – назначенными туда своими епархиями. И в их обязанность входил лишь контроль за должным использованием церковного имущества – чтобы не допускалось какого-нибудь святотатства. Но распоряжалась имуществом храма именно его община.
Приведу на сей счет забавный случай. Несколько лет назад в Храме Василия Блаженного выставляли иконы XVI века, которые когда-то находились именно в его иконостасе. Куда же делись и когда? Представьте, были в XVIII столетии проданы в провинцию (где их позже и обнаружили). Поскольку местная община решила тогда старый иконостас заменить на более «современный». Но ни священник храма, ни вышестоящая епархия сами такого решения принять бы не могли.
Значит ли это, что у церкви вообще не было собственности? Не совсем – но речь опять-таки должна будет пойти не абстрактно об институте как таковом, а о конкретных его подразделениях. Так, можно было вполне серьезно говорить о предпринимательской деятельности монастырей (которые, несмотря на секуляризацию церковных земель при Екатерине II, все-таки немало и сохранили). Была собственность и епархиальная (обычно предназначенные для функционирования епархиальных структур строения).
И послереволюционная национализация коснулась именно этого – земель, хозяйственного инвентаря, монастырских построек, денежных средств. Церковные же здания не столько «национализировались» (поскольку по сути принадлежали либо государству, либо местным общинам), сколько стали использоваться не по своему функциональному предназначению.
Какова же ситуация сейчас? В правовом плане статус юридического лица по-прежнему имеют конкретные приходы, монастыри, учебные заведения и прочие «структурные единицы», находящиеся в «каноническом ведении» РПЦ (то есть речь о церковных, богослужебных канонах, а вовсе не об управлении собственностью). Именно они, юридические лица имеют право обладать имуществом и распоряжаться им.
То есть: если бы в Российской Федерации существовал закон о реституции, требовать «возвращения» тех или иных предметов могли бы только утратившие их когда-то конкретные религиозные общины. Но не абстрактная церковь вообще в отношении всех предметов культового назначения вообще. Но и закона такого, напомню, не существует.
Впрочем, куда важнее правовых коллизий сейчас сохранность «Троицы», и так уже пострадавшей от прошлогоднего путешествия в Сергиев Посад.