О кандидатах на выборах в США. В бой идут старики. Почему одни?
В последние месяцы, уже переходящие в годы, столкнулся с удивительной вещью. Кроме людей, которые благодарят за книгу или статьи, оказалось неожиданно много тех, кто благодарит за видео. При том что видео у меня практически и нет. А те что есть — не совсем мои.
Захожу в гости туда-сюда, за что крайне признателен хозяевам. К которым, бывает, подключаюсь со плохим звуком или средненькой картинкой. Тем не менее находится терпеливый и благодарный (и, безусловно, благородный) слушатель и зритель.
Поэтому я решил отблагодарить его в свою очередь и записывать что-то действительно свое.
Позвать в свой видео-дом — Baunov.Tube (рум-туры и виртуальные экскурсии позже), развивая идеи Платона, а также имена телеграм-канала и подкаста. Я, хотя всегда больше пишу, высоко ценю устную речь: в конце концов литература, политическая и даже философская мысль развивались сначала устно, демократия тоже невозможна без устрой речи.
Всех возможных тем и форматов в одно видео не уложить, поэтому пока выпускаю вот такое — о злобе дня на фоне вечно зеленеющего древа общественных наук. Следующее может быть наоборот о вечном, через которое будем смотреть на нынешнее. То что поздно, не очень смущает. И телеграм, и книги, и даже статьи и фейсбук у меня появлялись сравнительно поздно, но все так или иначе, вроде бы не без смысла и удовольствия.
Выйдет ли следующее видео, полностью зависит от слушателя-зрителя, потому что никаких бюджетов на эту частную инициативу нет, нынешнее видео в некотором смысле волонтерское (хотя и вполне профессиональное, профессионалы тоже могут быть волонтерами). Но во-первых, их труд должен быть вознагражден, во-вторых, он должен быть вознаграждаем и дальше. Это как в итальянских церквях, где в капеллах с росписями свет включается после того, как кто-то бросит монету, а смотрят все. Можно подождать, когда кто-то бросит и смотреть фрески, а можно бросить самому на радость себе, присутствующим и художнику. Я сам пробовал оба варианта, и от второго чувствуешь себя гораздо счастливее.
Ящик, в который бросают, сейчас выглядит так.
Спасибо, и, надеюсь, увидимся в прямом смысле слова.
Здравствуйте! Это канал Baunov.Tube, продолжение другими средствами Телеграм-канала Baunovhaus. Читатели спрашивают о важном: «Почему в огромной Америке с двумя огромными партиями, с любимицей университетов Демократической партией у Демократической партии такой далекий от университетского возраста кандидат Джозеф Байден?» Долгих лет ему жизни, но тем не менее некоторым он кажется не в идеальной форме.
И дело даже не в этом, а дело в том, что у страны, которая отвечает за благополучие в некотором смысле не только собственное, но и значительной части мира, если не всего мира, борются за президентский пост в этой стране люди, чей облик, скажем так, не ассоциируется у многих наблюдателей с образом будущего. Вот они такие люди как бы из прошлого и в смысле возраста, и в смысле манер поведения и даже каких-то возможностей. Ну, вот, собственно, почему?
Нельзя говорить о мире в целом, который стареет. Когда говорят, мировая политика стареет, обычно выбирают произвольное множество состарившихся мировых политиков.
То же самое, когда говорят о том, что мир автократий наступает, мир демократий отступает, выбирают произвольное множество стран, где произошел этот разворот. Я не знаю, берут Венгрию, которая была перспективной молодой демократией, вообще одной из стран, где произошла бархатная революция, потом смотрят на ее нынешний курс, на ее нынешний, в общем, разворот и говорят: «Вот смотрите».
Или Россия, которая была тоже такой подающей надежды молодой восточноевропейской демократией. И снова разворот. Вот смотрите, мир автократий наступает. Или Китай, где автократия никогда не сменялась демократией, но во всяком случае она была введена в некоторые институциональные рамки со сменой поколений. Вот этот режим смены поколений тоже нарушен. Вот опять автократия наступает.
В действительности на большом промежутке, на больших числах мы видим, что ничего подобного не происходит. Автократий в мире гораздо меньше, чем 30 лет назад, еще меньше, чем 60 лет назад, еще меньше, чем 90 лет назад.
Примерно то же в действительности можно сказать и о политическом классе. Я, возможно, к какому-то следующему разговору попробую посмотреть статистику, но мы видим совершенно феноменальные случаи прорыва абсолютно молодых людей в руководство стран, которые находились на консервативном, что ли, традиционалистском треке развития. Ну вот мы возьмем, например, Финляндию или Швецию. Это все были солидные политики-мужчины среднего и пожилого возраста в Финляндии, в советской Финляндии.
Теперь, если посмотреть на север Европы, это Европа достаточно молодых политиков. Это касается и Эстонии, и Финляндии, и Швеции, и Норвегии. Некоторые из них представляют мир новых правых, немножко так вот пришедший в порядок, приведший себя в соответствие с некоторыми нормами политического мейнстрима. Но если выбрать другое произвольное множество, мы скажем, что мир молодеет.
Надо посмотреть, где, собственно, происходит соревнование. Соревнование между кандидатами происходит в том, что социологи и политики называют политическим полем. В политическом поле нам кажется, что представлен кто угодно, в него может зайти кто угодно. На самом деле оно в целом занято политическими профессионалами. Есть два человека, два политика. Каждый из них считает, что он еще не доработал. Это вот тот самый личный фактор.
Потому что что такое политик? Политик – это с точки зрения политической теории, вообще говоря, пылесос по концентрации того, что называется политическим капиталом. Он просто засасывает вот этот политический капитал отовсюду. Это реально машина, механизм по концентрации политического капитала. Соответственно, чем выше политик находится и чем дольше он находится в политике, тем этот пылесос мощнее. Это очень мощный пылесос. Мы будем рекламировать пылесосы здесь? Не знаю. В общем, есть очень мощные пылесосы. Вот здесь должен быть продакт-плейсмент вашего пылесоса, но его здесь не будет, потому что производители пылесосов ко мне еще за этим не пришли.
Он, соответственно, засасывает с огромной силой то, что называется политическим капиталом. Вернее, то, что называется политическим ресурсом, превращая его в политический капитал. Соответственно, политик, который находится на президентском уровне, в президентском, в сущности, федеративном государстве, он просто чувствует себя самым сильным. И главное, что – это факт – у него самый большой административный ресурс, у него самый большой административный ресурс прямо сейчас.
И в чем состоит задача президента, задача политика, который, будучи президентом, является еще и главой своей партии неформально (там нет разделения постов на главу партии и президента, как в России)? Его задача стоит в том, чтобы привести свою партию к победе. И тогда президент честно думает: «Ну я же здесь самый сильный. Что же я буду подставлять свою партию под поражение?» Изменить этот образ мыслей может только большой провал, большой скандал типа «Уотергейтского» и, вообще говоря, конституционные ограничения.
То есть, грубо говоря, что произошло с Владимиром Путиным? Он, вообще говоря, представлял собой, опять же как говорят политические ученые, некую альтернативу, некое предложение на политическом поле. Он произвел, как любой политик, некоторый политический товар, который он продает гражданам от имени себя или от имени некоторой группы, которая представляет некий курс или некое видение. Вот он его произвел и, произведя, он его удачно продал. Он вот так удачно его продал, что его купило 50% граждан России весной 2000 года.
С такой впечатляющей продажей политического товара, очень убедительной он решил, что не уходить же, тем более Конституция позволяет, и продал его еще раз. И дальше возникает вот эта вот логика: чем больше человек, находясь на высоком посту, воплощает некоторую политическую альтернативу на поле, где конкурируют политические альтернативы, тем эта альтернатива становится сильнее и тем более надутым, что ли, политическим вот этим ресурсом, капиталом, носителем этой альтернативы становится этот политик.
Дальше – развилка. Собственно, ведь Владимир Путин не формулировал для себя свое желание остаться навечно у власти вот прямо вот так – «хочу быть пожизненным тираном». Он говорил, я думаю, до сих пор продолжает себе говорить, примерно следующее.
За мной правда. Правда в смысле, собственно, как некоторый набор идей и некоторый набор людей, которые эти идеи разделяют, или даже, может быть, большинство, как он себе представляет, которое поддерживает вот эту альтернативу, этот курс. А он самый сильный его представитель. Если он уйдет, эта правда может проиграть, она может ослабнуть. Нельзя ослабить свою правду. Ты как политик существуешь для того опять же, чтобы напылесосить, сконцентрировать в своих руках максимум ресурсов для отстаивания своего курса. Дальше. Чем больше ты политик, тем больше ты ресурсов сконцентрировал, тем больше ты их превратил в политический капитал.
Чтобы объяснить на двух пальцах разницу между ресурсом и капиталом, представим себе рок-музыканта очень популярного. Цоя, который вечно жив. Представим себе, что Цой, который вечно жив, просто поет на концерте про перемены. Это уже некоторый политический стейтмент, но не важно. В общем, он поет. Он суперпопулярный рок-музыкант. И это его символический, личный, какой-угодно ресурс. И дальше Цой выходит и говорит: «Я против войны». Или за что-нибудь такое. Все, этот ресурс превращается в капитал в этот момент, он вводит его в игру, он находится на рынке, он работает на рынке политических идей.
Соответственно, если ты удачно инвестировал свой ресурс на этом рынке политических идей, то твой ресурс возрос. Если ты неудачно его инвестировал, твой личный ресурс уменьшается.
А мы помним, что Байден, вообще говоря, обещал быть президентом одного срока. Его задача была сформулирована достаточно открыто во время кампании еще по номинации в 2020 году: «Трамп не должен остаться президентом. Трамп – это позор Америки. Трамп непредсказуем. Он развалил наши отношения с союзниками. Он проводник антигуманной, антимодернистской повестки». В общем, представитель некой альтернативы на этом самом политическом поле, которую его оппоненты считают ужасом и позором, которая не должна сохраниться вообще на этом поле.
«В принципе этого человека не должно быть в политике. Вот я приду как тяжеловес, как представитель консенсусный тех сил, которые готовы прервать президентство Трампа, и моя задача будет выполнена. Дальше – дорогу молодым».
И дальше с ним происходит примерно то же самое, как ни странно, что с Владимиром Путиным. Он говорит: «Ну я же сконцентрировал достаточный ресурс перед выборами 2020 года, я же этот ресурс ввел в действие успешно, успешно его инвестировал – Трамп проиграл. Больше того, Трамп пытался играть нечестно, он спровоцировал – не скажем, поднял, потому что это буквально какое-то уголовное обвинение – спровоцировал мятеж, он спровоцировал захват Капитолия. Это кошмар. И даже тут мы выиграли».
«То есть я не только на выборах показал свою силу», – рассуждает, наверное, Байден… Ну, то есть мы не можем говорить о том, как он рассуждает. Человек не всегда, даже если он политик, может сам эксплицировать собственные рассуждения, вот их как-то так пересказать в виде причинно-следственной цепочки. Но вот есть победа на выборах, есть победа в чрезвычайной ситуации после выборов, даже в двойной чрезвычайной ситуации. Впервые, напоминаю, в американской истории – ну истории-истории, новейшей, десятилетия – кандидат не согласился с победой своего соперника.
А как мы помним, американская демократия построена на доверии. Там, в принципе, голосуют по счетам за электричество. Приходишь на участок, приносишь любой документ, где написана твоя фамилия, как мы помним опять же, паспортов у граждан Соединенных Штатов нет, если они не ездят за границу. Это могут быть права, это может быть кредитная карточка, это может быть все что угодно. Ну, кроме того, что голосуют люди, которые записались на участие в выборах. И вот они приходят с чем-то, голосуют, и, в принципе, система состоит в том, что подсчет голосов признают как граждане, которые голосовали, так и кандидаты, которые соперничали в политическом поле.
И вот впервые за долгое время, за десятилетия, возможно, один из кандидатов не признал результат. Это чрезвычайная ситуация. Из этой чрезвычайной ситуации Байден, что ни говори, вышел победителем, он сохранил пост. И в целом даже Республиканская партия исходит из того, что Байден – законный президент, двоевластия не случилось. Дальше – мятеж в Капитолии. Байден снова сохраняет пост.
Ну и, соответственно, вот как ему после этого уйти? Он сильнейший игрок, представляющий свою альтернативу. Если он уйдет, его партия провалится. Единственное, что отличает его от Владимира Путина, это, собственно, сила конституционных ограничений. Да, вот сильные институты, которые ему говорят: «А теперь все». Но в его случае институты такого не говорят. Они говорят: «Ты в своем праве. Ты можешь продолжать, ты можешь идти дальше».
И дальше из самых благих побуждений… Вот я вас уверяю, что это происходит совершенно не по злому умыслу. Это не то что человек говорит: «Я тиран, я злодей». Ну, тем более он ведь демократический, демократский, кандидат Демократической партии, то есть партии, которая все-таки позиционируют себя как принципиально антиузурпаторская, антитираническая, выступающая против концентрации власти.
Но на самом деле опять же мы понимаем, что если это партия, то задача партии, она тоже своего рода пылесос. Ее задача – собрать как можно больше на этом политическом поле ресурсов. Ну вот как доля банка на рынке или как доля страховой компании на рынке. Наша доля должна быть большой. Их интересует, в частности, объем, доля рынка. Или как медиа себя ведут. Естественно, и Демократическая партия с антитираническими, антиузурпаторскими, децентрализующими какими-то лозунгами, идеями.
И партия Республиканская, чей избиратель, наверное, больше склонен мыслить в категориях сильного лидерства, потому что республиканский избиратель, как мы помним, если кто-то в Америке симпатизирует Владимиру Путину, то есть говорит, что, конечно, это наш, или даже не обязательно называет его противником, относится к нему нейтрально, считает его противником, или даже симпатизирует, дело не в этом, дело в том, что вот как бы сам факт, сама категория сильного лидерства, в том числе представленная такими людьми, как Владимир Путин, скорее всего, сильнее привлекает или даже не столько привлекает, сколько одобряема классическим республиканским избирателем.
Еще раз, чем, собственно, отличается положение профессионального политика и то, что мы недодумываем, когда даже думаем о демократическом профессиональном политике? Профессиональный политик, кроме того, что мы называем электоральным санкционированием, то есть получением своей силы от избирателя, еще получает свою силу от своего поста. Это не электоральное санкционирование. Можно назвать его аппаратным, можно назвать его профессиональным. То есть у любого профессионального политика как бы две ипостаси. Одна ипостась – это трибуна, это человек, который работает с людьми, который говорит с людьми. А другая ипостась – это, собственно, полемиста, диспутанта. Этой ипостасью человек, политик разговаривает с другими политиками как в своей партии, так и с политическими конкурентами из других партий.
Представим себе, я не знаю, вот университетского профессора. Вот те же две ипостаси. В одной ипостаси он говорит со студентами, он ставит им оценки. С другой стороны, он получает от них, особенно если мы говорим о вузе американского типа, некоторую санкцию – вот студенты записываются к нему на курс, или, например, пишут, как положено в американских вузах, оценки своему преподавателю, характеристики короткие на своего преподавателя в конце учебного года. Вот это можно назвать электоральной санкцией.
А другой стороной он укоренен, собственно, в интеллектуальной машине, которая называется университетом. У него там пост, у него там ректор, у него там кафедра, у него там коллеги по кафедре, у него там, если он представляет определенную научную школу, есть конкурирующие научные школы. И вот с этими конкурирующими научными школами он в отношениях, в отношениях с ректором, в отношениях с другими завкафедрами. Он выступает вот в такой ипостаси профессионала, профессионала знания.
Примерно так же, как со средневековых ранних университетов XII-XIII веков устроен мир науки, примерно так же устроен мир университетов, примерно так же устроен мир политики. Одна ипостась – электоральная санкция, другая ипостась – профессиональная санкция. Одна ипостась – трибун, другая ипостась – полемист.
И вот на пересечении этих двух ипостасей, собственно, происходит легитимация политика, а не только, как мы думаем, наивно находясь вне профессионального политического пространства, будучи простыми избирателями, простыми гражданами, обычными наблюдателями со стороны, мы думаем, что вся жизнь политика, особенно в демократической стране, зависит исключительно от нашей с вами электоральной санкции. А не тут-то было. Электоральная санкция важна. Что скажет избиратель, изберет, не изберет, важно. Запишется он ко мне, под мое знамя, на мой курс, важно тоже. Но еще важно, что происходит вокруг на кафедре, что происходит на соседней кафедре, как себя ведет конкурирующая научная школа.
И вот здесь, например, если человек, грубо говоря, получает сильную аппаратную позицию, то чем сильнее твоя аппаратная позиция, тем меньше тебя интересует электоральная санкция. То есть вот то, что запишутся к тебе или нет студенты, уже не важно. У тебя уже пожизненный пост.
Соответственно, российская система своими руками преобразована и ее главой устроена таким образом, что пожизненный пост обеспечен. Американская система так не устроена. Наоборот, обеспечен уход с поста. То есть это временное. Например, в Европейском институте во Флоренции максимальный срок работы профессора – девять лет. Вот поскольку это такая институция наднациональная, вот можно приехать на девять лет, но ты не становишься гражданином Италии, ты не становишься жителем этой страны навсегда. Вот у тебя девять лет твой максимальный срок. Вот, собственно, такая конституция.
Вот американская Конституция не позволяет стать пожизненным профессором, но тем не менее на отрезке этих восьми лет, которые отведены тебе Конституцией, начинает работать не только твой электоральный капитал, вернее, не только твоя электоральная санкция, но и аппаратная. Ты во главе аппарата партии, ты во главе административного государственного аппарата, у тебя административный ресурс, у тебя партийный ресурс, и тебе кажется – ну а как не показаться? – что ты самый сильный, а раз ты самый сильный, ты и должен вести свою партию на выборы. И все. Этот ход мысли очень трудно опровергнуть, потому что аппарат в твоих руках, он не в чьих других.
Вообще говоря, есть традиции в Соединенных Штатах: если президент действующий не уволен и не оскандалился, как было с Никсоном во время «Уотергейта», он идет на следующие выборы. Это, вообще говоря, не только в рамках формальной Конституции, но и в рамках некоторых неформальных политических понятий, в рамках вот этого самого мыслимого и даже нормативного на политическом поле. И очень трудно вот из этого перекрестка электорального и административного, аппаратного одобрения человека выбить, если он решил оттуда не уходить.
И я даже думаю, что вот очень странно, как-то очень рано состоялись дебаты в этом году. В прошлом цикле в 2020 году первые дебаты между Трампом и Байденом прошли в сентябре 2020 года, уже после того, как состоялись съезды обеих партий и прошли номинации. Мы понимаем вот эту двухуровневость номинаций. Она немножко похожа на двухуровневость избрания президента. С одной стороны, президента избирают, как мы помним, в штатах. С другой стороны, его избирает коллегия выборщиков.
Чисто теоретически возможно представить себе ситуацию такую, когда президент выигрывает, я про выборы говорю, какое-то количество штатов, значит, выборщики этих штатов должны проголосовать за этого кандидата на вот этом собрании выборщиков. И вот на этом съезде выборщиков теоретически выборщики могут проголосовать иначе. И даже когда Трамп выиграл выборы, были разговоры о том, что…
Вы помните, когда был Брексит, и британская общественность была в шоке от того, что сторонники выхода из ЕС выиграли, вдруг они вспомнили, что есть королева, у которой, вообще-то говоря, политическая власть существует, она ограничена не столько конституционно, насколько понятийно. Можно сделать так, что королева возьмет и отменит Брексит, сделает некий чрезвычайный королевский поступок, на который ее подталкивает чрезвычайность ситуации. Ну, естественно, королева ничего такого не сделала, потому что это было бы возвращение, не знаю, к временам даже довикторианским.
И здесь внезапно пошли разговоры о том, что раз выиграл такой ужасный кандидат, давайте вспомним о том, что выиграть штаты – это хорошо, но есть еще коллегия выборщиков, и вот, товарищи выборщики, проявите гражданскую сознательность и избавьте нас от этого монстра.
Ну, точно так же как английская королева, так и выборщики обычно исполняют волю большинства населения. Как королева (или король) не имеет привычки не утвердить того премьер-министра, чья партия выиграла выборы, точно так же выборщики не имеют привычки, хотя формально это не запрещено, не проголосовать. Вернее так, некоторые штаты обязали их конституционно голосовать так, как проголосовали штаты, а некоторые штаты нет. По-моему, большинство штатов до сих пор нет. Но тем не менее они ведут себя в этой ситуации, как английские короли.
Так вот, в случае съездов схема примерно такая же. Номинанты выигрывают праймериз, то есть, собственно, внутрипартийные выборы. Это выборы среди членов партии и сторонников. Напоминаю, что партии сейчас… Почему-то мы опять же как носители вот этого советского, постсоветского опыта часто представляем себе партии по модели КПСС или каких-нибудь большевиков, социал-демократов, не знаю, кадетов, октябристов, эсеров. Это партии все-таки XX века. Эти партии ушли.
Что я имею в виду? Членские партии, партии, которые меряются количеством членов. Вот большая партия – это когда много людей с членским билетом. На самом деле нет. Сейчас давно не так. Партия является электоральной машиной, а не машиной по сбору членских взносов. Членские взносы платит бизнес. То есть люди тоже платят, есть донаты, но в целом партия является электоральной партией. То есть партия, собственно, не обязана иметь большую членскую базу. Поэтому две огромные партии, которые выигрывают выборы в огромной стране Соединенные Штаты по количеству членов не так велики. И то же самое, кстати, касается европейских партий.
Это партии, которые формулируют перед выборами некоторую вот эту самую политическую альтернативу. То есть они являются скорее машиной по производству политического предложения, некоторых формулировок, некоторого вот, собственно, политического продукта. Они его производители. Они фирмы, они вот компании. Иногда политический продукт производят, кстати говоря, индивидуальные предприниматели, особенно в неспецифических условиях.
Вот независимый кандидат Bloomberg. Или там Дмитрий Медведев в своем Телеграм-канале, он непонятно кого представляет, он ИП. ИП Медведев, который вот приносит такой политический продукт в наше политическое пространство. Мы вот его либо потребляем, либо не потребляем, либо как-то себя с ним соотносим, говорим: «Нет, это мы никогда не купим», или, наоборот: «Нет, это то, что нам надо. Жалко, что у него недостаточно ресурса для того, чтобы воплотить свои прекрасные идеи о конце человечества в жизнь». Вот это электоральная партия.
И у них перед выборами происходит праймериз. Праймериз – это на самом деле не голосование членов, а это голосование тех, кто хочет проголосовать, что кажется довольно странным. Но на самом деле ничего странного в этом нет. Вот есть люди, которые заинтересованы в том, чтобы эта политическая машина ехала. Они приходят и голосуют. То есть, естественно, члены партии в приоритете, они верифицированы. Но, в принципе, человек на праймериз может записаться как сторонник, как попутчик, сказать, что я хочу. Там немножко варьируется по штатам. А дальше те делегаты, которые едут на партийный съезд, они выбирают, собственно, кандидата от своей партии уже на выборы.
И вот здесь такой же переломный момент, как с выборщиками. Но, в отличие от истории с выборщиками, ситуация более волатильна. То есть выборщики, по крайней мере в новейшей истории Соединенных Штатов, потому что есть такая американская античность, вот там бог знает что творилось, там еще вот вся эта система находилась в процессе формирования, в такой новой, понятной, хорошо видной нам отсюда, где мы находимся, американской истории такого не было.
А вот с делегатами, которые голосуют против победителя праймериз, было такое. Например, совсем недавно в случае с Хиллари Клинтон часть делегатов на съезде проголосовала против кандидата, который вроде бы был поддержан большинством партии. Эти случаи, когда кандидаты меняют решение, принятое вроде бы на праймериз, теоретически возможны.
И можно себе представить людей, которые ну вот эту очень сильную позицию на перекрестке электоральной санкции, аппаратной санкции, вот этой политической, профессиональной санкции, в которой находится Байден, может быть, хотят таким образом расшатать посредством вот этих вот ранних, необыкновенных, действительно ранних дебатов, до съездов еще и до выборов чуть не полгода. Июль, август, сентябрь, октябрь. Ну да, почти полгода. А уже дебатируют кандидаты.
Что выглядит немножко как проверка, как тест собственного кандидата в принципе на избираемость и вообще вот на вот этот самый политический капитал в политическом поле: вот он работает, не работает, его продукт покупается, как он продается. Вот это, собственно, сейчас и происходит.
Но это к вопросу о том, мы вообще с чего начали: почему старый кандидат Байден вместо того, чтобы уйти, не уходит? Вот потому, что он на самом деле ведет себя как профессиональный политик. А профессиональный политик – это на самом деле в каком-то смысле профессиональный узурпатор власти, даже в демократиях. Просто в демократиях этой профессиональной узурпации власти противостоит некоторое количество ограничений, ограничителей, механизмов, правил. В общем, в американском политическом поле узурпация на третий срок находится пока за пределами мыслимого.
Хотя мы видим, что в антиутопиях, вот в том же фильме о гражданской войне, в нынешних Соединенных Штатах как раз гражданская война разворачивается в тот момент, когда инкумбент, действующий президент, отказывается уходить и идет на третий срок. Хотя относительно недавно Рузвельт во время войны избирался на четвертый срок, выиграл их и умер в ходе этого срока, вернее, только успел начаться. И вот после этого уже было введено вот это правило двух сроков. Вообще-то говоря, немыслимым третий срок стал сравнительно недавно, полвека назад.
Вот теперь это то, что заставляет, собственно, Байдена оставаться у власти. Это его, скорее всего, уверенность в том, что он на самом деле просто носитель, обладатель крупнейшего вот этого политического капитала среди всех своих коллег. Ну и всякие дополнительные факторы, связанные просто с замедлением смены поколений.
Конкретно, еще раз говорю, речь идет не обо всем мире. Потому что это вот как оплакивание демократии в мировых масштабах, когда говорят, что смотрите, автократии берут реванш. Нет, автократии берут реванш в пяти случаях на отрезке десяти лет. Россия, Венгрия, Турция. В Венгрии еще та автократия. Она очень повязана европейским правилами. Да, парламентский строй позволяет ей удерживать одного человека у власти, как в Турции, больше, чем хотелось бы даже собственным гражданам. Тем не менее это еще не автократия и даже еще не любимый, но забытый нынче гибрид.
А вот если мы берем срок 30-50-100-200 лет, если мы возьмем XIX век, в целом абсолютистских, тиранических режимов становится меньше, режимов, где граждан слышнее, где политическая конкуренция выше, сменяемость власти регулярнее, становится больше. Это просто факт.
В XIX век большинство стран зашли абсолютными монархиями, а вышли из него парламентскими монархиями. В первой половине XX века крах ряда парламентских монархий, абсолютных монархий и смена их на тирании. Вторая половина XX века – от этих тираний почти ничего не остается. Вторая половина XX века – Латинская Америка, континент диктатур, в XXI век они входят почти все демократиями.
А главное, классической диктатурой быть просто неприлично. Вот неприлично. Но, кстати говоря, Владимир Путин как раз пытается некоторый разворот сделать в этом отношении. Неприлично говорить: «Я правлю по праву сильного». Нет, люди говорят: «Я правлю, потому что я выигрываю выборы, меня поддерживает народ. Нет-нет, у меня отлично все со свободой прессы, никто не говорит: “Одна партия, одна газета, один вождь”». Даже на уровне лозунгов нынешние диктатуры…
Почему, собственно, Гуриев и Трейсман написали книгу «Диктаторы обмана»? Нынешние диктатуры стараются маскироваться под демократии. То есть просто диктатурой, просто автократией быть неприлично. Неприлично сказать «я тиран». Писистрат мог сказать, а мы уже не можем. Вернее, можем, но это как-то неприлично. Даже вот опять же мыслимое и возможное в политическом поле в этом отношении изменились.
Что там еще препятствует у нас смене поколений в Соединенных Штатах? Собственно, смена мира. Вот мир изменился довольно сильно, причем изменился дважды. Грубо говоря, партийные машины, партии как политические машины не очень вписались в эту смену. То есть где-то вписались, где-то нет.
Вообще вписались, на мой взгляд, легче в каких-то парламентских или смешанных системах, даже типа французской, потому что она более дробная. Соответственно, если у вас есть политическое поле, его ячейки заняты какими-то вот квадратиками поменьше, конфигурации меняются легче. Вот такой вот узор, вот этот паззл, который складывается на этом поле, его легче перестроить. Если у вас все поле занято двумя большими квадратами, а как ты их перестроишь? Они не очень перестраиваются.
Значит, у нас есть две большие партии, которые сформировались в старом мире, во время холодной войны, в ситуации биполярности. Биполярного расстройства, хотел сказать я. Но нет, считается, что это биполярное – норма, а расстройство… По крайней мере, опять же российские люди утверждают, что расстройство – как сейчас, а биполярность – это норма. Нет, сейчас утверждается, что многополярность – это норма, а однополярность – это аномалия. Ну, в некотором смысле.
Правда, есть большой вопрос по поводу того, является ли нынешнее устройство однополярным. Мне кажется, все это сильно преувеличено, но тем не менее. Однополярность преувеличена. Поговорим об этом в следующий раз, о том, что мир на самом деле уже давно не однополярен, что это такой конструкт пропагандистский. Однополярного мира нет и никогда не было.
Ну вот. И есть некоторое поколение политиков, сформированное вот этим большим на много десятилетий противостоянием. Партийные машины, политические машины, сформированы этим противостоянием. Мир изменился. Внутри общества, внутри этих машин есть другие, что ли, быстрее адаптирующиеся к этим изменениям деятели, акторы, агенты, неважно. Но у них из-за этой особенности, особенно чем больше машина, тем она больше концентрирует ресурс свой в административных руках своего водителя, у них нет ресурса для того, чтобы эти машины как-то быстро развернуть. Они вообще такие большие, инертные. Вот они так катятся. И действительно они катятся в основном пока под руководством политиков того поколения, которое сформировалось в времена холодной войны.
Хорошая новость состоит в том, что это, вообще-то, последнее поколение политиков, которое свернулось в времена холодной войны, потому что просто других нет. Не знаю, правда, это хорошая новость или нет, потому что мы знаем, какие они новые. Может, они еще какие-то там загадочные, непонятные зумеры, у которых не пойми что в голове. Сейчас кто у нас пойдет на смену? Миллениалы. Миллениалы и зумеры. А эти уйдут.
Во-вторых, есть очень практические соображения. Опять же, вот этот самый Байден считает, вот это обновление внутри партии происходит в форме действительно уже внутриаппаратной конкуренции. И в этом отношении электоральная партия не очень сильно отличается от членской. Современная американская партия не очень сильно отличается от какой-нибудь старой европейской социал-демократической партии, не знаю, от русских эсеров. Есть внутриаппаратная борьба, борьба линий, фракций.
И Байден пока представляет самую сильную фракцию в каком смысле? Он как бы мейнстрим. Вот он такой центристский американский политик, за которым долго наблюдают. Он понятно кто. И понятно его отношение к проклятым вопросам американской действительности: почему Америка не Европа, почему в ней нет бесплатного образования, инфраструктурных инвестиций и государственной медицины? Эти вопросы считаются для американского общества слишком радикальными.
Молодое поколение в Демократической партии является носителем внутрипартийного радикализма. Этот внутрипартийный радикализм, старшее поколение и какое-то количество вот этой вот базы партийной, и какое-то количество партийных кошельков считают, что это не очень хорошо, потому что переход, во-первых, на… В общем, для американского общества усиление государства на большом подозрении. Американское общество, даже в отличие от демократических европейских обществ, это в значительно большей степени либеральное общества, в том смысле, что это страна – это общество частных лиц, это страна частных лиц, это, если угодно, самоуправление частных лиц. То есть она строится прям совсем снизу.
А тут вам говорят, что государство будет перераспределять еще больше ваших денег. С точки зрения опять же людей, которые привыкли, что называется, отвечать за себя сами в прериях с ружьем, это все, конечно, мы понимаем, карикатурно, но в целом партийные спонсоры, то есть крупный бизнес, но и избирательская база, особенно республиканская, отчасти демократическая центристская, относятся с некоторым подозрением к увеличению государственных трат.
И дальше, видимо, таким образом оценивается по-прежнему такой мейнстримный американский избиратель – это человек, который не хочет отдавать свои деньги в слишком большом объеме государству или каким-то чужим, или каким-то нуждающимся, или мигрантам, или каким-то, не знаю, плохо потрудившимся в жизни бедным людям. Вот нечего жить на наши деньги. То есть перераспределение от богатых к бедным, от средних к менее средним, которым, собственно, государство занимается. Вот они не очень хотят по-прежнему переходить на эту европейскую модель.
И всякие страшилки про Канаду в Соединенных Штатах очень популярны о том, как человек в Канаде может ждать операции полгода и за это время умирает. А почему он ждет операции полгода? Потому что в Канаде государственное здравоохранение, как в этой Европе дикой, где государственное здравоохранение. А у нас в частных руках все быстро и эффективно. Мы на самом деле понимаем, что по-разному. И, с нашей точки зрения, в Канаде тоже неплохо лечат. Хотя опять же есть разный опыт у разных пациентов.
Но в целом американцы очень боятся усиливать свое собственное государство. Хотя, конечно, оно усилилось по сравнению с американским государством столетней давности уже довольно сильно. Это довольно централизованная, менее федеральная страна, чем 100 лет назад, тем более, чем, собственно, в начале. Но тем не менее.
И еще один момент, который затрудняет смену поколений в партии, на мой взгляд, связан с тем, о чем я говорю – с меньшей долей государства в американском обществе. Американское общество не так государствоцентрично, как европейское, и гораздо менее государствоцентрично, чем, например, Россия. То есть государство для людей не является высшей ценностью и пределом карьерных мечтаний (в государство или в партию, или в политику).
Но что такое политика? Опять же, политическая партия – это машина, ну не машина, это профессиональное сообщество, общество профессиональных политиков, которое борется за контроль над государственным аппаратом. То есть в идеале ты состоишь в партии для того, чтобы стать чиновником, чиновником высокого уровня. Не все хотят становиться чиновниками высокого уровня в стране Соединенные Штаты Америки.
Соответственно, если в государствоцентричных странах вроде Китая, хотя тоже под вопросом, или России государственная карьера – это предел каких-то там мечтаний для большинства выпускников вузов… Хотя 20 лет назад, как мы помним, было не так. Девочки хотели стать прекрасными нянями некоторые, а мальчики хотели стать банкирами. То теперь мальчики хотят стать милиционерами, а девочки – судьями, не знаю, или прокурорками.
Поэтому, если мы наложим наш трафарет на Америку, нам кажется, что партийный государственный аппарат – это кадровый пылесос, который забирает все лучшее. На самом деле он забирает в Америке все среднее. А если у вас забирают в Америке все среднее партийные аппараты, то у вас и скамеечка запасных пожиже. Где лидеры нового поколения? А лидеры нового поколения в какой-нибудь этой Силиконовой долине находятся. Им там интереснее. Вот и все.
Вот о чем сегодня удалось поговорить. Надеюсь, это не последний разговор. Есть канал в Телеграме Baunovhaus, где я разговариваю короткими, но более регулярными репликами. Надеюсь, что и разговоры здесь будут более регулярными или просто станут регулярными. Присылайте вопросы, кстати, куда-нибудь, в электронную почту. Средства связи есть в Телеграм-канале. Будем отвечать.