Неравнодушие — это единственное правило
Мама моя росла в католической Литве, а папа жил в абсолютно атеистической еврейской семье. Бабушка, донская казачка, была человеком верующим, которого советская власть приучила не говорить и не демонстрировать лишнего. Нас с сестрой крестили совсем маленькими, месяц от роду. Мою старшую сестру Машку в чудном храме в Вильнюсе. А меня дома, в Москве.
Навязывания какой бы то ни было идеологии (кроме пропаганды гуманитарных ценностей и человеческой порядочности) дома не было. Была фантастическая терпимость и уважение ко всему, что вызывало интерес у меня и у сестры. Когда я сказала родителям, что хочу ходить в воскресную школу, они отнеслись к этому с уважением, но безо всякого энтузиазма. Иди, если хочешь. Но в школе не распространяйся. Тогда воскресная школа была еще полуподпольной, занятия проходили на съемной квартире.
Самая занудная мамина мантра, вызывавшая у нас с сестрой протест и раздражение, была: «поступай с другими так, как ты хочешь, чтобы поступали с тобой». Почему-то в детстве казалось, что жить в соответствии с этим правилом — жуткая тоска, а мама произносит эти слова только в ответ на наши проступки, в качестве морали и разъяснения последующих санкций.
И все же я считаю, что и папа мой, и мама, и мамина мама бабушка Муся — истинные христиане. Как написала когда-то Людмила Улицкая «христиане-добровольцы», то есть не религиозные (а папа и вовсе лет до 80 называл себя атеистом), но верующие и живущие в соответствии с заповедями. Я помню такой эпизод: году примерно в 1987 мы смотрели с родителями сериал Дзеффирелли «Иисус из Назарета», и родители снова и снова пересматривали часть с Нагорной проповедью, разъясняли нам текст и повторяли, что это и есть единственные правила, единственный закон, которому нужно следовать в жизни.
Годам к 25, а то и к 30, не раньше, мамино нравоучение о том, что поступать с другими надо так же, как хочешь, чтобы поступали с тобой, обрело для меня не воспитательный, а созидательный смысл. Я помню, как стала перебирать в голове развилки, когда родители принимали трудное решение вместо приятного, потому что такого отношения хотели бы и к себе… и к своим детям. Я помню, как мама рассказывала, что бабушка отправляла ее кормить пленных немцев горячим супом, потому что пленный — это тоже человек. Я знаю, что мама ушла из акушерства вслед за папой, чтобы быть рядом с мужем (папу выгнали из Института акушерства и из анестезиологии из-за бесчестности академика Персиянинова). Я знаю, что папа поддержал своих друзей, когда проще и безопаснее было бы промолчать. Я помню, как мама плакала дома, рассказывая, что некоторые знакомые побоялись помочь Зое Световой, родителей которой арестовали, и Зоя осталась одна, на сносях… Мама говорила: «Как это? Как? Ведь на месте Зойки могут оказаться их дети…»
Я знаю, я многократно видела, как мама всегда выбирала благо пациента, а не букву закона. И Первый московский хоспис, названный в мамину честь, родился из этого ее качества — из умения СО-чувствовать и СО-страдать.
Увы, моим родителям пришлось жить в то время, когда написанное Галичем «Вот как просто попасть в палачи! Промолчи, промолчи, промолчи!» — было каждодневной реальностью. И, Боже мой, как же родители были счастливы понимать, что это время осталось позади. Что для нас, для их детей, все это останется лишь в родительских рассказах, в литературе, в истории…
Родители ошибались. Христианская заповедь, которая в Евангелии от Матфея звучит как «Во всем поступайте с людьми так, как вы хотите, чтобы они поступали с вами» сегодня снова про то, о чем пел Галич. И про то, о чем говорил немецкий пастор Мартин Нимёллер:
«Сначала они пришли за социалистами, и я молчал — потому что я не был социалистом. Затем они пришли за членами профсоюза, и я молчал — потому что я не был членом профсоюза. Затем они пришли за евреями, и я молчал — потому что я не был евреем. Затем они пришли за мной — и не осталось никого, чтобы заступиться за меня».
Потому что неравнодушие — это единственное правило. Потому что никогда не проходи молча мимо несправедливости.