Немецкая мечта
Когда я пытаюсь найти надлежащее определение той эпохи, что предшествовала войне, мне кажется, что точнее всего так: это был золотой век надежности. Все в немецкой жизни, казалось, рассчитано навсегда, и государство — высший гарант этого постоянства. Гражданские права были закреплены Бундестагом, избранными представителем народа. Евро был одной из самых устойчивых в валют. Каждый знал, сколько он имеет и сколько ему полагается, что разрешено, а что запрещено. Все имело свою норму, свой стандарт. Кто владел состоянием, мог точно подсчитать свой годовой доход, любой чиновник — с такой же точностью высчитать, когда он получит повышение и выйдет на пенсию. Бюджет каждой семьи четко предусматривал, сколько придется потратить на жилье и на питание, на летний отдых и на развлечения; кроме того, неуклонно откладывалась небольшая сумма на черный день.. Кто имел дом, рассматривал его как надежную инвестицию для детей и внуков, земля и профессия наследовались от поколения к поколению, и когда рождался ребенок, на его счет или в его ETF помещали первый скромный взнос для его жизненного пути, маленький «резерв» на будущее.
Все в Германии прочно стояло на своих местах, а надо всем — Меркель; и все знали (или надеялись): уйдет она, придет другой, и ничего не изменится в благоустроенном порядке. Никто не верил в войны и AfD. Все радикальное, все насильственное казалось уже невозможным в эру благоразумия. Все более широкие слои населения добивались своего кусочка предсказуемости. У богатых там было уже давно, но постепенно к ней получили доступ и более широкие круги: стабильность ФРГ стала золотым веком страховщиков. Дом страховался от огня и ограбления, поле — от града и дождя, тело — от несчастных случаев и болезней; зубы, частная пенсия, паркет, Vollkasko…
Рабочие имели себе достаточный заработок и медстраховки; сервисный персонал откладывал деньги на старость и заранее делал взносы в страховую кассу на собственное погребение. В этой умилительной убежденности, что можно обнести себя частоколом, не оставив лазейки для какого бы то ни было вторжения судьбы, таилась, при всей практичности и умеренности, изрядная толика тщеславия. Послевоенная Западная Германия в своем либеральном идеализме была искренне убеждена, что находится на прямом пути к «лучшему из миров». Презрительно взирала оно на прежние эпохи с их войнами и встрясками как на время, когда немцы были еще несовершеннолетним и недостаточно просвещенным. Теперь, казалось, счет шел на какие-то десятилетия, и уже с насилием будет покончено, и эта вера в нескончаемый «прогресс» имела силу религии; И действительно, подъем после объединения становился все более заметным, быстрым, многообразным. Смартфоны и беспроводные наушники у каждого, 1-2 отпуска в году на Бали или в Турции, соцсети, Теслы, электронные сигареты. Комфорт проникал в каждую квартиру; теперь еду приносит курьер, экологичное электричество топит полы, воцарилось удобство. Фитнесс и йога закалили тела людей, они становились красивее, сильнее, здоровее; все реже встречались на улицах уроды и калеки; и все эти чудеса совершила наука, этот ангел-хранитель прогресса. Общественное устройство тоже не стояло на месте: из года в год отдельная личность получала новые права, отношение властей становилось все более мягким, социологи предлагали рецепты, как сделать мигрантов и работников Амазона более здоровыми и счастливыми. Удивительно ли, что Германия купалась в лучах собственной славы и каждое минувшее десятилетие рассматривала лишь как пройденную ступень? В такие рецидивы варварства, как войны между народами Европы, верили столь же мало, как в ведьм и привидения; мы были убеждены в прочности международного права. Мы искренне полагали, что границы и разногласия между нациями постепенно сотрутся во всеобщем человеколюбии, а стало быть, всему человечеству суждены мир и безопасность.