Когда «все взгляды на подсудимого» – он уже наполовину виновен
Этот мир полон предписаниями – на что именно вам надо смотреть. Родители говорят: «Смотри под ноги!». (Хотя прекрасно знают, что, если смотреть только под ноги, наверняка во что-нибудь врежешься). На пешеходном переходе написано «Look left!» для тех, кто забыл, что находится в Англии. В недавнем фильме ученые требовали от всех «Посмотреть наверх!», пока политики убеждали этого не делать. Ну и наконец – «Все взгляды на Рафиах!». Как будто с газона Колумбийского университета открывается особо живописная перспектива на Филадельфийский коридор.
В 1983 году аспирант-психолог Дэниэл Ласситер показал трем группам испытуемых запись одного и того же допроса. Подозреваемый, отвечая на вопросы следователя, бормочет что-то невнятное, но что вполне может интерпретироваться как «признательные показания». Одной группе Ласситер показал запись диалога, сделанную общим планом. Второй – запись, где в кадре находился только допрашиваемый. Третьей группе демонстрировали запись, где в кадре был только следователь.
Каждая группа испытуемых играла роль жюри присяжных. Им требовалось решить – сознался все-таки подозреваемый или нет. Выяснилось, что, если следователя нет в кадре, вероятность осуждения существенно выше. Когда «все взгляды на подсудимого» – он уже наполовину виновен.
Ласситер написал полсотни статей о видеозаписях допросов. Показал на реальных (а не только лабораторных) данных, что «когда камера направлена на подозреваемого, вероятность того, что его признают виновным в два раза выше, чем когда в фокусе находятся как подозреваемый, так и ведущий допрос». В итоге, в Новой Зеландии поменяли законодательство – теперь видеозаписи, где в кадре только подозреваемый, нельзя показывать присяжным.
На первый взгляд, эксперимент Ласситера – просто фиксация очередного «когнитивного искажения». Психологи такое любят. Но есть за этим и более интересный сюжетный слой.
Эксперимент Ласситера – иллюстрация теории атрибуции. В ее основе лежит аксиома: мы буквально видим этот мир через истории. Даже если испытуемым показать на экране хаос геометрических фигур – бегающие друг за другом квадраты, круги и треугольники – испытуемые все равно увидят сюжет: вот этот треугольник жаждет жениться на этой окружности, а ее квадратный отец хочет его за это убить. Наблюдая некоторые события, мы приписываем персонажам намерения, желания, мотивы или, напротив, атрибутируем их действия случайному стечению обстоятельств, давлению среды, ситуативным искушениям.
И вот тут проявляется еще один любопытный феномен: фундаментальная ошибка атрибуции. Чьи действия мы будем объяснять в терминах «мотивов», «желаний», «намерений», а чьи – в категориях «обстоятельств», «ситуации» и «реакций»? Свои или чужие?
Кажется, что каждый человек сам себе субъект. Тех, кого мы знаем лучше (например, себя), мы с большей вероятностью опишем как движимых намерениями и стремлениями, а тех, кого хуже – как марионеток и крыс в лабиринте. Но нет. Все ровным счетом наоборот. Свои действия мы куда чаще интерпретируем в логике «объективных требований ситуации», а чужие – в логике «достижения поставленных целей», «злокозненности» и «личностных качеств».
Интересно, работает ли ошибка атрибуции со странами и организациями как персонажами политических нарративов? Скажем, фраза «Израиль хочет Х, потому что он – такой» вызывает возмущение. Но сами мы легко приписываем мотивы ООН, Европейскому союзу или Суду справедливости, потому что «сами эти институции так устроены, от них ничего хорошего ждать не приходится».
Теория атрибуции подсказывает ответы сразу на два вопроса: «Куда смотрят?» и «Как интерпретируют увиденное?».
Социологические же теории традиционно одержимы двумя другими вопросами: «Откуда эти ушлепки смотрят?» и «Через какие ублюдочные очки они это делают?».