Грушевые сады или вторжение ВСУ в Курскую область. Какие проблемы решает Путин
Реакция Путина на войну в Курской области поразительна даже по меркам нашего ненормального времени. Вчера Владимир Путин вернулся из Баку, где неплохо проводил время в компании потомственного диктатора Алиева, и, вернувшись, будто бы нарочно дал всем понять: происходящее в Курской области – не его проблема. Сначала Путин отправился в Беслан, почтить память погибших в теракте 2004 года, что, вроде бы, похвально, и дата вроде бы круглая, только вот она ещё не наступила. До 1 сентября ещё 12 дней, и последний раз с матерями Беслана Путин встречался в 2008 году. А сейчас, вместо того, что можно было бы ожидать на таком мероприятии, встреча с выжившими школьниками, например, и семьями погибших, каких-то слов сочувствия со стороны президента, вместо этого Путин выкатил новую версию истории, согласно которой вина в трагедии 2004 года лежит на заграничных врагах, с которыми Россия воюет прямо сейчас. Сразу после этого краткого синопсиса он вернулся к любимой своей теме, украинским неонацистам.
После Беслана Путин отправился в Грозный, и, если первое выглядело просто не ко времени и не к месту, то из тёплых объятий с Кадыровым можно сделать даже какие-то выводы. Ведь кадыровцы в Курской области только укрепили свою репутацию тикток-войск и мародёров, не очень пригодных к войне с реальным противником, зато чрезвычайно эффективных в деле разграбления магазинов и запугивания остальной армии. Путин будто пытается сказать: «У меня есть свои дела и своё расписание, я буду им следовать, если дойдут до вас руки, дорогие жители Курской области, то слава богу, а если не дойдут – так на всё воля божья». Казалось бы, это уму непостижимо.
Можем ли мы себе представить Владимира Зеленского, который числа так 27 февраля 22 года просто свалил бы куда-нибудь в Кишинёв и прогуливался бы в компании дружественного президента, пока на его города наступала вражеская армия, а вернувшись, занимался бы какими-нибудь побочными делами, избегая даже комментировать происходящее? Но ведь не может же такого быть, что типа национальный лидер не испытывает вообще никакого дискомфорта в момент утраты контроля над частью своей территории, что он никак, в связи с этим не меняет своего поведения? На самом деле, для режимов типа нашего такое совершенно обычно. Автократии тем и отличаются от демократий, что безразличие к проблемам страны считают своей силой, а не слабостью. Они сильны, потому что могут позволить себе безразличие.
Самое поразительное здесь – явное несовпадение картины мира демократических политиков и руководства автократий. Когда западные союзники опасаются, что Украина как-то, мол, спровоцирует Путина, в этот момент они воспринимают Путина таким же политиком, как они сами, как демократического лидера. Чем демократии отличаются от автократий с точки зрения повседневной рутины политиков? Демократии по природе своей вынуждены отвечать на входящие сигналы. Пожар, наводнение, землетрясение, пандемия, кризис, всплеск безработицы, инфляция, банкротство банков, иностранное вторжение – руководство должно на всё это реагировать и что-то предпринимать.
В такой схеме есть некоторая неизбежность: если произойдёт то, мы будем действовать так, если кто-то что-то сделает, нам ничего не останется, кроме как ответить эдак. В общем, если смотреть на мир глазами демократических политиков, сразу становится понятно, почему они так трусливо, казалось бы, себя ведут, почему пытаются удерживать Украину, хватая её за все конечности. Западные политики просто ставят себя на место Путина. Они понимают: если завтра Мексика аргентинской ракетой ударит по нефтехранилищу в Хьюстоне, ни у какого американского президента, будь он хоть самый либеральный на свете пацифист, не останется иного выбора, кроме как устроить секир-башку всем причастным. Не только разнести половину Мексики, но добраться до каждого, кто эту ракету поставил, кто дал приказ ею ударить, добраться до каждого грузчика на аргентинском складе, заводе и усадить его на электрический стул.
Западные политики понимают: есть на свете вызовы, которые стирают политические оттенки, которые требуют однозначной реакции. Когда приходит убийственный вирус, нет никакой разницы между правыми и левыми правительствами, все сразу берут на себя ответственность, закрывают граждан по домам и раздают им деньги, чтобы было, на что жить. Если бы по их городам летели снаряды, ракеты и бомбы или армия противника вторглась бы в пределы, любой глава государства вынужден был бы тут же перековаться в военного лидера и дать такой ответ, чтобы в следующие лет 200 никому идея бомбить страну или вторгаться в неё даже в голову не приходила.
Исходя из такой картины мира, невозможно даже представить себе, что лидер страны, где уже две недели оккупировано более тысячи квадратных километров территории, где разом в плен попали сотни военных, и большинство из них 18-19-летние срочники, невозможно представить, что такой лидер как ни в чём не бывало отправится к соседям с государственным визитом. Любой президент США, Франции, канцлер Германии, премьер Канады, улетевший беззаботно тусить за границу в момент, когда у него в стране появились сотни тысяч беженцев, когда граждане бегут от наступления и обстрелов – такой лидер тут же перестал бы быть политиком. Самые дружественные к действующей администрации СМИ за такое поведение порвали бы подобного лидера на британский флаг. Самые лояльные политические союзники в первых рядах побежали бы готовить импичмент.
С точки зрения западных демократий в момент национального бедствия не может быть у лидера другого образа действий, кроме как быть со своей нацией, прерываясь лишь на короткий сон. Так, например, повёл себя в начале войны Владимир Зеленский. Лидер не может взять и сдристнуть восвояси. Именно из такой логики проистекает этот страх: если мы разрешим Украине то-то, Путин будет вынужден действовать так-то, потому что никак иначе действовать не сможет.
Но прикол в том, что действовать он может как угодно. Это главное свойство российского режима: в нём нет никакой связи между входящими сигналами и исходящими решениями, ни прямой, ни обратной. Сейчас поговорим о принятии решений подробнее, но пока короткое объявление.
===================
Продолжим. Мы говорили, что в российском режиме нет связи между входящими сигналами и исходящими решениями, никакой – ни прямой, ни косвенной. Решение развязать в Европе самую масштабную войну за последние 80 лет не потребовало вообще никаких внешних воздействий и адекватного внутреннего обоснование. 40 бочек арестантов, где перемешаны демилитаризация и демилитаризация, биолаборатории и боевые комары, борьба с НАТО и ЛГБТ, защита Донбасса, захват Киева, возврат исторических земель, месть за все обиды, нанесённые коллективным Западом за последние тысячу лет. Всё это придумывалось уже на ходу, вслед за наступающими танками и по ходу войны неоднократно менялось. Вообще никто даже не задумывался согласовать все версии между собой и получить какие-то внешние им подтверждения. Я напомню, официальный казус белли для этой войны – вообще подрыв уазика на пустой парковке и уничтожение сарая в лесу, который объявили погранпунктом ФСБ. Никто особо не заморачивался, чтобы сымитировать хоть какое-то внешнее воздействие, чтобы что-то объяснить обществу.
Но есть и другая сторона таких не привязанных к реальности решений. Никакое новое повышение ставок Украиной не повлекло за собой изменение характера войны и вообще не вызвало реакции российского начальства, если не считать ею похмельные посты Дмитрия Медведева. Уже 1 апреля 22 года, спустя несколько недель после начала войны, украинские вертолёты атаковали нефтебазу в Белгороде. Спустя две недели на дно отправили флагман черноморского флота, крейсер «Москва», после взорвали Крымский мост, беспилотники ВСУ стали летать над российской территорией, как у себя дома, в Москву попадали, в Кремль даже. Американскими ракетами чуть ли не каждый день бьют по Крыму.
Наземное вторжение в Курскую область – беспрецедентное событие, но оно идёт в череде других беспрецедентных событий, на которые не последовало никакой реакции. Видимо, её отсутствие не хило так изумляло западных союзников, ведь Украина продвигается дальше и дальше, а армагеддона так и не происходит, совсем наоборот – путинский режим, кажется, принимает все возможные усилия, чтобы очередной взрыв НПЗ стал нормой жизни. Однако, если посмотреть на всю предыдущую историю Новой России, в такой реакции нет ничего удивительного. Достаточно вспомнить лишь пандемию ковида, которая была реальным и большим вызовом, но государство полностью устранилось от решения проблемы каким-либо способом и просто исчезло, и сравнить это всё с проходящим одновременно плебисцитом по поправкам в конституцию, который, в общем-то, был ни за чем не нужен.
Но, как и с развязыванием войны, никаких внешних аргументов не понадобилось, и государство погнало людей тогда голосовать на пеньках. Путину важно реализовать то, что он задумал, а придумывать причины его действий, оправдывать их, объяснять – это работа его челяди. Работа Путина – управлять реальностью, если решение принято – то оно должно быть реализовано.
Обратите внимание, насколько наша номенклатура вообще любит это словосочетание: решение принято. Имеется в виду, что, если уж получен финальный кивок и подпись самого главного начальника, то потом хоть потоп, хоть Луна на Землю падает – должно быть так, и точка. В этом видится сила настоящего лидера. Принимать решения под давлением и не менять их ни в коем случае, какими бы идиотскими и разрушительными они ни были в изменившихся обстоятельствах. Но вообще-то это свойство не лидера, а глупца. Нормальный водитель не жмёт на газ, когда перед ним рухнул мост, он останавливается и ищет пути объезда. Нормальный человек, поняв, что на улице прохладнее, чем ожидалось, идёт домой за курткой, а не идёт домой в тоненькой футболке, невзирая на риск подхватить воспаление лёгких, потому что решение было принято.
Однако, в персоналистских автократиях это работает именно так. Любые действия под влиянием внешних обстоятельств, будь то хоть протесты, хоть военное вторжение – это слабость, прогиб, управляемость. Лидера, мол, определяет способность делать то, что он там себе в голове надумал. Нельзя допустить, чтобы реальность была начальником начальника. Чем дальше такой режим развивается, тем проще ему следовать этой логике. Гибель подлодки «Курск» 24 года назад по сегодняшним меркам вообще не новость. 118 погибших – это полдня войны. Но тогда руководству всё-таки нельзя было совсем уж залезть под плинтус и гонять чаи на зарубежных встречах, как ни в чём не бывало. Тогда ещё были достаточно свободные СМИ, пришлось встречаться с жёнами и матерями подводников, выслуживая всё, что те хотят сказать. Но с каждым годом механизмы принуждения к действиям, согласованным с реальностью, каналы обратной связью дорубались один за другим.
Нет ничего более важного, позорного, горького и трагичного, чем происходящее сегодня в Курской области. Президент вроде как должен по пять раз в день выходить с экстренными обращениями и лично навещать беженцев в пунктах временного размещения. Не может он шататься по Баку с Алиевым, улыбаясь до ушей, когда для сотен тысяч граждан страны рухнула вся жизнь, когда юные парни-срочники сидят в плену другого государства. Но это в демократической системе так быть не может. В системе, где все СМИ ведут круглосуточный прямой эфир с места событий, в такой системе действительно приходится быть лидером, иначе тебя просто съедят. Уронишь флаг – его тут же подберут.
Если в стране нет конкуренции за лидерство – то нет и лидерства. Нет нужды доказывать, что ты лидер, что ты с нацией в одной лодке. Твоей недееспособностью в критической ситуации некому воспользоваться, зато ты всякий раз должен демонстрировать своей референтной группе, таким же отставным чекистам, как и ты, свою несгибаемость. В их шизанутой логике именно так выглядит поведение настоящего начальника. Никакой Зеленский никаким своим наступлением не может поменять планы лидера, даже на меню для завтрака. А если он отменяет поездку, потому что дома катастрофа, то начальник этот слабый. Сильный же идёт как ледокол, ничто не собьёт его с пути.
По сути дела, в этом и проявляется разница между демократиями и автократиями. В демократии отсутствие реакции на беду – это проблема, а для президента – крах карьеры. В автократии же проблема – признать, что беда заставила тебя реагировать. Поэтому, когда мы рассуждаем о вероятности, что Путин сделает нечто ужасное вроде ядерного удара или расширения войны на балтийские страны, рассуждения эти бессмысленно привязывать к внешним воздействиям. Существует ли вероятность ядерного удара по Украине? Небольшая, но существует, физических препятствий нет, но мотив такого удара появится в голове Путина. Может ли он появиться? Теоретически, может, опять же, физических препятствий нет, но опять же, решение ударить боеголовкой не будет прямо или косвенно связано с действиями Украины или её союзников.
Предсказывать решения путинской власти исходя из внешних обстоятельств бесполезно и бессмысленно, таково базовое свойство системы. Некий смысл заключается в освобождении от внешних обстоятельств, нет ничего хуже, чем в такой системе стать жертвой большой беды, ожидать гуманитарной помощи, когда в телевизоре глава государства живёт совершенно другой жизнью и возлагает цветы к могиле старшего Алиева так, будто это его забота, будто он не утратил контроль над куском своей территории, будто сотням тысяч людей не нужна помощь. Нет ничего хуже, чем сопоставлять катастрофу, происходящую вокруг тебя, со внушаемой телевизором реальностью, со всеобщим и бесконечным праздником. Нет ничего хуже, чем видеть президента в наилучшем расположении духа в такой момент.
Хорошая, однако, новость: чем дальше, тем больше мы видим, что отрыв от реальности – практика не бесплатная. Мы наблюдаем последствия решений, принятых при игнорировании всех входящих сигналов. Мы видим, что никто не знает, как эти последствия разгребать, как выползать из той глубочайшей ямы, в которую руководство загнало само себя. Пути выхода из неё при сохранении режима не видно не только для нас, но и для самого режима, и вряд ли это там кого-то самого успокаивает. До завтра!