Это не журналисты сажают режиссеров, сценаристов или политиков
Сегодня в нашу дискуссию о том, могут ли журналисты говорить о резонансных делах – рассуждать о причинах репрессий, излагать версии – включилась уже не только адвокат «театрального дела» Ксения Карпинская, но и мама Жени Беркович, Елена Эфрос. Я в сложном положении – это чудовищное, шокирующее, даже по нынешним временам людоедское дело. Невозможно представить себе, что переживает человек, чьи близкие попали под такой каток. И мне меньше всего хочется заставлять семьи Жени и Светы страдать еще больше.
Но мне все-таки кажется правильным сказать еще пару слов.
Во-первых, меня обвиняют в том, что я процитировала строчки из стихов, вырванных из контекста или вообще не принадлежавших Жене. Я этого не делала.
В интервью Елены Эфрос «Новой газете» я как раз прочла об этой коллизии – Женя опубликовала стихи от имени некой общественной группы, началась атака Z-пабликов и угрозы, и Женя убрала стихотворение, объяснив, что оно неудачное. Коль скоро сама Женя сняла стихотворение из печати, мы решили, что и нам не стоит его цитировать.
Зато и в самом сюжете, и в большей степени в интервью Саше Плющеву, я рассказываю, что в доносе на Женины стихи есть подлог – оценки и ремарки, которые содержатся в стихотворении, доносчики приписывают автору, хотя они принадлежат группе, которой Женя оппонирует.
Мне кажется неверной сама постановка вопроса, когда журналистам предлагается не говорить, не излагать версии, не рассуждать о чувствительных и резонансных делах. Эта просьба не учитывает суть журналистской работы. Сделать это практически невозможно — и это не проявление черствости, пафоса или эгоизма.
Еще мне кажется важным, что это не журналисты сажают режиссеров, сценаристов или политиков. Они не «способствуют» приговору, даже когда власть усиливает хватку – эта подмена часто возникает неосознанно, но лучше не перекладывать на журналистов чужие преступления.
Я никогда не получала просьб молчать о деталях этого дела, то есть не нарушала никаких договоренностей. Но мне кажется, почти во всех случаях максимальная огласка, открытость и разумная коммуникативная стратегия дают хотя бы небольшой шанс отстоять человека перед властью, а не наоборот. Обратная же стратегия кажется мне ошибкой.
Если дело надежно защищено от прессы, домыслов действительно становится больше, а о заключенных начинают потихоньку забывать – сообщения о них со временем становятся непопулярной и невостребованной рутиной. Молчание, «отсутствие шума» по любому политическому делу, да даже и избирательное его освещение – об этом уже многие писали – выгодно только инициаторам репрессий.
Я разделяю невероятное отчаяние и беспомощность, которые порождают новости по этому делу. Кажется, что противопоставить российской силовой машине сегодня просто нечего. И я понимаю желание остановить журналистов, удержать их от того, чтобы они своей “болтливостью” что-нибудь “испортили”. Но я уверена, что силовая машина работает не так, а широкое знание об этом деле не может навредить, оно может разве что расширить аудиторию сочувствующих и объяснить, как устроена эта невероятная афера, удивительная по своей абсурдности репрессия.
Я мечтаю, чтобы справедливость восторжествовала. Чтобы желание Жени не быть знаменем, а съесть, наконец, стейк, воплотилось как можно скорее. Я желаю сил родным Светы и Жени. Это невероятное испытание, и когда-нибудь, я верю, все будет расставлено по своим местам.