Думаю о том, как наступит светлое будущее
Вчера летала с лекцией в Алматы, и это было большое счастье, совсем как при жизни.
Алматы важны тем, что это первый, кажется, город, в котором у меня была лекция и до войны/изгнания, и вот теперь после, то есть они дают отчетливое яркое ощущение, что накрылось медным тазом в жизни все-таки не всё, многое и осталось. Ну и я сильно зафанатела от air astana, особенно от их инструкции по безопасности, ролик делали великие профессионалы. Это что-то типа тех шоу, которые делают на открытие Олимпиады (новое не смотрела, мнения не имею), когда люди творчески обыгрывают какую-то общую тему, вплетая в нее национальное культурное своеобразие. А еще и в самолете, и в Алматы можно по умолчанию говорить на русском языке, и только столкнувшись впервые за семь месяцев с такой возможностью, ты в полной мере осознаешь, до чего же сильно давит на тебя ее отсутствие.
Когда летела обратно, ждала рейса, сидела в аэропорту в уголочке, никого не трогала, и тут вжух — рядом посадка в Шереметьево. Смотрела на людей со сложным чувством, вот они сейчас скоро-скоро сядут в аэроэкспресс, поедут сквозь город Долгопрудный, через Фили и на Славянский бульвар, потому что дорогое отечество не настолько сильно заинтересовалось ими адресно. Хорошо быть ими; но также и хорошо, что они есть. Трижды меня узнали в аэропорту; один раз дали подписать книжку, которая случайно была у человека с собой. Когда-нибудь вернусь, продолжим.
Вот, и будучи вдохновлена напоминанием о том, что какая-то жизнь все же существует, второй день думаю о том, как наступит светлое будущее — совершенно неясно, когда, но все же более или менее неизбежно.
Если выборочно и пристрастно насмотреться ютуба, то ютуб сообщает, что у нашего дорогого отечества заканчиваются как люди, так и деньги. (Меня отдельно поразило, конечно, во всей этой истории, насколько же невообразимо много оказалось у дорогого отечества денег, какую великолепную можно было бы на них построить жизнь вообще всем, вместо смерти, какую отгрохать медицину, и науку, и скоростные поезда, и социальное жилье). Так вот, и если вокруг падения режима действительно произойдет какой-то тяжелый и серьезный экономический кризис, то я испытываю относительно него двойственные чувства, потому что моему индивидуальному нарративу он как раз может придать хоть какой-то смысл. Я тогда смогу, вернувшись домой (и создавая там рабочее место для няни), продолжать работать все же преимущественно на диаспору, привозить деньги и вливать их в экономику новой России, потому что завелись у меня теперь для этого, вот как раз по причине изгнания, все необходимые коммуникации и инструменты. Не в этом ли был коварный долгосрочный план тех, кто выдавил из страны всех деятелей культуры? наверняка ведь потом на суде скажут, что да.
Ну и, конечно, как-то очень остро прочувствовала, читая лекцию в Алматы, глядя потом со сложными чувствами на гейт в Шереметьево, — что нынешнему своему плюс-минус процветанию я полностью обязана тем людям, которые уехали, даже если у них был шанс не уезжать. Остаются, даже если у них есть возможность вернуться. Их невероятно много; я в каждом городе спрашиваю, кто жил тут до 24 февраля, и это всегда от силы пятая часть, даже и в Алматы. И они невероятно крутые; освоились, чему-то радуются, на лекции ходят. И очень многие из них тоже очень ждут, когда можно будет вернуться домой.