Должна признаться в собственных ошибках
Этот день важный для меня, его бабушка моя любила. Она обычно утром звонила и сразу начинала «Прости меня за все вольные и невольные».
Моё «Ой, ба, ну ты чего, это ты меня прости» строго обрывала: учила отвечать. А потом такое же заклинание требовала в ответ.
Я сегодня думаю, что нет этих слов дороже.
Простите меня.
И еще я думаю, что сегодня эти слова не могут больше произноситься как заклинание. Эти слова должны быть заголовком списка ошибок, преступлений, осечек и самообмана.
С 2005 года я работала в самых разнообразных медиа в Российской Федерации, и, как работник медиа, прошедший этот путь с низовой продюсерской работы в lifestyle и fashion-журналах до управления нишевыми культурно-политическими проектами, включая мой опыт пресс-атташе во время президентской кампании 2018 года, должна признаться в собственных ошибках, самообмане, а порой и в настоящих преступлениях, в которых я принимала участие.
Эта работа мною всегда понималась как работа со смыслами. Дескать, моя задача — сеять разумное доброе вечное, говорить правду, информировать общество.
Одновременно с этим я лично никогда гнушалась фигачить «спецпроекты», где правда уже понималась иначе, впрочем, как и работа со смыслами, — начиная от рекламных заметок про зауженные джинсы в начале карьеры, заканчивая крупными проектами про молодежь в РФ.
Не все спецпроекты, которые я придумывала и/или делала, были в кавычках, но они были: социалка от мэрий, культурка и урбанистика от олигархов и монополистов, завиральные истории о несуществующем будущем от министерств, и, конечно, политика и всякий прочий госзаказ.
В эту работу я вовлекала хороших добрых и порядочных людей, разукрашивая перспективы, не вполне осознавая последствий.
Я слепо верила в институты и в выборы, не замечая, как строю совсем иную реальность, подтасовываю действительность и легитимизирую преступления.
И нельзя сказать, что я прозрела 22–24 февраля. Враньё это будет. Потому что сразу после «присоединения» Крыма мы решили уехать в Израиль. «Не хочу иметь ничего общего с государством-агрессором», — картинно вздыхала я. В 2015 году нам одобрили визы, и в 2016 я репатриировалась с дочерьми.
Затем долгое время, принимая решение работать с теми или иными людьми, я их спрашивала, чей Крым, — как будто бы это единственное, что надо было знать про себя, страну и будущее.
Но со временем и это стёрлось: выработалась лёгкая брезгливость, и всё тут.
К полномасштабной войне я, например, пришла с тремя действующими контрактами, где я вообще не спрашивала своих заказчиков про это. Про одного знала: он кому-то в 2021 году отвечал, что все неоднозначно, — и меня это устроило. Дескать, ведь сам проект был совсем про другое, а не про Крым.
Опять враньё. И я попробую объяснить почему.
На мой сегодняшний взгляд, Российская Федерация уже очень давно ведёт собственное медиа по собственным правилам.
В этом медиа есть огромные редакции по всей стране и даже за её пределами, есть понятные цели и задачи, есть важные темы: империя, война, ресентимент, СССР, — есть рубрики (из последних вот «пятничный иноагент», например, хорошо зашла), есть свои руководители информационных подразделений, ньюсмейкеры, так сказать, чей каждый чих или пук будут разносить пташки. Ещё прибавить таргетологов, маркетологов, сммщиков и тд. Всё это богатство было в прямом доступе, дергай себе за верёвочки.
Да и сейчас вся эта схема вполне себе сохраняется, — даже отдельные островки сопротивления вынуждены играть по правилам РФ.
Информация, подаваемая через медиа, давно контролировалась (или пыталась контролироваться): законодательно ли (процессы согласования интервью был мой «любимый» жанр, а ведь есть еще чуть более скучные — штрафы СМИ), либо через прямые методички, либо негласно на встречах и форумах, либо через госзаказ.
Принцип в целом был такой: вымазать в говне надо всех, чтоб никто никому не верил. В ход идут сливы, подставы, публичные склоки, новости в духе «депутаты решили, что прокладки не скрепны». И ещё каждое русскоязычное любым способом должно было демонстрировать подчинение РФ. Если нет, издание из информационного поля удаляется. Сегодня остатки этой системы можно увидеть на плашках СМИ и блогеров «ЭТОТ МАТЕРИАЛ».
Я оборачиваюсь назад и мне страшно, что я понаделала, не понимая, на чьём поле и за кого я играю.
Пока я воображала, что делаю социальные проекты для коммьюнити, я, например, запросто опускала вопросы политического толка или, например, могла с лёгкостью руководствоваться «теорией малых дел», не соображая, в чём суть вообще этой теории. И что смысл её не в том, чтобы заниматься эскапизмом, или искать гуманистическое доброе и вечное в репортаже, где героя навсегда закрыли в камере. Что фишка медиа вообще не в том, чтобы убеждать людей жить по Франклу, а в том, чтобы честно сказать, что вокруг концлагерь.
Я вспоминаю нечестные публикации, целиком написанные мною интервью за героев, которые два слова связать не могли, придумывание для российских компаний, как им лучше рассказать о себе, в тот момент, когда ущерб от их деятельности для меня был сопоставим с планетарной катастрофой.
Сейчас я осознаю, что косвенно или прямо помогала становлению Российской Федерации как медиаресурсу войны, разлучившему меня с собственной семьёй. И поделом мне — надо было больше общаться с мамой, а не таскаться по форумам инноваций в городах-героях. И даже такой очевидный сегодня опыт работы на президентской кампании, когда передо мной открылись преступления внутри России, я продолжала цинично именовать их «кейсами», с которыми можно как-то «поработать».
Я стыжусь этого опыта и прошу за него прощения. И благодарю всех людей с добрым сердцем, кто также искренне хотел помочь, исправить, изменить и сделать настоящее, хорошее.
Я считаю руководство Российской Федерации преступниками, совершившими преступления против человечества, против свободного разума и против планеты. Я ужасно раскаиваюсь за свою тупость и недальновидность. Я считаю, что я в ответе за сегодняшние события.
В ответе ещё и потому, что я наследник насилия — и неважно, жертвой я себя воображаю или преступником, — эта логика легитимизирует насилие.
Преемник, потому что выходец из СССР. Потому что училась в советских школах, жила с советскими людьми, верила в советское плохое и хорошее. Легитимизировала советское.
А режим советского союза так и не был с 1991 года осуждён. И за эти годы он тихой сапой причудливо трансформировался в «рашизм».
В моей голове много месяцев подряд звучит слово «люстрация». Я ловлю себя на одержимости этой идеей, но продолжаю считать, что первой нужно люстрировать меня. И мне страшно, что со мной дальше будет.
И мне страшно просить прощения за это. И мне хочется просить прощения.
У всех. Тех, кто поймёт, и кто не очень.
Я врала вам, дорогие. Я не была честной с вами, хотя обещала своей работой и своей должностью, что таковой буду.
Я не глубоко погружалась в темы и предметы, часто судила о них поверхностно.
Я поддерживала наклеивание пластырей на онкологические опухоли.
Я брала интервью у министров и глав регионов Российской Федерации, которым приписывала слова и даже целые абзацы, потому что пацаны еле понимали, что я от них хочу: многие из них в моей системе координат были натурально двоечниками, с которыми мне было бы западло сидеть за одной партой какие-то лет 30 назад.
Я свидетельствовала в России распад, разруху, торжество некомпетентности, жадность, воровство, гибель целых участков планеты (даже по сравнению с моим детством огромная часть городов и целых областей стала выглядеть только хуже и гаже) — и продолжала верить, обманываться и струячить спецпроекты, «зарабатывая на жизнь независимому медиа». То есть врать людям, врать коллегам и продолжать поддерживать систему вранья, поддакивая руководству и пожимая руки интересантам, — подспудно готовя поле для сегодняшней войны.
Я не знаю, как искупить свою вину. Я знаю, что ответственность за все эти поступки лежит на мне.
Я хочу попросить прощения у своих коллег, сотрудников, учеников и стажеров.
Я хочу попросить прощения перед аудиторией, которая мне и моим командам доверяла: «Большого города», «Дождя», «Сноба», радиостанций «Говорит Москва» и «Москва ФМ», президентской кампании.
Я хочу попросить прощения и за годы тишины, когда я осознала, охуела, вышла из проекта «Сноб» и замолчала. Долгое время я оправдывала своё молчание депрессией на фоне моральной травмы.
И только сейчас я поняла, что не было бы никакой моральной травмы и, может быть, депрессии, если бы я не молчала. Тогда бы и следующий «социальный» проект был бы нормальным, социальным, а не очередной порцией завиральных идей на тему идентичности.
Сегодня я работаю в Израиле с пожилыми людьми. Это всё, что я пока могу делать по-настоящему честно, понимая свои поступки и их последствия, осознавая, что я говорю, с кем и зачем. Я работаю на русском языке и на иврите — заново учусь говорить, безжалостно редактирую себя. Я работаю руками и ногами — убираю, переделываю и заново узнаю мир и своё место в нём.
Мне чрезвычайно страшно и больно было писать этот текст ещё и потому, что он адресован моим коллегам сегодня. Я бесконечно уважаю и преклоняюсь перед вашей смелостью и мужеством. Я благодарю вас за то, что вы продолжаете говорить. И делаете это искренне, честно.
Я продолжаю читать и смотреть. И я говорю с вами ежечасно в своей голове и часто на тему этого моего признания.
Я вижу очень высокой цену ошибки и самообмана. Я вижу рубеж в виде начала полномасштабной войны, после которого скрывать, что всех наебали, и я наебала людей, стало невозможным.
Что не надо было брать интервью у Мединского, ездить на форумы и рауты, свадьбы и юбилеи. Что всё это подыгрывало становлению медиа-монополиста войны Российской Федерации, цель которого «русский мир» в пределах границ бывшего СССР.
Я убиваюсь по каждому такому «кейсу» и все пытаюсь понять, а что же было нормального в моей работе? Тем более в последние восемь лет? О чем вообще я должна была говорить всё это время, что на самом деле было правдой, принадлежало человеку и человечеству, а что было частью лживой игры государства. Где эта граница? Но всё, к чему я прихожу, — что за эти годы государство всё больше захватывало пространства и людей внутрь себя, простым разведением. Там двоевластие: мэры и сити-менеджеры, — сям двоефондие: солдатских матерей и солдатских матерей, матерей Беслана и матерей Беслана. Здесь финансовыми вливаниями, а затем и законодательными влияниями на частные инициативы. Сложно найти сферы жизни в России, где бы не оттопталась Российская Федерация и в чём она не участвует.
При этом граница между частным и государственным выглядит как забор тюрьмы, на стенах которой в конвульсиях висят самые беззаветно преданные своему делу безупречные ангелы, первое слово которых «зато». Внутри молчат те, кто не нашёл причины для компромисса.
Сегодня я это вижу так. И я очень бы хотела про это поговорить. И попросить у вас прощения.