Марина Овсянникова: На «Первом канале» никто этого не ожидал
В эфире Утреннего разворота с Максимом Курниковым и Ириной Баблоян бывшая редактор Первого канала Марина Овсянникова. Говорим о реальном отношении сотрудников государственных каналов к происходящему в Украине, и почему люди всё ещё работают на российскую пропаганду
М.КУРНИКОВ: У нас замечательный сегодня гость. Марина, мы вспоминаем сегодня 24 февраля. Каждый вспоминает свое 24 февраля, как он узнал о войне. Скажите, как вы тогда узнали, откуда.
М.ОВСЯННИКОВА: Это был настоящий шок. Я помню, что я проснулась рано утром. Это была моя выходная неделя. На «Первом канале» мы работали в службе информации неделя через неделю. Я помню, что я потянулась к телефону, прозвенел будильник, и сразу посыпались сообщения. CNN сообщала, что российские войска двигаются в сторону Киеве. «Медуза» писала, что уже вот они в Одессе. Это был настоящий шок. Я просто напросто рыдала. Моя дочь проснулась. Я ей сразу сказала. Она тоже начала плакать: «Мама, что будет? Сейчас разбомбят наш дом». Я говорю: «Нет-нет, конечно, такого не будет». Но был настоящий ужас и шок. И я понимала, что мне надо вести детей в школу, но я не могла это делать. У меня, помню, кружка с кофе упала из рук, разбилась, разлетелись осколки по всей кухне. В общем, это был сильнейший эмоциональный шок, потому что я такого никогда не ожидала.
М.КУРНИКОВ: Марина, вы ведь тогда работали на «Первом канале» и вы были в потоке новостей. Просто человек, который работает в новостях, не умеет отключаться. Это мы можем сказать по себе. Вы наверняка получал какую-то информацию. Насколько для вас и ваших коллег это было, тем не менее, тотальной неожиданностью? Вот мы сейчас читаем Financial Times, что даже люди в окружении Путина не могли поверить, когда всё началось. Как это было у вас? И были ли какие-то предвестники, когда вы сейчас задним умом понимаете: «О, а вот это было сделано поэтому…»?
М.ОВСЯННИКОВА: Конечно, были предвестники. Мы все сидели… у меня была еще рабочая неделя, это было 16 февраля. Тогда разведка США сообщала, что вторжение намечено на 15-16 февраля. Мы мониторили, конечно, это. Мы работали в международном отделе. У меня были все трансляции Sky News, CNN, Reuters, Eurovision. Все выведены передо мной. У меня была такая стена из мониторов. И мы ждали этого нападения, и когда оно не случилось, все выдохнули, подумали: «Ну, слава богу, пронесло!» Ве подумали, что, конечно, это был политический торг. И если этого не случилось, то сейчас российские войска начнут отходить от границ, возвращаться к своим местам постоянно дисклокации. Я помню то настроение, которое царило тогда в редакции. Все ходили, улыбались и думали, что все самое худшее позади и что ничего страшного не случится.
Но когда я уже 21-го числа началась моя выходная неделя, я уже пыталась отключиться от новостей, но, тем не менее, у меня уже непроизвольно люди тянулись к интернету. И я увидела это заседание Совета безопасности, когда Нарышкин отчитывался перед Путиным дрожащим голосом, когда они заявили о том, что речь идет о признании ЛНР, ДНР, тогда стало понятно, что нет, это не закончилось. И в моем представлении рисовалось, что сейчас российские танки вторгнутся все-таки на территорию ДНР и ЛНР. Но то, что они пойдут дальше — на Киев, на Одессу, я даже такого предположить не могла сценария.
И.БАБЛОЯН: Марина, наверное, нагнетание это до самого вторжения, оно с декабря, если я не ошибаюсь, было в таком сильном объеме, когда одну дату называли, потом вторую дату, потом третью. А у вас подготовка какая-то была внутри, рабочая подготовка? Давали ли какие-то инструкции?
М.КУРНИКОВ: Инструкции, в конце концов — вот если будет то…
М.ОВСЯННИКОВА: Нет, никаких инструкций не было, и никто не ожидал. Я могу сказать, что на «Первом канале» в ДИПе никто этого не ожидал. И для всех это стало настоящим шоком.
М.КУРНИКОВ: А когда все это произошло, у вас была выходная неделя, но наверняка, когда вы вернулись, было ли какое-то смятение, хотя бы на какие-то дни, вот какое-то смятение среди тех, кто управлял процессом, тех, кто лица канала?
М.ОВСЯННИКОВА: Да, было абсолютное смятение. На лицах коллег был страх, ужас и растерянность. И я помню, как дрожали голоса у ведущих, дрожали руки, это было видно в кадре. Этого никто не ожидал, я могу сказать.
М.КУРНИКОВ: Марина, вы сейчас смотрите «Первый канал», чтобы понять… Вы же ведь знаете, как это устроено, вы видите эти лица, видите, как иногда они улюлюкают по поводу того, что света нет, тепла нет. Знаете ли вы этих людей? Как вы думаете, как это все готовится и насколько эти люди искренни сегодня?
М.ОВСЯННИКОВА: Я вам открою страшную тайну. Новости на «Первом канале» я не смотрю лет 10, наверное. И, думаю, что коллеги примерно так же не смотрят. Потому что вы должны понимать, что в этой редакции работают достаточно образованные люди, которые достаточно все понимают. И я могу сказать, что утром они подписывают петиции в защиту Навального и демократии, а вечером они клепают сюжеты о прогнившем Западе. Поэтому убежденных путинистов в редакциях центральных каналов, не знаю, процентов 10, максимум 20.
И.БАБЛОЯН: То есть что, простите, циничные прагматики?
М.ОВСЯННИКОВА: Да, просто они циничные, продажные, они работают за хорошие деньги. Они понимают, что другой работы в нынешней реалии не найти. Да, эти люди циничны и продажны.
М.КУРНИКОВ: А внутри есть какая-то градация? Например, Соловьев — это совсем плохо. А Андреева — это еще более-менее. Как внутри это воспринимается?
М.ОВСЯННИКОВА: Топ-пропагандисты, они получают безумные деньги. А то, что касается среднего состава, это обычная московская средняя зарплата. Поэтому эти люди просто понимают, что им больше некуда идти, что за 20 лет Путин уничтожил все независимые медиа в России, что независимого телевидения в России вообще нет, что все телевидение находится сейчас под контролем государства через опосредованные какие-то структуры, друзей Путина, его знакомых и так далее. Поэтому они играют по четко обозначенным правилам.
М.КУРНИКОВ: Я имею в виду те, кто работают на Соловьева, кто сейчас работает на «Первом канале» внутри, есть какая-то градация? Вот тут можно пойти на компромисс с совестью — а вот тут уже нет, или тут уже вопрос денег, а не вопрос совести?
М.ОВСЯННИКОВА: Уже все заключили эту сделку с дьяволом, потому что 24 февраля, я считаю, нам всем незаметно положили на стол договор с дьяволом. Вот если ты остался работать на этот режим, то значит, ты его подписал. Я считаю, что все мои бывшие коллеги, которые не уволились в первые дни войны, они подписали этот договор с дьяволом. И я не знаю, что им говорит сейчас в данный момент совесть. Но я смотрю соцсети: люди по-прежнему наслаждаются отдыхом на Мальдивах, в Арабских эмиратах и ничего не пишут в своих сетях насчет войны.
М.КУРНИКОВ: А как много людей все-таки уволились, может быть, не в первые дни, а в первый год этой войны? Вы наверняка знаете многих.
М.ОВСЯННИКОВА: Мы все слышали громкие имена: Жанна Агалакова, Вадим Глузкер, Лидия Гильдеева. Что касается среднего состава, я слышала, что на телеканале «Россия» были такие прецеденты, что люди вставали… режиссеры вставали и уходили прямо во время прямого эфира. Говорят, что на телеканале «Россия» уволилась девушка, которая возглавляла так называемый «Гарант-ТВ». Это есть специальные такие отделы, которые занимаются исключительно подготовкой новостей о Путине и кремлевских чиновниках.
На «Первом канале не было таких массовых увольнений. Я знаю, что одного человека, который выразил мне поддержку в Телеграм-канале, он со мной долго переписывался. Я знаю, что ему предъявили нашу переписку, потому что фээсбэшники сделали дубликат моей СИМ-карты, и они предъявили ему нашу переписку и тоже назвали его британским шпионом и уволили.
М.КУРНИКОВ: 24 февраля. Когда вы придумали свою акцию? Сколько дней, как она задумывалась?
М.ОВСЯННИКОВА: В первый день войны я поняла, что я напишу заявление об увольнении, что я уйду в никуда, что я вообще уйду из журналистики, буду заниматься чем-то другим. Я хотела бежать на Манежную площадь уже со всеми плакатами. Но буквально в последнюю минуту сын отобрал у меня ключи от машины и сказал: «Мама, ты что совсем сошла с ума? Сиди дома и никуда не дергайся». Тогда у меня созрел этот план, что я могу устроить более серьезный протест. Я никому об этом не говорила, даже сыну, детям. И все это подготовила самостоятельно.
М.КУРНИКОВ: Когда эта мысль родилась — в 24-го прямо? Где-то через неделю, через две, видимо?
М.ОВСЯННИКОВА: Да. Я к своему стыду находилась в оцепенении, у меня был такой шок, я понимала, что мне надо бежать, но я еще неделю по привычке, по инерции ходила на работу. Градус пропагандистской риторики возрастал с каждым днем. Были отменены все развлекательные передачи. Только новости шли нон-стоп. Там тыл информационный канал. Я действительно, оцепенена, я не знала, что делать. На протест в центр города я не могла идти. И где-то в начале марта у меня созрел этот план. Но была опять-таки моя выходная неделя. Я понимала, что если я сейчас приду в студию в выходную неделю, то все заподозрят что-то неладное. И мне пришлось дождаться первого рабочего дня. Это был понедельник 14 марта и уже осуществить свой план.
М.КУРНИКОВ: Потом вы дали очень много интервью. И говорили о коллегах, говорили о Екатерине Андреевой, что она все прекрасно понимает. Вот сейчас, спустя год, вы также продолжается думать, что она все прекрасно понимает?
М.ОВСЯННИКОВА: Конечно, она все прекрасно понимает. Она даже сказала в каком-то интервью, что она согласна с лозунгами против войны, с антивоенными лозунгами, которые были написаны на английском, но она никогда не согласится с тем, что я написала по-русски, что здесь вам врут, что это пропагандистская машина. Она сказала, что мы тщательно проверяем все факты. Да, мы проверяем все факты, только и большого потока событий мы выуживаем события, мы выуживаем факты, которые играют против Украины и против Запада. Такая однобокая подача информации.
М.КУРНИКОВ: Вы столкнулись с тем, как многие сейчас этот момент, что даже самые близкие люди не разделяют каких-то позиций. Как вы думаете, настанет ли момент, когда мы сможем спокойно об этом говорить, или это если не навсегда, то очень-очень надолго?
М.ОВСЯННИКОВА: Это все очень травматично, потому что война в России, действительно, разделяет семьи, близкие люди, действительно, не разговаривают друг с другом. У меня точно такая же ситуация в семье. Моя мама полностью зомбирована пропагандой. Она ровесница Путина, она точно так же хочет восстановить Советский Союз. Насколько я понимаю, она с утра до вечера слушает Соловьева. И я предпринимала еще до начала войны тысячи попыток, наверное, вытащить ее из этого информационного прессинга кремлевского. Но она меня никогда не слушала, она говорила, что я пятая колонна, которая пытается развалить Россию. Я кричала: «Мама, послушай, но я же работаю в этой системе. Я знаю, как это делается!» Она говорит: «Нет, я тебя не буду слушать. Я буду слушать Соловьева». Все это, конечно, очень горько.
М.КУРНИКОВ: Как вы думаете, как можно расколдовать?
М.ОВСЯННИКОВА: Вы знаете, мне в голову даже пришел такой эксперимент: взять одного человека, который все это поддерживает и поместить его в какой-то информационный вакуум для начала, а потом попробовать…
М.КУРНИКОВ: Детокс такой.
М.ОВСЯННИКОВА: Да, информационный детокс. А потом попробовать ему давать новости с другой стороны, оппозиционные. Провести такой эксперимент, насколько быстро произойдет это раззомбирование. Ну, не знаю, сколько потребуется для этого времени. Но вы же сами понимаете, что сейчас, если бы резко изменилась информационная политика на всех федеральных каналах, то, я думаю, что… ну, сколько времени потребовалось бы, чтобы раззобмировать?
М.КУРНИКОВ: Марина, а в чем секрет успеха пропаганды, на ваш взгляд? Ведь все равно в России есть YouTube. Вот нас сейчас в России можно видеть. И я уверен, что у нас из 30 тысяч зрителей примерно 20 тысяч смотрят нас в прямом эфире в России. Почему все равно даже при наличии какого-то выбора, люди выбирают «Первый канал», на котором вы работали, Соловьева, который до сих пор популярен?
М.ОВСЯННИКОВА: Потому что это легко доступная информация. Мы же с вами журналисты, мы можем искать источники информации, сравнивать, анализировать, делать какие-то выводы. Большинство люде не обучены искать информацию. Они включают первый попавшийся канал. Щелкают пультом — и слушают то, что им предлагают государственные медиа.
В пропаганду кто верит? Малообразованные люди и регионов, которым сложно установить VPN, сложно установить интернет, что-то где-то искать, что-то читать.
М.КУРНИКОВ: Вы наверняка видели, что люди за рубежом русскоязычные тоже с удовольствием часто потребляют эту пропаганду. А они почему?
М.ОВСЯННИКОВА: Может быть, это тоска по родине у них такая.
М.КУРНИКОВ: Но вы встречали наверняка таких людей. Пытались с ними раговаривать?
М.ОВСЯННИКОВА: Вы знаете, нет, за границей я не встречала практически таких людей.
И.БАБЛОЯН: Но вы сейчас в нужном городе находитесь. Там таких людей можно встретить.
Вы говорите, что вы не могли выйти на площадь, но, мне кажется — я не хочу обесценивать людей, которые выходят с плакатами, — но ваш поступок намного эффективней, конечно, чем с плакатом на улице постоять. Я знаете, о чем хотела вас спросить. Сколько лет вы работали на «Первом канале»?
М.ОВСЯННИКОВА: Я после окончания журфака работала вначале на ВГТРК «Кубань» в Краснодаре. Потом уже в Москве работала на «Первом канале». Получается, что на «Первом канале» я где-то лет 18 проработала.
И.БАБЛОЯН: Вы помните тот момент, когда… или как это шло по наступательной, эта ненависть, которую взращивали к Украине? Как это происходило?
М.ОВСЯННИКОВА: Абсолютно. Я могу сказать, что в 2003 год, когда я перешла на «Первый канал», он еще не был таким пропагандистским каналом. Это были вполне себе новости со всего мира, да из России мы какие-то новости давали. Но постепенно точно так же, как ужесточалась антиападная риторика Путина, точно так же ужесточалась вся информационная повестка на всех федеральных каналах.
Я могу сказать, что закручивание гаек началось после короткой войны с Грузией, когда Кремль понял, то он проиграл эту информационную войну. И тогда, мне кажется, ужесточилась очень серьезно вся информационная политика на главных каналах, и все это, действительно, шло по нарастающей. В последнее время дошло до того, что никаких позитивных новостей с Запада мы уже не давали. Дошло до того, что даже церемония «Оскара» оказалась под запретом, потому что говорили, что это не наш праздник.
И то, что касается риторики, конечно, шло постоянное расчеловечивание украинцев. Только употреблялись эпитеты: нацисты, националисты, последователи Бандеры и так далее. Делалось всё, чтобы расчеловечить украинцев в глазах россиян, вызывать лютую ненависть по отношению к ним. С каждым годом это все усиливалось и усиливалось.
М.КУРНИКОВ: Для вас этот рубеж — 2008 год, я правильно понимаю?
М.ОВСЯННИКОВА: Да, я думаю, что это так.
М.КУРНИКОВ: В общем, для многих, наверное, 2008-й. Признаюсь, что для, наверное, чуть позже Точка невозврата для меня — «закон Димы Яковлева», «закон подлецов». Вот как-то он меня почему-то накрыл…
И.БАБЛОЯН: Для меня — 2008-й.
М.ОВСЯННИКОВА: Закон подлецов. Я могу сказать, вам, в то время — вот мы недавно разговаривали с Жанной Агалаковой, она работала в то время в США, я занималась международной повесткой там, в Москве — я помню тот момент, когда было целенаправленное задание руководство выискивать такие случаи в США, прямо охотились за такими случаями из США, чтобы какие-то инциденты с российскими детьми… Они прямо приветствовались на ура. Я помню, мне тогда шеф-редактор сказал, что не дай, если такой сигнал пройдет по каналам информ-агентств, и ты его пропустишь, то всё, прощайся с жизнью.
М.КУРНИКОВ: Если говорить про 14-й год, когда произошло присоединение Крыма, наверное, как это виделось из «Первого канала»? Как вы тогда обеспечивали нужную повестку? Это было настоящее народное ликование и вы его только отображали, работали зеркалом здесь и, действительно, был снизу такой запрос на Крым, или вы во многом его моделировали, вы изображали это ликование?
М.ОВСЯННИКОВА: Я попытаюсь вспомнить эти подробности. Нет, тогда все-таки было какое-то ликование, которое шло снизу. И мы просто делали акценты на этом ликовании. И, конечно, мы выдавали в эфир соответствующих людей, соответствующие слова вырезались из контекста, и даже если кто-то что-то говорил против или был недоволен, естественно, такие синхронны мы не ставили в эфир.
М.КУРНИКОВ: Возвращаясь к тому, что здесь первично — народный запрос или пропагандирование, — вы как отвечаете на это? Вот вся эта сложившаяся ситуация с войной, с перечерчиванием границ, с тем, что люди так легко потребляют это всё. Это успехи пропаганды и успехи властей в одурманивании или, действительно, власти чувствуют запрос снизу, улавливая его, соответственно, просто усиливают этот эффект?
М.ОВСЯННИКОВА: Мне кажется, что это успехи пропаганды. Вы же слышали недавно, что Алина Кабаева сказала, что пропаганда — это наш автомат Калашникова. И, действительно, работает как автомат Калашникова. Это работает по Геббельсу. Постоянно называется черное белым, и неудивительно, что это приносит такой эффект. Люди в России оболванены, они больны, их надо лечить. И я думаю, сейчас самая главная задача Запада — делать упор на поддержку именно независимых СМИ российских, которые вещают так, как вы, которые были вынуждены бежать из России, которые сейчас вещают из-за рубежа. Я думаю, что наша главная задача сейчас — прорвать этот информационный пузырь, этот вакуум и пытаться донести до людей другую, альтернативную реальность.
М.КУРНИКОВ: Марина, очень многие оппозиционеры были обижены, что ли, вниманием к вам. Очень многие украинцы вас тогда не поддержали. Для вас это было сюрпризом? Насколько болезненными были в итоге последствия для вас, вашего поступка с этой стороны? Не со стороны тех, кто поддерживает войну — там все понятно. А такое частичное принятие, для многих вы стали героем, но часть людей восприняли ваш поступок, как какой-то искупающий, как какой-то геройский. Насколько это было неожиданно для вас?
М.ОВСЯННИКОВА: Проблема в том, что людям из России очень мало верят. Кремль делал все на протяжении этих лет. Это был поток лжи, лицемерия, как на уровне МИДа, так и лилось по всем пропагандистским каналам, что россиянам вообще перестали верить. После моего протеста активно стали вбрасываться в информационное пространство теории, что я фейк, что прямых эфиров на «Первом канале» нет, что я работаю на все спецслужбы мира, какие только возможны. Естественно, мне стал никто не верить. Я в тот момент уже работала в Welt. И у меня появилась такая идея — то был однобокий взгляд на мир — поехать на Украину и работать там как журналист, чтобы рассказывать именно для россиян, показывать, что действительно там происходит. В то время случилась уже Буча, и мне хотелось рассказать россиянам. Это была альтернативная реальность «Первому каналу», а, может быть, поработать с международными экспертами на месте, в Украине. И в редакции Welt так понравилась эта идея, меня поддержали. И я поехала туда, в Украину как независимый журналист. Но я не оценила события с точки зрения украинского общества. Украинское общество, естественно, не готово было меня воспринимать в ту минуту. Наверное, в тот момент был неуместен любой человек с российским паспортом на территории Украины, когда российские войска обстреливали Украины. И, конечно, меня не восприняли. Называли бывшим пропагандистом, а бывших пропагандистов не бывает. В это время украинцы протестовали против редакции Welt. Там даже создали петицию на change.org за мое увольнение. В общем, это шло по нарастающей. И я понимаю, что в это время я наделала много ошибок. Сейчас бы я поступила абсолютно по-другому.
М.КУРНИКОВ: Насколько это было болезненно?
М.ОВСЯННИКОВА: Это было очень болезненно, потому что угрозы шли со всех сторон — и со сторой российской: «Ты предатель, британский шпион…». Помните, тогда Киселев огромный блок программы «Вести недели» посвятил мне.
М.КУРНИКОВ: Что вы заранее договорились.
М.ОВСЯННИКОВА: Да, что незавидна судьба тех людей, которые предали свою родину — там их травят со всех стороны. И также параллельно шел поток угроз и ненависти со стороны Украины. Можно сказать, что эта вражда на время объединила и русских и украинцев. У меня была помощница, которая занималась моими соцсетями. Она просто планомерно удаляла все эти угрозы, негативные комментарии из моих соцсетей, просто не подпускала меня в какой-то момент, потому что я уже была практически на грани самоубийства. Это было очень тяжело. И в этот момент меня как раз уволили из Welt. Я сидела одна в Берлине и, честно говоря, не знала, что делать. Потому что в этот момент еще бывший муж пытался меня ограничить в правах, подав на меня в суд. И это были, конечно, адские дни в моей жизни.
М.КУРНИКОВ: Как вы тогда решились поехать в Россию?
М.ОВСЯННИКОВА: У меня не было другого выхода. Я понимала, что если я не приеду туда и не начну бороться за своих детей, то я просто никогда их не увижу, по крайней мере, в ближайшее время, пока моя дочь не достигнет 18 лет.
М.КУРНИКОВ: Но вы, тем не менее, там снова вышли на акцию протеста, и она была тоже очень жесткой и яркой.
М.ОВСЯННИКОВА: Да, я приняла для себя решение, что если я вернусь в Россию, то я не буду молчать. Сразу они меня один раз оштрафовали по статье о дискредитации армии. Это было интервью в защиту Ильи Яшина, когда его судили. Потом был второй штраф за посты в социальных сетях. Ну, а на третий раз это было уже уголовное преследование.
М.КУРНИКОВ: Вы вышли тогда на набережную с окровавленными куклами, и понятно это было, что это про детей. Почему вы именно так решили выразить свой протест в этот раз?
М.ОВСЯННИКОВА: Тогда я, наконец, увидела, вернувшись в Москву спустя две недели. Мы соединились с ней. Мы сидели на кухне, и как раз произошла Винница. Я увидела тело этой девочки Лизы разорванное в коляске. Это был какой-то ужас. Я понимала, что в этот момент моя дочь со мной. А кто вернет ребенка матери? Уже никогда не вернуть. Я была настолько в отчаянии. Я уже кричала в трубку своей подруге: «Я пойду протестовать». Она кричала: «Нет, стой! Ты с ума сошла. Тебя посадят». Я говорю: «Одиночные пикеты не запрещены в России». Она уже понимала, что меня не переубедить. Мы в тот момент поехали вместе на кремлевскую набережную. Она снимала это видео. Мы буквально простояли минут 15 и увидели, что уже с Немцова моста к нам идут сотрудники правоохранительных органов, и мы быстро уехали.
На следующий день за мной была установлена слежка. Было три машины, которые дежурили вокруг моего дома. И через неделю ко мне ворвались с обыском в 6 часов утра, и уже был арест, допрос в Следственном комитете. Потом была ночь в спецприемнике в одной камере с убийцей. И тогда моя решимость сесть в тюрьму уменьшилась, потому что, проведя ночь в этом заведении, конечно, я была очень сильно шокирована. И на следующей день, когда суд закончился все-таки не СИЗО, а домашним арестом, у меня как гора с плеч упала.
М.КУРНИКОВ: На ваш взгляд, государство было радо, что вы уехали?
М.ОВСЯННИКОВА: Я думаю, да. Им выгодней выдавить всех несогласных с территории России, чтобы не создалось какой-то взрывоопасной консистенции, что революцию делают 6% активного большинства в Москве. На этот момент 6% активного большинства, они находятся за пределами России.
М.КУРНИКОВ: Есть ли у вас какие-то медийные планы на ближайшее будущее?
М.ОВСЯННИКОВА: Медийный планов нет, есть планы правозащитные. Я надеюсь работать с «Репортерами без границ», которые спасли меня, которые помогли выехать за пределы России. Мы будем заниматься защитой свободы слова, защитой политзаключенных журналистов. Также есть какие-то наработки с «Женским форумом», который тоже находится в Париже. Будут какие-то проекты, связанные с противодействием пропаганде в российских школах.
М.КУРНИКОВ: Российские школы — это, конечно, отдельная тема и то, как там сегодня говорят о войне.
Спасибо вам большое, Марина, что пришли в студию этим утром, ответили на вопросы.
И.БАБЛОЯН: Марина, у нас в чате огромное количество слов поддержки в ваш адрес, даже сообщения от людей, которые просят у вас прощения, которые говорят, то они вам не верили, но вот сейчас они просят у вас за это прощения. Так что вам огромное количество слов благодарности.
М.ОВСЯННИКОВА: Спасибо вам большое!