Ксения Собчак: Я вижу в Романе нас самих, вы — «заложника»
Уф, ну что?) Самое время для поста про Протасевича, да? Самое время для обратной связи для взбудораженной общественности.
Мне нравится, что уже утром — через пять минут после выхода интервью хроном в 2,5 часа — все всё поняли, сделали выводы, вынесли вердикт с высоты своей безупречной нравственной позиции, кутаясь, конечно, в белое манто. Можно было бы посмотреть сначала иноагенту Анне Монгайт (проверить, так сказать, моральную чистоплотность), но нет, но нет.
Я почитала ленту, и вот что у меня есть ответить по основным вопросам страждущих.
1. Понимаю, многим трудно поверить, но и у такого чудовища, как я, бывают сомнения. Прежде чем поехать к Роману в Минск, я долго прикидывала, думала, взвешивала. Советовалась с друзьями и коллегами. Понимаю, что это сейчас не уложится в стройные теории обличителей, но хронология моих метаний была такая:
— Мы написали ему через минуту после новости «Протасевич уехал из Беларуси»
— Он сразу предложил приехать к нему в Дубай
— Я взяла паузу
— Во время следующего созвона он уже возвращался домой
Получается, встреться мы в Дубае, а не в Минске, то хоть обвинений в том, что я пытаю заложника, не было бы. Не докрутила, конечно.
2. Добровольное возвращение в Минск я сочла доказательством субъектности человека, принявшего такое решение. Живя в России, я вижу разные способы примирения людей с реальностью и разные формы компромисса, который для светлоликой публики, конечно, «коллаборационизм» и «соучастие в преступлении». И оптика в этом смысле у нас разная: я вижу в Романе нас самих, вы — «заложника», которому отказываете в праве быть не менее сложным, чем вы.
3. В слове «опущенный», за которое некоторые так радостно ухватились, есть не только тюремные коннотации, связанные с сексуальным насилием, — это ещё и человек, находящийся в уязвимом положении, чужак, другой. Протасевич — человек открытый и искренний, и в целом по интервью о его жизни все понятно, а я ни в какого следователя не играю и не допрашиваю его на пару с Азарёнком, в интервью этого просто нет. Кстати, думаю, что многие, кто меня полощет, не отказались бы познакомиться и пообщаться с Азарёнком лично. Не так ли?)
4. Дальше: к моему любимому бывшему каналу и его сотрудницам, которые договорились до того, что я беру интервью у заложника. А переживать, придёт ли к вам на эфир Подоляк после неосторожных слов другого важного для вас спикера, — это не заложничество? Условной коллективной Монгайт было бы лучше, если бы Протасевича пытали все эти годы, и он сидел бы побитый, а рядом стоял бы Азарёнок с дубинкой. Это хорошо в ее картину укладывается, а что-то чуть сложнее — нет.
Но, собственно, это и пытается всё интервью Протасевич сказать, что нихрена нет простых ответов.
Что у него сейчас есть, так это вера в то, что он в своем нынешнем статусе в Беларуси может кому-то помогать. Одним — вернуться на Родину, по которой многие скучают, другим — попасть в список на помилование. Возможно, эта вера — наивная, но вот так с ходу отказывая ему в возможности верить и по-взрослому выбирать, вы кого, друзья, унижаете?
5. Разговор с Протасевичем я считаю важным и для себя лично, и для людей, которых интересует жизнь внутри не только Беларуси, но и России. Потому что все аналогии понятны.
И если бы у вас была возможность поехать в Минск или Москву, посмотреть на людей, а с кем-то и поговорить и вы отказались бы — так, может, вы не тем занимаетесь? Когда там Подоляк включается?