ДАРЬЯ ДОНЦОВА, писательница. - Дарья Донцова - День войны - 2005-04-24

Папа был корреспондентом газеты «Красная звезда», а мама одно время была в Москве, ее не взяли в ополчение, она пыталась туда пойти, но у мамы очень слабые глаза, было понятно, что человека с таким зрением просто невозможно отправить на фронт, значит убить его сразу. Поэтому мама сначала рыла окопы под Москвой, а потом она уехала в эвакуацию в г.Ашхабад вместе с Большим театром, и там они делали балетную школу, которая до сих пор существует, не знаю, сейчас существует или нет, но была в г.Ашхабаде. Моя мама полька, отец ее поляк, Стефан Новацкий. К моменту начала войны дедушка уже был расстрелян в сталинских лагерях, поэтому война его не задела. Но со стороны дедушки у мамы остались родственники в Польше. Одна из них – тетя Кристина. Она всю жизнь была тихая польская девочка, маленькая, очень болезненная, худенькая, хрупкая, которая играла на скрипке. И надо же было так случиться, что во время Варшавского восстания антифашистского тетя Кристина оказалась в первых рядах этих людей, которые с оружием тогда пытались каким-то образом избавиться от немцев. И она оказалась в концлагере Освенцим. А когда ее везли в этот лагерь, она попала в транспорт с белорусскими девушками. А тетя Кристина маленькая, 1 метр 50 ростом, 40 кг веса, и вообще она все детство играла на скрипке и падала от первого дуновения ветерка. И она оказалась в этом транспорте вместе со своей подругой Стефой. А когда их привезли в лагерь, то первыми в бараке умерли как раз эти роскошные, крепкие сельские девушки. А тетя Кристина со Стефой отчего-то остались живы. И как-то попытались в этом лагере выжить и не умереть, хотя им было очень плохо. Тетя Стефа в результате попала с тифом в лагерную больницу, в Ревир. Я очень хорошо помню рассказ тети Стефы, как она, лежа в этом Ревире в холодном очень ноябре на нарах, понимала, что она умирает. Вдруг ночью, примерно в 12 часов открылась дверь барака и вползла тетя Кристина, которая сказала, слышь, Стефка, ты здесь валяешься просто так на нарах, а между прочим, в лагерную администрацию позавчера привезли Яцека, нашего приятеля по Варшаве, и он теперь там сидит, и у него в руках все наши дела личные. На что тетя Стефа, не понимая, в чем дело, сказала, - Крися, к чему бы мне эта информация. А к тому, сказала тетя Кристина, что мы сейчас с тобой поползем в эту лагерную администрацию и попросим Яцека, чтобы он нам переделал возраст. Мы там с тобой 1920 года рождения, а станем 1927. Тетя Стефа посмотрела на нее как на сумасшедшую, сказала, Крися, я умираю от тифа в немецком лагере смерти, мне без разницы, в каком возрасте меня запихнут в печь крематория, а мне нет, сказала тетя Кристина, и вытолкала тетю Стефу. Тетя Стефа потом вспоминала, что это были самые страшные часы ее жизни, как она по холодной ноябрьской грязи с температурой 40 ползла по этому плацу в лагерную администрацию, они-таки доползли туда, Яцек на самом деле поменял им возраст. Но когда они приползли назад в барак, у Стефы куда-то пропал тиф. Каким-то образом тиф испугался тетю Кристину, Яцека, холода, непонятно как. На следующее утро немцы выкинули тетю Стефу назад в барак, и они выжили с тетей Кристей в лагере Освенциме. Более того, когда советские войска стали подходить к этому лагерю, и было понятно, что уже войне конец, немцы поставили оставшихся заключенных в колонну и повели их вон, вели их в другой лагерь, чтобы там убить. Тетя Стефа и тетя Кристина это очень хорошо поняли, и они ухитрились убежать из этой колонны. Прошло очень много лет, тетя Кристина написала книгу, она называется «Я пережила Освенцим». И что самое интересное, что эта книга, написанная об очень страшных на самом деле годах жизни, читается светло, легко, и на некоторых страницах вы начинаете смеяться. Этого я никогда не могла понять, каким образом можно было так увидеть лагерь смерти. Наверное, это говорит лишь о том, что наше внутреннее равновесие, наше внутреннее счастье, в общем-то, сидит внутри нас. И человеком можно остаться даже в лагере смерти Освенцим.