СЕРГЕЙ ДОРЕНКО, журналист. - День войны - 2004-10-11

Я на два этапа бы разбил, потому что был у меня этап такой в детстве совсем романтический, когда все это из учебников узнавалось, и потом, когда со мной уже всерьез стали говорить родные, я многое узнал и о роли того же Сталина до войны и во время войны. И я бы сказал сразу о втором. У меня дед - капитан Красной армии, в 27 лет погиб. Теперь все говорят, ты, кажется, на него похож. Я говорю, ребят, мы же не знаем, как бы он выглядел в 43 года, он же совсем молодым. Он был настоящий солдат империи, воин. Он воевал с Финляндией, считая, что это справедливая война, и его солдаты так думали, потому что они его раненого вынесли из окружения на руках. И потом он погиб в Польше, он атаковал Польшу и присоединил к Украине этот Львов, эти края, в результате аннексии, раздела Польши, и потом он погиб в первые дни войны. Я думаю, что он не сомневался никогда в правильности того, что он делал. Это такой дух патриотизма, о котором мы читаем у Толстого, когда дворяне, говорившие по-французски, отказывались иметь дело с французами. Купец Феропонтов сжигал эти амбары, и так же мужики простые вставали. Мне кажется, что в то время, несмотря абсолютно на то, при каком режиме это делались, и то, о чем мы впоследствии узнали, несмотря на все это, война была святая в душе каждого. Второй мой дед попал к немцам, и его в Киль, это город на севере Германии, отправили работать. Он работал там и чудом избежал концлагеря после освобождения, вернулся к себе на Украину. Я могу себе представить то, что творилось в их душах, и думаю, насколько они были искренними, насколько патриотичными в то время. Мне сегодня трудно было почувствовать такое же состояние души, честно говоря. Я думаю иногда, а я мог бы сегодня почувствовать такое же состояние. Не знаю, мы стали циничнее, мы стали не любить себя как нацию. Уже обрекли себя как воронья слободка, поэтому я преклоняюсь перед ними и пытаюсь думать, что, как это происходило в их душах, в сердцах.