ТАТЬЯНА ТОЛСТАЯ, писательница - День войны - 2003-05-13

Моя бабушка, Наталья Васильевна Крандиевская, она жила в Питере, Ленинграде тогда, и у нее была возможность эвакуироваться. Но она решила, что она не может, потому что кто-то должен за этим городом последить, что ей ехать некуда, что ее никто нигде не ждет, что этот город единственное, что у нее есть, такая у нее была мысль, которая очень звучит странно и романтично сейчас, но тогда было невероятно разное отношение к этому всему. Мы даже не можем оценить, насколько. Понимаете, зная свою бабушку и зная то, как она к этому относилась, она решила, что она умрет вместе с городом, но его не покинет. А ведь судя по тому, что мы теперь читаем, было такое обвинение отказался от эвакуации, остался в городе, немцев ждет. Т.е. было два противоположных обвинения, шизофрения такая чекистская. Значит, если ты уезжаешь, ты бежишь от трудностей. Если ты остаешься немцев ждешь, т.е. ты ничего не мог сделать, ты всегда был виноват. И, действительно, шизофрения и паранойя, а бабушка просто осталась. Она действительно чуть не умерла. Есть там было нечего совсем, при этом она была гордая, я знаю, что где-то поздней осенью или ранней зимой 41 года, т.е. там наибольший голод, она вместе с моим дядей, который был совсем молодым человеком, она подымалась по лестнице черного хода, парадные были забиты. Они увидели, что из квартиры человека, жившего под ними, а он был какой-то обкомовец, выставлено помойное ведро на черный ход, и там в нем лежит целый, нетронутый длинный белый батон хлеба. Можете себе представить, что это такое, да, когда из-за четверти кусочка можно было человека убить. И они остановились и посмотрели на него, а дядя был молодой, голодный, растущий, и он бы съел все вместе с ведром. А бабушка сказала давай будем выше этого, и они прошли мимо этого батона, и пошли себе в свою квартиру наверх.