Кровавое воскресенье - Максим Кузахметов - Все так + - 2021-10-09

М. Нуждин

М. Кузахметов

М. Нуждин

М. Кузахметов

М. Нуждин

М. Кузахметов

Тут нам не обойтись без фигуры, которую многие из наших радиослушателей тоже с детства знали и слышали, в школьных учебниках его фамилия была, только… Простите, сейчас же в моде всякие книги – «Оболганный Сталин», например. Но вообще-то книга должна была называться «Оболганный Гапон». Это я к нему всё и клоню. Георгий Гапон — исключительный человек, которому уже при большевистской власти прилепили клеймо провокатора, негодяя, агента охранки, что совершеннейшая неправда, потому что во многом именно благодаря этому человеку в том числе революционные события произошли. Может быть, они и так бы произошли, но катализатором, организатором всего процесса он оказался выдающимся. Никому из большевиков и не снились такие организаторские способности.

Что же произошло? Сразу же первый любопытный факт: Георгий Гапон — ровесник Владимира Ильича Ленина. Они родились в один 1870 год. Забегая вперёд скажем, что Ленин очень живо интересовался Гапоном. Они позднее лично познакомились, и Владимир Ильич на каком-то этапе хотел приобщиться к славе попа Гапона, когда Георгий Гапон был на высоте положения.

Коротко про биографию, откуда вообще взялся Гапон. Ленин вот из дворян, хорошего происхождения, никогда не нуждался. Георгий Гапон из крестьян, причём из крестьян малороссийских, как тогда называли, или иначе из украинских, из полтавских. Бывает такое: рождается в крестьянской семье, наверное, не самой бедной, очень способный мальчик и набожный, религиозный. Хочет научиться читать, писать, живо интересуется. Ну как — если ты живёшь в деревне, какие книги вокруг? Книга, по сути, может быть только одна — Библия. Может быть, еще деяния святых. Но тоже интересно. Если есть у кого поучиться грамоте, это, как правило, у местных священников. Тоже хорошо. Обучился грамоте, дальше живо интересуется, дальше начинает обучаться и как-то логичный путь — совсем ещё юный, видит себя в будущем при церкви клириком, священником. Поступает в Полтавскую семинарию.

И вдруг, когда знакомишься с другими книгами, а не только с Библией (что всегда тревожило власть, тогда царскую и теперь современную власть — как бы чего-то не того бы не почитали), то оказывается, что есть другие интересные книги. Чем он по серьёзному увлёкся – это так называемое толстовство, о котором мы ранее подробно рассказывали. Оказывается, можно жить для людей и ради людей, помогать им всем, чем только ты можешь. И не просто нести доброе слово пастыря, а каким-то реальными делами помогать: стараться заботиться о них, а ещё, чтобы никакого насилия, чтобы только мир и дружба. Опасное увлечение. Но власть должна была бы радоваться, что из крестьян и стремится к знаниям, и хочет заботиться о крестьянах. Кто еще о них позаботится, помимо священника? Не чиновники же, им своими делами надо заниматься.

Ещё в молодости на жизненном пути Гапона попался ему очень интересный человек Исаак Файнерман — православный, тоже увлекся толстовством так, что и с женой пришлось проститься, и община иудейская от него отреклась. Такого человека, может быть, любила царская власть при Николае II? Нет, конечно. Толстым увлёкся. Напомню, что Толстой у нас вообще-то был отлучён он церкви. Какие нелепые метаморфозы происходили при Николае II, который теперь у нас почему-то святой. И вот в 1894 году, когда Ленин уже увлёкся марксизмом, Георгий Гапон становится священником и у него обнаруживается уникальный дар — он яркий проповедник. Если он выходит на кафедру, то начинает общаться со своей паствой, не так, как пономарь, как нам в школе говорили, безлико и пусто бубнит там что-то одно и то же, а с какими-то яркими образами, с паузами, хорошо поставленным голосом. Хоть его и упрекали до конца, даже потом в полиции значилось, что «говорит он с малороссийским акцентом». Тем не менее люди были увлечены.

Так как он молодой священник, ему доверили не самую важную церковь. И любопытные эпизоды: на него поступают жалобы. За что? Паству отбирает. Теперь все приходят люди к нему в церковь, а не туда, куда ходили раньше. Напомню, церковь не то что не отделена от государства. У нас министерство действует, всё по назначению, всё включено в вертикаль власти, жалобы пишутся в министерство по делам религии — в Синод, которым заведуют не церковные иерархи, а Константин Победоносцев. Верный монархист, он даёт задания, кому чего делать, кому чего не делать. Ещё вернёмся к нему.

И здесь наступает рубеж. Может быть, он так бы и остался провинциальным священником, может быть, оброс бы какой-нибудь паствой, может быть, постепенно стал бы более влиятельным, может быть, потом стал бы епископом где-нибудь у себя на Полтавщине. Но случилось несчастье. Православным священникам, кто был не при монастырях, можно было жениться, дети, попадья, поповские дети. И вот в 1898 году, Гапон еще сравнительно молодой, ему 28 лет, у него случилось несчастье — умерла жена и двое детей. Это его потрясло. Считается, что это рубеж, после которого он решил, что себе не принадлежит и точно должен заботиться о других, как может, должен избавлять их от несчастий, которые сам пережил.

Любопытная аналогия: мы рассказывали про драматическую судьбу министра народного просвещения Николая Боголепова, которого убили террористы, который стал ярым консерватором, отправлял студентов в солдаты, кричал на профессоров: «Не ваше дело, не лезьте в политику!» А какие тогда профессора были — чуть что не по ним, студента берут в солдаты, а ты отказываешься студентам преподавать, уходишь в отставку. Когда мы последний раз про такого профессора слышали? А потом этого Боголепова убили террористы.

Почему я вспомнил? Потому что у Боголепова же тоже случилось несчастье — умерли дети, и он рассердился. А у Георгия Гапона умерли дети, и он добрее стал. Как по-разному отражаются одни и те же печальные события. Так как, благодаря несчастью, у него и времени свободного стало больше, он отравился в Петербург, потому что хотел поступить в духовную Академию, чтобы углубить свои религиозные знания, как-то по-новому нести слово Божье в массы. Кстати, Победоносцев здесь ему оказал протекцию, познакомившись с молодым полтавским священником, который хорошо говорит. Ну как такого человека не поддержать, как он нам пригодится! Тем более на том этапе Георгий Гапон был вполне себе монархист. Лишнее, правда, читал чуть что, но это дело поправимо, в Академии его научат уму-разуму.

И здесь ещё одно разочарование — ходит он на занятия, а там схоластика какая-то. Не учат отвечать на непростые вопросы, а по сути, догмы всякие надо говорить без конца. Задаешься вопросом: что я полезного могу сделать, кроме того, чтобы учить окружающих смирению? Это важно, но недостаточно, чтобы все жили хорошо. И тут он в очередной раз вступает в такой условный конфликт со своим церковным начальством. Какой был решительный человек, карьеру себе, можно сказать, портит и ломает, но он переживает. «Как же я буду народу служить?» И тут встреча с одним человеком оказала на него серьезное влияние. Это был художник Василий Верещагин, погибший в Русско-японскую войну на броненосце «Петропавловск» с адмиралом Макаровым, нелепо и трагически.

Будто бы именно Василий Верещагин сказал Георгию Гапону, что служить народу надо, главное, делом, а не только словом. Георгий Гапон воспринял все буквально, попросил дать ему хотя бы какое-нибудь местечко здесь, в Петербурге, и получил его, на Васильевском острове. Не самый лучший приход, а кто же ему даст лучший? И вот опять у него начинается постепенное возвышение. Даже не церковная карьера, а популяризация одного отдельно взятого человека. Он яркий проповедник. Всё то же самое повторяется, как у него было на Полтавщине, только уже здесь, на Васильевском острове. Рабочий район, ближе к Балтийскому морю, к Финскому заливу, тогда не застроенному безликими громадами.

Рабочие собираются по субботам, в классическое время для проповеди, всё больше и больше. Церковь их уже не вмещает. Георгий Гапон идёт дальше. Он пытается сделать что-то реальное: помогать делом, соответственно, проводить сбор средств каким-то особо нуждающимся. Если рабочего где-то обидели на фабрике, значит, помочь ему найти какого-нибудь грамотного юриста. Может быть, даже Ульянова. Но Ульянову всё это неинтересно было, он бредил сразу глобальными масштабами. Но я напомню, что они потом познакомились в Швейцарии. Где ещё Георгию Гапону и Владимиру Ильичу познакомиться лично?

М. Нуждин

М. Кузахметов

Печальная история, когда нет реальных профсоюзов, не таких, какие у нас сейчас, декоративных По сути, Георгий Гапон сыграл важнейшую роль в том, чтобы появились профсоюзные организации здесь, в Петербурге, а после и по всей России. Но он же не был сразу урождённым марксистом или социал-демократом. Он пришел к этому естественным путем. Чтобы помогать рабочим, нужно создать какую-то организацию, устав написать, отчисления. Кто будет их распределять? Он этим занимался. Поскольку он становился всё более популярным, имел ещё незапятнанную репутацию, все к нему обращаются — есть же приюты, где дети, ими тоже надо заниматься, нужен порядочный человек, который готов этим заниматься. Он готов.

Есть благотворители, которые выделяют деньги. С ним уже знакомятся из знати, он обрастает связями. И всё личными заслугами, ничей не родственник, ни по какой протекции. При этом ещё невероятно деятельный. Его популярность всё растёт и растёт. Реакция власти всегда любопытна: «Что это такое? Кто давал санкцию? Победоносцев в курсе? Рабочие к нему ходят, он там что-то им рассказывает. Мы так далеко зайдём. Все же нужно контролировать. Мало ли там какие проповеди! Помощь сирым и убогим».

Как я уже рассказывал, не так просто было создать госпиталь для больных и раненных после поражений в Русско-японской войне. Или не так просто было оказывать помощь голодающим. «А где санкция? Кто разрешил? С чьего позволения?» Безумие власти начинается, когда она боится любой инициативы. Ему потом припоминали то, что он стал работником полиции, провокатором, что неправда. Его вызвали на допрос. Но я считаю, что ещё неизвестно, кто кого использовал. Он потом, конечно, активно контактировал с полицией. Но так получилось, что, скорее, он манипулировал различными полицейскими высших чинов.

При том при всём он ничего плохого не делал, никого не закладывал, отчеты не писал. Как Азеф, который тоже в то время возвышался и это потом пересеклось в их деятельности после 1905 года. Они тоже познакомились, и тоже в эмиграции, как и с Лениным. Где еще встретиться, как не в Швейцарии террористу и проповеднику? Как я уже сказал, он познакомился не просто с каким-то мелкими чинами, а, например, с Зубатовым. А Зубатову близки все эти идеи, что, конечно, рабочие кружки должны создавать не эти опасные марксисты, а мы сами. Тем более мы контролируем так, что они читают, чтобы требования у них были, в основном, гуманные, экономически разумные. Хотят, чтобы у них был гарантированный выходной или чтобы не штрафовали их лишний раз, или не увольняли по произволу, или чтобы мастер в зубы им просто так не давал, а только за дело — это мы готовы обсуждать, даже помогать.

Мы же рассказывали, что зубатовщина была несправедливо оценена большевиками. Они припоминали, но было и хорошее, как принято говорить про такое чудовище, как Сталин. И у Гапона, и у Зубатова было хорошее, но, конечно, не у Сталина. Причем он проявляет какие-то неслыханные инициативы для православного священника. Выясняется, например, что он интернационалист, что в церквях отличают православных от не православных, синагога отличается от мечети. А когда ты пришёл на завод, капиталисту всё равно, лишь бы ты хорошо дело своё делал. Паства твоя может быть разная. Гапон говорит: «Ничего страшного, если у нас в рабочем кружке, не только при церкви, будут финны, лютеране, соответственно, или мусульмане, или иудеи — хорошо. Пусть приходят. Все должны помогать». Не боялся, никаких национальных предрассудков у него не было. Здесь контекст, соответственно.

Мы приближаемся к событиям 1905 года. Пока Гапон возвышается, становится всё более популярным, обрастает полезными связями — это всё промахи власти. Это 1904 год, когда поражение за поражением, нелепость на нелепости по решениям власти. У Николая II родился долгожданный ребёнок, наследник, как мы рассказывали, Алексей. Николаю II отныне все дела неинтересны, неважно, что там и где происходит, какие поражения, что вот-вот будет Порт-Артур сдан. «Я вот рад, у меня сыночек родился». Ужасный монарх. В очередной раз мы это повторяем, несмотря на то что святой. Грибы пошел собирать. «Какое мне дело? И от власти не откажусь, пока совсем не припрёт». До последнего цеплялся.

А это так называемая банкетная кампания. Напомним: всё запрещено. Какие там сборища? Какие демонстрации? Нагайками разгоняют. Убивать готова там власть. Никаких одиночных пикетов. Но рестораны-то не закрыты. Не рабочие там собираются, что страшно злило верховную власть, а дворяне, капиталисты якобы на дне рождении начинают обсуждать: «Когда у нас Конституция уже будет? Сколько мы будем терпеть и с какой стати все это мракобесие?» Интеллигенция проклятая и чёртовая, которую мы тоже можем не упомянуть.

М. Нуждин

М. Кузахметов

Потом обращали внимание Николая II, что среди интеллигенции полно дворян. Если дворяне не опора трону, то на кого опираться? Князья, земцы становились на сторону сторонников Конституции и реформ. Но Николай II от всего отмахивался. Пока не припрёт, в голове у него не было никаких причинно-следственных связей. Всё всегда себе объяснял заговором и предательством. До последнего дня. Так потом и писал в дневнике: «Заговор и предательство». Между сообщениями о том, сколько ворон пристрелил и как они там с матушкой пили чай. В общем, возвращаемся к Георгию Гапону. Человек, который сыграл ведущую роль в событиях Кровавого воскресенья, но не как провокатор, забегая вперёд. Он знакомится с Иоанном Кронштадтским, который в ту эпоху считался клириком №1. Он оставил очень любопытные воспоминания, как собирается паства, смотрит на святого Иоанна Кронштадтского. Человек был, скорее, верный царедворец, да и немолодой уже. Все друг другу неприятные вещи рассказывают в мелочах.

Георгий Гапон говорит: «Я прихожу, мы отслужили обедню, собрались подкрепиться, а вокруг нас почитатели. Иоанн Кронштадтский съел кусочек еды, а потом передает тарелку страждущим. Они на неё, как на святое, чтобы приобщиться». Георгию Гапону это неприятно, всё не то, опять-таки пропасть между божеством и народом. Георгий Гапон был похитрее и поближе к народу. Ладно бы его связи с самыми почитаемыми в церкви высшими иерархами. Он знакомится с петербургским градоначальником по фамилии Фуллон и по имени Иван. Это всё прибалтийские немцы. Фуллон даже пережил революцию.

М. Нуждин

НОВОСТИ

М. Нуждин

М. Кузахметов

Вообще, их не очень долюбливали и парадоксальным образом высшая власть могла иногда встать на сторону рабочих (они же заботятся о рабочих!), приструнить какого-нибудь капиталиста, чтобы он до забастовок дело не доводил. И тут вроде бы всё разумно: Георгий Гапон, наш человек. Открывается, например, где-то отделение этого рабочего союза, здесь всё уже обросло большим количеством предприятий. Что, кстати, ставили в вину Николаю II — зачем он превратил Петербург в промышленный центр, в очаг пролетарского движения? Здесь должны быть только дворцы! В другом месте надо было разрешать заводы строить, а здесь запретить. И кстати, в ту эпоху это было не такое уж удивительное дело. В Париже запретили, в Лондоне запретили, в Нью-Йорке сами по себе заводы куда-то подевались. Это должен быть большой интеллектуальный центр. Но Николай II, наверное, и в этом был ограниченный.

В общем, Иван Фуллон приезжает на открытие. А когда ты уже приезжаешь, по сути, с губернатором, какие полицейские к тебе лишний раз сунутся и спросят, о чём вы с рабочими разговариваете, что у вас там за крамольные беседы под видом экономических? Конечно же, беседы быстро начинаются становиться политическими. Георгий Гапон, как человек разумный, задумывается: «Ну хорошо, я переживаю за рабочих. А как рабочие могут влиять на свою жизнь, свою судьбу? Например, обидели его промышленники, полицейские, и что он может поделать? А как он может на это повлиять?»

Мы-то знаем этот способ: ты голосуешь за власть, и какая тебе ближе, по душе, такая в стране и становится. Просто тогда, при Николае II не додумались всё делать лицемерно, допускать только проверенных, а если не проверено голосуют – так подделайте результаты выборов. И опять всё правильно становится. Какой был наивный Николай II, всё боялся этих выборов, а теперь-то мы знаем, что главное — правильно подсчитать. Какое чудовищное лицемерие происходит прямо у нас на глазах, в родном Отечестве. Жуткое, ужасное и позорное.

Ещё раз повторюсь: на каком-то этапе (может, даже не он был автором этой инициативы) и родилась идея создать петицию государю императору со всеми бедствиями, проблемами рабочих в Петербурге. Приходят рано или поздно к царю разные люди и говорят: «Пора бы уже представительство какое-то. Давайте сейчас сделаем, давайте под своим контролем». Кто-то более дерзкий говорит: «Да уж ничего страшного, во всей Европе есть парламенты, везде есть. Кроме Черногории, которую мы содержим за наш счёт». Ну как сейчас мы содержим Белоруссию за свой счёт, где тоже парламент декоративный. А Николай II, он же самодержец, ему Победоносцев не разрешает, и Министерство юстиции говорит: «Не предусмотрено такого». Нелепая история. То есть, надо довести всё до революции, а потом уже начать расхлёбывать.

И ту Гапон и говорит: «Хорошо, вы же подавали свои прошения, петиции, но как-то кулуарно, где-то. А Николай II всё отмахивался. Надо собраться многотысячной толпой, прийти ко дворцу. Может, на колени там пасть, а может просто мирно стоять и не уходить, пока Николай II не отреагирует, не скажет: «Да, я вас, народ, люблю. Я прочитаю хотя бы, что вы там написали». Или скажет: «Нет, это всё…» И мы поймём. Значит, царь о народе не заботится». А это же 1904 год, брожения давно происходит. Брожения военные, зачем-то затеяли эту «маленькую победоносную войну», а стало только хуже. А тут ещё у нам министр внутренних дел Святополк-Мирский зачем-то за либерализацию: «Не надо всё это загонять в подполье, пусть они лучше в газетах пишут. Мы хотя бы будем знать, чего они хотят. А когда мы им всё запрещаем, они собираются там, где мы уже не видим, не понимаем, что происходит».

Правда, у нас царь против всего этого. Народ он, конечно, обожает как-то по-своему. Вот Святополк-Мирский ему и говорит: «Вы, Ваше Величество, всё-таки не переоценивайте народ, когда и кого он поколачивать начнёт. Как раз-таки с интеллигенцией понадёжней». Тут надо рассказать про теорию, которая страшно нравилась Николаю II, откуда всё это про стену лжи, которую интеллигенция создаёт. У него же чувство долга, он же почему император? Потому что вот такой родился и должен исполнять эту тяжкую обязанность, работу такую, государем. Он потом так и говорил: «А я по 9 часов работаю. Вы хотите восьмичасового рабочего дня, а мне ещё тяжелее, мне и пожаловаться некому». А кому он пожалуется, действительно? Так более того, он сам себе внушил (хотя ему и поддакивали), что по определению не может взяточником и коррупционером быть, у него и так всё есть.

Поэтому он искренне переживает за народ. Может, не всегда может позаботиться, потому что не знает, что народу нужно. Ему нужна прямая связь, которую он всю жизнь искал. Нашёл вот через Распутина. Может, через Гапона бы нашёл, только оказался совершенно недалёким Николай II. А всё что ему вредит — ну понятно, чиновники, но от них никуда не денешься, это надо порядок наводить годами, десятилетиями, веками. Но тут тоже, пока не будет свободных выборов, свободной прессы — кто ещё проконтролирует чиновника? Теряешь же контроль, поэтому хочется их назначать. А потом тотальная коррупция. Как у нас на глазах сейчас, в XXI веке, когда нет свободной прессы, свободных судов, свободных выборов. Современная власть необучаема, как ни печально.

Так вот, весь вред — от интеллигенции. Это ей всё чего-то не нравится, всё она чем-то недовольна. Образованщина вся эта. Как ни невероятно, а там сейчас тоже объясняют, сколько зла от интеллигенции. Представители интеллигенции объясняют. Наверное, из ума выжившие всё-таки. В общем, Николаю II надо найти какой-то механизм прямой связи с народом. Просто тогда ещё не придумали Первого канала, ну и вообще пропагандистского телевидения, где показывали бы царя, который лично встречается с простыми народными людьми, как сейчас это происходит.

М. Нуждин

М. Кузахметов

Начинается конфликт на Путиловском заводе (сейчас Кировский). Уволили четырёх рабочих, они недовольны и обращаются, в числе прочего, к Гапону, а тот — к градоначальнику, который обещает вмешаться, они ж все друзья. А там есть капиталисты, которые говорят: «Мы сами решаем, нам на нашем заводе виднее, кого увольнять, кого принимать». А рабочие, видите ли, уже не слушаются, не такие крепостные, как были при Петре I: «А мы тогда работать не будем». Такой у них профсоюз получается. Тут, конечно, фантастически действенная мера — забастовки. Всех же не переарестовываешь.

А я напомню: ещё война и госзаказы. И вполне разумно эти капиталисты, и директор завода, кстати, встречается с рабочими. Не прячется, полицию не насылает. Но объясняет: «Какой ещё восьмичасовой рабочий день? Нам срочно надо военные госзаказы делать!» И обращается к власти: «Вы помогите порядок навести. А то как мы вам будем на Русско-японской войне помогать?» И тут в двойственном положении оказывается уже и градоначальник Иван Фуллон. В общем, никто не смог принять какого-то разумного решения.

Это уже конец 1904 – начало 1905 года, рабочие хотят бастовать. Но пока никакого насилия. А тут Порт-Артур сдан. В очередной раз на ком пересекается это безумие? На высшей власти, которая затеяла войну, а у неё поражение за поражением. И ты сначала смотришь бравые отчёты о том, как «мы всех этих макак японских шапками закидаем», а потом почему-то сильнейшая крепости капитулирует. Как это произошло, кто виноват? Не догадались ещё все свалить на предателей, расстрелять ещё кого-нибудь перед строем. Понятное дело, что даже если Георгий Гапон и не хотел организовывать какие-то массовые акции протеста, от них уже невозможно избавиться, они сами по себе выплёскиваются и на наших глазах тоже выплёскивались рано или поздно, на Болотную. Другое дело — реакция власти.

Так вот, а тут ещё событие, которое имело специфические последствия. Николай II в своём же мире живёт, счастливом, беззаботном. Начало января, религиозные праздники. Зимний дворец, берег Невы, хоть и мороз — прорубь сделали, какие-то обряды, связанные с Крещением, надо выйти. У нас же не река Иордан, которая не замерзает, у нас Нева, но всё равно — мы же набожные, православные. В честь такого праздника салют, напротив Зимнего же Петропавловская крепость, выстрелы. И вдруг оказывается, что один выстрел был не холостой, как должно быть, а боевой снаряд. И в Зимнем дворце выбиты стёкла, взрыв, хаос, паника. Правда, следствие потом пришло к выводу, что никакого заговора не было. А случайность. Представляете, какие расследования были при Николае II?

В общем, ещё раз повторюсь: у нас Николай II вообще равнодушен в происходящему. Он и ответственность никакую не берёт на себя, чтобы сказать: «Разогнать там всех, перестрелять, улицы залить кровью!» Или наоборот: «Ну хорошо, ладно, пусть отберут делегацию 100 человек, я их приму и посмотрю, что там они пишут». Это был бы самый разумный выход, а потом уже мы знаем: «Такие вопросы с кондачка не решаются, создадим комиссию, будем разруливать как-то». А здесь Николай II не делает ни-че-го. Ну хорошо, у него есть градоначальник, полицейское начальство, люди, которые понимают, что хотят собраться тысячи людей и идти к дворцу. Это не секрет. Как на это реагировать?

Любопытна тоже реакция одного из Романовых. Зловещую роль сыграла здесь армия, гвардия, в основном. У неё есть командующий, великий князь Владимир Александрович, дядя Николая II. А он тоже на эти совещания не ездит. Он за войну отвечает, а рабочими беспорядками пусть полиция занимается. А ещё одновременно он — президент Академии художеств, серьёзными делами занимается, искусством, за что ему, казалось бы, отдельное спасибо. Если бы не его подчинённые открыли потом стрельбу по рабочим.

Так и Георгий Гапон тоже не хочет никакого кровопролития. Он, как человек влиятельный и вхожий в высшие эшелоны власти, накануне начинает сам обходить так называемых силовиков, как мы сейчас говорим, и спрашивать: «Вы вообще что собираетесь делать? Вот я приду с рабочими, мы хотим дать петицию. Я гарантирую, что все идут мирным шествием». Опять-таки, выдающийся организатор: он лично сформировал дружину из тысячи рабочих, которые должны были следить за порядком. Чтоб не было провокаций, чтоб никто не пришёл с ножом или, не дай бог, с бомбой, чтоб никакие террористы не затесались.

Но здесь любопытна реакция. Приходит он к начальнику полиции, а тот спрашивает его: «Вы от кого, собственно? Вы чью сторону представляете? По чьей инициативе?» Георгий Гапон говорит: «Я сам по себе». «Здрасьте! С какой стати мы с ним будем разговаривать?» Не верят власти в то, что что-то может произойти. Они собираются, обсуждают: «Да вряд ли кто пойдёт, мороз на улице – 15, да ещё и выходной день. Да чего им идти на эти улицы, непонятно с чем, за каким-то священником? Да не, обойдётся всё». Искренне так друг другу говорят. Святополк-Мирский, например, так считал. Полицейских-то не хватало. Подготовиться пришлось, но как? Выписать ранним утром на улицы Петербурга подконтрольные отряды, полки, батальоны гвардии, в основном. Чтобы они где могли, всё перегородили.

М. Нуждин

М. Кузахметов

Тут тоже надо отдать должное Георгию Гапону, потому что уже накануне этих событий, накануне 9 января он обращается к кому? У нас же в Петербурге есть представители РСДРП, большевики и меньшевики, эсеры какие-никакие есть, они же себя мнят революционерами. Так Гапон и их находит, предлагает присоединиться. В ту эпоху это партии ещё полуподпольные, полумаргинальные, хоть и марксистские. И они тоже принимают решение присоединиться. Как мимо этого дела пройти? Так вообще окажешься на политической обочине, а тут вроде такой простой механизм. Здесь же требуется созыв Земского собора. Ну это как Учредительное собрание, да что угодно, неважно. Важно, чтобы было представительство хоть какое-то. И мы видим реакцию царя, самодержца нашего — ну как не присоединиться? И эсеры готовы присоединиться к этому всему.

И вот несчастье, Кровавое воскресенье. Что, конечно, большевики с удовольствием припоминали много лет царю, и приписали ему кличку «Николай II Кровавый». Что абсурдно звучит по сравнению со всеми злодеяниями Сталина, когда в день расстреливали больше людей, чем за всё время при Николае II казнили. Так вот, мы же обычно себе всё так представляем по большевистским фильмам, где всё упрощённо, будто люди пришли на Дворцовую, и их расстреливали. Но у нас же рабочие окраины. Центр Петербурга другой до сих пор, здесь и дворцы, и особняки. Где-то, может, и жили рабочие на чердаках и в подвалах, но в основном поближе к заводам селились. Тогда же не было такого развитого общественного транспорта, на метро не доедешь. Город уже был огромный, больше миллиона населения. Поэтому где работаешь, там поближе бараки и снимаешь.

Двигалось несколько колонн с окраин, и непосредственно Гапон оказался у той, которая шла с Нарвской заставы (сейчас это Нарвские ворота, станция метро «Нарвская»), с юга города. И там их уже встречают солдаты. Никто до последнего не верил, в том числе и Гапон. «Ну как они будут стрелять? Мы безоружны, с иконами идём. Более того, по пути часовни, мы оттуда хоругви возьмём. Ну как люди будут стрелять? Я вот иду с иконой у груди, неужели они в меня такого будут стрелять?» И происходит невероятное: стреляют, по команде офицеров. Где-то с предварительными выстрелами в воздух, где-то непосредственно в толпу. Всё это ужасно. Но город огромный, мобильной связи никакой нет. Двигаются к Троицкому мосту с севера, там начинают в них стрелять, не допуская до моста. По Шлиссельбургскому тракту (это сейчас проспект Обуховской обороны), с юго-восточной части города тоже идёт большая процессия рабочих, там по ним открывают стрельбу.

Многие люди вообще не понимают, как такое может быть. Кто-то считает это недоразумением – надо царю рассказать! Нева широкая, огромная, люди начинают идти по льду к центру города, тысячи людей. Чуда не произошло, люди не разбегались. Кто-то уже убит, лежат раненые окровавленные люди, а кто-то всё равно идёт дальше. Со стороны западной части Васильевского острова идёт ещё одна группа людей. Их тоже останавливают при подходе к Дворцовому мосту, даже раньше. А там люди уже негодуют, что в них стреляют. А тут ярдом магазин по продаже оружия. «Давайте его разгромим, возьмём оружие, что ж мы, такие беспомощные что ли?» И на Васильевском вспыхивает сопротивление, начинают возводить баррикады. Всё это стихийно происходит, вовсе не потому что пришло задание из Вашингтона.

В общем, самая известная бойня происходит к двум часам дня уже на Дворцовой площади, куда пришли те, кто мог, с петицией в руках. Здесь их тоже встречают люди в форме, такая разновидность Росгвардии эпохи Николая II. И стреляют в людей. А многие шли с детьми, женщины шли. А их убивают. Шок, разочарование, но не то, на что рассчитывала власть, пусть и в лице своих мелких исполнителей, что теперь все будут смирные, выйдут на работу. Конечно, нет. И революции не произошло на следующий день и даже через неделю.

Но рубеж получился жуткий, даже не хочу погружаться, сколько убитых, потому что цифры варьируются. Но власть хочет отчитаться, что 100 смутьянов и всё, не более того. По заграницам могут сказать, что 5000 невинных человек. Но наверное счёт шёл на сотни убитых и раненых. Было арестовано до 700 человек. И ведь было убито две полицейских. Только сразу было известно, что они попали под огонь стрелявших солдат, потому что были среди толпы, присматривали. Толпа безоружная, ведёт её Георгий Гапон, известный в городе человек, друг и соратник градоначальника Ивана Фуллона. А тут солдаты начинают стрелять и убивают двух полицейских. Ну как ещё более нелепо могло бы случиться?

Помимо того, что это враги Отечества устроили, прекрасная реакция, что надо же срочно организовать правильную делегацию к царю. Эта была неправильная, это всё не то, какие-то смутьяны, а надо своих, проверенных. И очень энергично создаётся такая правильная делегация проверенных рабочих от разных заводов. Причём, чтобы были и не старые, и не молодые, чтоб были не шибко умные, не ляпнули ничего лишнего, и не совсем идиоты, глупо не улыбались. Инструктируют их, причём тоже забавно. Один из рабочих оставил воспоминания. Когда его выбрали, сказали: «Едешь к царю в Царское село изображать народ». Люди собрались, их спецпоездом повезли и они между собой обсуждают: «Так нас сейчас в лучшем случае пороть будут, а в худшем — расстреляют. Назидательно, чтоб все остальные рабочие знали». Люди не питают иллюзий по поводу власти, не радость у них от встречи с царём, а ожидание ужаса, как учил Хичкок.

Привозят к царю, волнительная встреча, царь там с генералами. А дальше там стыд и позор. Стоят эти беспомощные представители народа для отчёта перед газетами, царь читает перед ними речь по бумажке, заранее написанную, смешную и позорную, о том, что «всё это враги России устроили, а я — только за народ». Потом, правда, газетам не разрешили опубликовать один очень важный абзац, где Николай II (сам, наверное, всё это придумал) упрекнул их: «Вы восьмичасовой рабочий день просили, а я вот по 9 часов работаю, не меньше вашего, на износ. И пожаловаться мне некому», Но газеты решили это не публиковать. Вот кто провокатор революции, Николай II, конечно же. А вовсе не Георгий Гапон.

Ну потом покормили рабочих, конечно же. Водочки им налили, потом отвезли обратно в Петербург и отпустили. Почему-то, когда они думали, что отвезут их красиво с цыганами и с музыкой — вот тут нет, до свидания. Отработали и всё. Ну как власть всегда? Организовать какое-нибудь шествие, а потом мы видим все эти брошенные транспаранты. Как какой-нибудь Бессмертный полк, когда всё это обрастает бюрократией. Вот где глумление над памятью предков.

А в реальности старт революции был дан именно с этих событий, с Кровавого воскресенья, это правда. Тут уже самый дремучий рабочий начинает верить слухам, что царь же всё это организовал, он приказ и отдавал. Более того, уже разносятся слухи (даже большевикам ничего не надо делать с их пропагандой запутанного марксизма): царь же любит поохотиться, пострелять, так он в Зимнем дворце из окна и стрелял, лично, с удовольствием. Как с такими слухами бороться, когда тысячи людей начинают во всё это верить? А дальше — Николай II палач, кровавый.

А забастовки-то разве можно остановить такими методами? Ну а дальше — баррикады на улицах, восстание на броненосце «Потёмкин», брожение в армии. Не на следующий день, но чему удивляться? Но во власти параноики, примерно, как и сейчас, которые вообще не верят, что народ мог на что-то претендовать. Только смутьяны. Надо их всех найти, арестовать, и опять будет тишь да благодать. И в этих иллюзиях власти мы и через 100 лет продолжаем жить.

М. Нуждин

М. Кузахметов