Русско-японская война: ход боевых действий и приближение катастрофы - Максим Кузахметов - Все так + - 2021-09-25

М. Нуждин

М. Кузахметов

Все события очень тесно перекликаются. Мы рассказывали: лето 1904 года, поражение за поражением, кольцо осады сомкнулось уже вокруг Порт-Артура, начинается этап героической обороны. И в то же время происходит ещё одно очень важное событие на совершенно другом конце Евразии. Поначалу, когда война с Японией началась, было некое затишье среди оппозиции — кто-то совестливый не мог желать поражения родному отечеству в трудную минуту. Тем более, что многим, с одной стороны, казалось, что японцы тоже не правы — без объявления войны нападать, а с другой стороны, ну конечно, война будет победоносная.

И соответственно, следующий вывод — что сейчас рейтинг власти, как это всегда получается, резко скакнёт вверх, контрибуцию получим, и придётся нам все свои реформаторские планы отложить в такой-то ситуации. Собираются в Париже представители совершенно разных оппозиционных партий. Большевики не любили нам про это рассказывать, потому что их там не было. Хотя их и позвали, но в последний момент они передумали. Собрались почти все серьёзные силы из национальных оппозиционных партий (польская, финляндская, литовская), марксисты; эсеры, само собой, не последнюю скрипку играли.

Так или иначе, это разная оппозиция, которую вроде бы объединяло одно — борьба с самодержавием, а в реальности ничего общего между ними не было. Если уж в РСДРП раздрай, шатание и распад на меньшевиков и большевиков, то тут ещё меньше общего у этих людей. Даже ещё не собравшись, они начали вдрызг переругиваться: кто главный, кто кому будет помогать, кто кого должен слушаться, какие методы борьбы. Эсеры за террор, а какие-то гуманисты, видите ли, считают, что нет, это неправильно и несправедливо.

И даже внутри эсеров про террор были разные понятия, потому что кто-то среди них говорил: «Нет, ну конечно, мы же в Париже собрались — здесь-то мы не будем никого убивать, здесь же президент, демократия. А в России можно, потому что там власть такая — деспотичная, преступная. Власть тоже против нас борется, и мы, значит, будем их убивать». Очень любопытно читать их воспоминания. Потом кто-то осуждает, говорит: «Что вы, нельзя так открыто говорить! Нас ведь не поймут, осудят в западных демократиях. Мы же здесь, у них собираемся, мы же в Париже сидим». А кто-то — Каляев — возражает: «А чего мы вообще должны действовать с оглядкой на этот проклятый буржуазный Запад? Нам виднее, как нам в России в кого бомбы кидать и когда. Будем тут ещё переживать, по-толстовски это, не по-толстовски». Поэтому его, наверное, большевики и полюбили, хоть он и был эсером — потому что он хотел без оглядки на всякий Запад.

И тут тоже в мелочах всё очень любопытно. Часто это называют конференцией, Парижской конференцией 1904 года, потому что она такая неопределённая: вроде бы съезд оппозиции, но они ни о чём договориться не могут, враждуют, все друг друга недолюбливают. Иногда нам говорят, что вот, демократы тоже не могут объединиться, но все эти люди были очень далеки от демократии. Вообще любой марксист только на словах поначалу за свободу слова, а потом, когда марксисты приходят к власти, почему-то ужас, что начинается. Даже если более-менее мирным путём, хоть и при поддержке КГБ, как Альенде — всё равно потом начинается экспроприация, делёж, крах экономики. А если уж такой, как Пол Пот — так там просто сразу всех направо и налево убивать, и даже Сталин по сравнению с ним кажется не таким уж и злодеем в пропорциях.

На этой конференции что ещё удивительно. Это всё происходит в Париже, а Париж ведь не выдаёт просто так, по запросу российской власти этих смутьянов, преступников, людей, которые даже не скрывают своих намерений. Потому что там, видите ли, правовое государство, там суды работают, надо что-то доказывать, доказательства собирать. А это — наш союзник. А вот Германия, с которой у нас союза нет, очень переживает на этот счёт. Если в Германию направить запрос, не церемонясь, не задумываясь — тут же схватят. Это, правда, до Первой мировой войны было, потом они уже большевиков и вообще марксистов по-другому использовали. А тут — кайзер Вильгельм II, конечно, за Россию, за своего родственника Николая II, тем более, что «он несёт благородную миссию борьбы белого человека с этой жёлтой заразой — поэтому, конечно, мы должны России помогать».

И если бы хоть что-то было в Николае II... Если уж ты хочешь быть имперцем, соответствовать статусу своего отца Александра III, покорить мир — будь тогда и прагматиком последовательным. С немцами надо дружить, тем более, что у них на Дальнем Востоке военная база в Циндао. А не с этими французами, которые сочувствуют, но даже гуманитарную помощь не пришлют. Горе-союзнички какие. И как это всё нас дальше втянуло в круговорот и весь ужас Первой мировой войны… Это я рассказываю про Николая II и его иногда совершенно необъяснимые поступки. Это же не из гуманности всё было. У него были какие-то свои представления о долге, о том, какие обязанности он должен нести.

Что ещё любопытно, откуда в Петербурге так подробно знали об этой конференции — кто чего сказал, кто выступал, кто приехал, кто не приехал? Потому что получали отчёты. А отчёты писал Евно Азеф, знаменитый провокатор, который до этого организовал убийство министра внутренних дел Плеве — соответственно, у эсеров все сомнения отпали, «это же наш человек». Там были какие-то подозрения — мы уже упоминали одну журналистку, которой он сразу не понравился. Она даже спросила: «А что вы с этим шпионом разговариваете?» — «Да ты что, как ты можешь? Это такой прекрасный человек! Он организовал убийство этого проклятого Плеве!»

А в это же время… Какой удивительный человек этот Азеф, в каком мире он жил. Он же не считал, что он кого-то предаёт. В это же время — подробные отчёты в Москву, в министерство внутренних дел об этой Парижской конференции оппозиции.

М. Нуждин

М. Кузахметов

Но тут произошло невероятное, потому что пришла его маменька. Вот, кто у нас главный — Мария Фёдоровна, которой сердце подсказало. Она же всех их пережила, у неё интуиция была получше развита. А Штюрмер поддерживал политику Плеве, что надо жёстче, беспощадно всех этих смутьянов… Их же немного, как они думали. Надо просто выловить самых оголтелых, хорошо бы, как при Николае I, вообще повесить, но раз сейчас гуманитарные времена, так хотя бы куда-нибудь на каторгу. Так вот, что говорит маменька Николаю II: «Плеве всё это делал, репрессировал, высылал, арестовывал — а его самого взорвали. Не действует так. Надо всё-таки человека хоть в чём-то поумнее, надо находить какие-то компромиссы, хотя бы что-то им для острастки давать безобидное, безопасное. Пусть в земствах школами заведуют». И даже пришла с кандидатурой, которая её устраивала.

И тут тоже надо ей отдать должное, потому что человек, которого она предложила Николаю II… Большевики его не жаловали, в советской истории на нём мрачное чёрное клеймо 9 января 1905 года. А на кого ещё свалить? И кстати, в наше время тоже. Сейчас же Николай II — святой, разве его упрекнёшь, что демонстрацию рабочих расстреляли? Теперь, наверное, ещё и похвалили бы: правильно, нечего без разрешения на улицы выходить на несогласованные акции. Чему удивляться? Сейчас так и называется: «жёсткие задержания». Согласовали? Нет? Получите.

Но ещё до всех этих событий Пётр Святополк-Мирский по протекции Марии Фёдоровны был приглашён к Николаю II. А тот вообще с матерью не спорит. «Мама сказала — возразить не могу». Ещё только-только начинает обретать силу Александра Фёдоровна — жена его, родившая наследника. У неё тоже потом были свои кандидатуры, но тут ещё пока мать сильна. Очень любопытная дальше история: сохранились воспоминания, кто кому чего говорил. Во-первых, двух предыдущих министров внутренних дел достаточно быстро убили, счёт буквально шёл на месяцы, чуть больше года.

М. Нуждин

М. Кузахметов

Святополк-Мирский — неплохой человек, совестливый, по-своему честный. Он открыто говорит Николаю II: «Я сразу предупреждаю, я не хочу никаких репрессий. Я противник этих жёстких методов. Я, может, даже по-своему либерал, я считаю, что не должно быть такой жёсткой цензуры, потому что мы просто вглубь всё загоняем. Так они открыто говорят, и мы видим, кто оппозиционер — а так они где-то собираются в кружках, а потом бомбы взрываются. Это всё неправильно». А Николай II говорит: «А, хорошо. Я согласен». Такие вот метаморфозы у человека. Там у них был длинный диалог, потому что Святополк-Мирскому понятно, что потом на него собак всех спустят. Так и произошло в итоге.

У Святополк-Мирского был более-менее удачный опыт административной работы. Он работал как раз на западе империи, где сплошь смутьяны — то ли в Царстве Польском, которое называют назло полякам Привислинский край, то ли в Литве бывшей, которую тоже норовят как-нибудь по-другому называть, Виленской губернией, только чтобы минимизировать весь этот национализм, как им казалось тогда. И там у него были определённые достижения: находил какие-то компромиссы, что-то разрешал, ничего там не взрывается вроде бы. Значит, действует, если по-умственному.

И Святополк-Мирский говорит: «Я человек непубличный. Вызовут меня где-нибудь на диалог, а я говорю неважно, в дискуссиях не получается участвовать». А Николай II говорит: «И я плохо говорю». И действительно, разве мы можем представить Николая II пламенным оратором, чтобы вышел, потрясая кулаком, и по его приказу полки пошли вперёд? Нет, конечно. Где-то там подойти, кому-нибудь медальку, вот вам иконка, и потом опять спрятаться где-нибудь. Очень непубличный был, всё это его тяготило. Он всё хотел пересидеть, переждать как-то. И довёл до безумия.

В общем, Святополк-Мирскому ничего не оставалось, как согласиться, потому что чего он ни скажет, Николай II на всё соглашается. И утверждать ни у кого не надо, и разрешения спрашивать — вот же он, самодержец. Уникальный случай. Кстати, как Николаю II везло на таких выдающихся администраторов или просто в меру порядочных людей! Когда после этого очень ограниченного Плеве, который готов был земцев всех разогнать и арестовать, потому что «не ваше дело — раненым помогать»… Преступление какое: раненым помогают! Без разрешения! Что это такое?

В обществе события очень быстро развивались. Это середина 1904 года, сентябрь наступает, ужас, что на Дальнем Востоке. Но у нас министр внутренних дел — такой вот сравнительно либеральный, который не хочет репрессий, производит какие-то ослабления цензуры. Как они тогда это называли — весна, эпоха ожиданий. И Святополк-Мирский вдохновлён: тут же не надо ничего придумывать, всё известно до нас. Если ещё и парламент какой-никакой, который вообще есть везде, кроме Черногории, которую мы содержим за свой счёт… Российское правительство сейчас на том же этапе, мы ещё несколько таких странных режимов содержим. Мы — налогоплательщики, понятное дело.

Так вот, Святополк-Мирский почему-то очень вдохновился этой встречей с Николаем II: «Я ему чего ни скажу — он соглашается! Так я сейчас целый проект подготовлю, что надо сделать. Нехитро, несложно, всё это было ещё при Александре II известно. И ведь после этого насколько меняется атмосфера! Пусть они лучше в парламенте дискуссии свои проводят, чем где-то в Париже собираются и обсуждают, в кого бомбы кидать, а чья очередь попозже настанет».

Там же у эсеров были свои представления о том, что можно, а что нельзя. Всё-таки если дети — то нельзя бомбы бросать, какие-то покушения приходится откладывать. Хотели бросить бомбу в великого князя Сергея — а он с детьми едет, пришлось перенести. А потом, мало ли кого-то арестуют, или у какого-то террориста бомба взорвалась в гостинице — всё откладывается опять. Большевики уже не заморачивались, конечно, такими пустяками. Ребёнок — сын врага народа, дочь врага народа, всё.

И Святополк-Мирский подготовил проект… Опять-таки, когда говорят «конституция, реформы» — там же всё это было минимизировано. «Если мы сейчас разрешим какое-то минимальное выбранное совещательное представительство, насколько это выпустит пар! Войну проигрываем, какие-то революционные брожения… Причём ладно, можно даже не обращать внимания на себя, но посмотрите, до чего эта ситуация доводила Францию, другие державы? Сколько раз уже все на эти грабли наступали? Давайте не будем доводить. Всё понятно». Многие великие князья с этим согласны. Может быть, Николаю II это всё было неприятно, не нравилось, но он не способен выдержать давление, не может кулаком по столу стукнуть. Он может где-то спрятаться, а если не получается прятаться, как он потом говорил: «Не мог отказать».

Возвращаясь к этому совещанию, подготовлен проект, «сейчас мы какое-то выборное представительство»… Собирали же когда-то Земский собор. Даже Екатерина II пробовала собрать Уложенную комиссию, дедушка Александр II уже был к этому близок. Что делает Николай II? «А, хорошо». Отказать же не может. Только пишет личную записку Константину Победоносцеву с таким любопытным содержанием: «Помогите разобраться в нашем хаосе, мы запутались». Так и пишет.

Победоносцев, конечно же… Как отказать своему воспитаннику, своему любимцу? Победоносцев уже очень немолод, но такой же упрямый и очень принципиальный. Человек был такой, что когда всё-таки появилось подобие конституции, ушёл в отставку, не задумываясь: «В этом я не согласен участвовать». Приезжает Победоносцев на совещание и, конечно, устраивает разгром всех этих проектов и прожектов, потому что любое выборное представительство — это же подспудно как будто бы не государь решает, с кем ему советоваться, а кто-то другой. А это уже замахнулись на самодержавие, а самодержавие — оно откуда? Это же от бога власть. Это значит, против бога идти. Поэтому допустить такое нельзя вообще никак, ни по здравому смыслу, ни по закону, ни по чему.

Николай II вздохнул с облегчением. Святополк-Мирский растерян, он очень надеялся на поддержку Витте — Витте как-то не уверен. Сразу решение, вроде бы, не принято, надо продолжить совещание. Оно перенеслось. И тут подключается, как ни досадно, уже упомянутый великий князь Сергей Александрович, которого скоро уже убьёт террорист Каляев. Антисемит, который такое в Москве устраивал. «Конечно, нет! Самодержавие, и всё тут. Вдруг кто-нибудь другой будет ведать назначением (а он московский генерал-губернатор), вдруг с кем-то придётся моему племяннику советоваться, и меня не назначат? Нет, я против, я за самодержавие, меня всё устраивает».

И ещё более запутанная ситуация с министром юстиции, который объясняет: «А по закону у нас не предусмотрено. У нас в Российской империи принята масса законов, и там ни слова не говорится, чтобы кого-то надо было куда-то выбирать. Это исключено! Это я как министр юстиции говорю. Даже конституцию никакую переписывать не надо, обнулять ничего не надо — невозможно». С каким облегчением вздыхает Николай II! Главное, чтобы ничего не делалось, чтобы всё было по-старому.

Как вспоминают очевидцы, Святополк-Мирский в ужасе, в шоке возвращается в своё ведомство. «Получается, тюрьмы будем строить вместо парламента, вместо школ, вместо больниц? Значит, репрессии. Какой ещё может быть способ, чтобы всё это сохранить? Потому что всё, революционные брожения. Вот, что мне присылает наш работник Азеф из Парижа: как люди ни в чём не каются после убийства Плеве, а только более вдохновлённые становятся!» И что делает такой порядочный человек, как Святополк-Мирский? В отставку хочет уйти. Особенно после всех этих разгромов.

Там ещё потом выходит циркуляр. У нас же самодержец, который в дополнение ко всему этому разгрому конституционного проекта пишет: «И надо бы пожёстче со всякими этими собраниями. Люди под видом банкета собираются на сборища, и мы этого впредь не допустим, с полицией разгонять будем, чтобы все знали, потому что мы — власть, строгая и самодержавная».

Святополк-Мирский заболел, плохо себя чувствовал, и в отставку подаёт. «Мне обещали одно, а теперь делают другое». А Николай II не принимает отставку. «Нет, я вас не отпускаю. Занимайтесь. Вы поступили на должность». А уже декабрь 1904 года, не за горами январь 1905 — расстрел здесь, в Петербурге, мирной демонстрации, которую организовал поп Гапон. И не то, чтобы лично Святополк-Мирский отдавал эти приказы, но кого в итоге прокляли, на ком всё пересеклось, как ни на нём? Кто у нас министр внутренних дел, кому вся эта жандармерия и полиция подчинялась? И конечно, клеймо, любой от тебя отшатнётся. Как всё нелепо пересеклось. А у нас ещё в это время продолжается Русско-японская война.

М. Нуждин

НОВОСТИ

М. Нуждин

М. Кузахметов

Но у нас же ещё Порт-Артур, мы же всё надеемся на чудо, что смогут выстоять. И забегая вперёд, тоже можем сказать, что как бы победоносно не завершилась война для Японии, но всё было на износ. Вся японская экономика трещала по швам, трудности неимоверные, смертность чудовищная. Мы рассказываем, что русская армия без конца проигрывает, но если бы знали наши генералы, что японцы готовы вот-вот отдать приказ об отступлении, потому что в этой мясорубке иногда бессмысленно гибнут тысячи людей.

М. Нуждин

М. Кузахметов

А здесь всё ещё хуже, потому что здесь собрались люди, которые не могут между собой компромисс найти. Там главнокомандующий войсками (который потом сыграет свою зловещую роль) — Анатолий Стессель. Ну как зловещую роль? Когда надо найти виноватого, он же откуда-то берётся? Как потом у Сталина: расстрелять перед строем генерала. А как будто дальше победы! Этого же тоже не происходит. Ну так вот, Стессель считает, что конечно же он там главный, он же командует пехотой. Но там же есть комендант, у этой крепости. Генерал Константин Смирнов, который говорит: «Нет, вот здесь, внутри Порт-Артура, вообще-то я главный. Ваше дело было не допустить приближения врага, а раз уж он подошёл к крепости, тогда я должен распоряжаться».

А ещё там вообще-то эскадра была. Мы правда уже рассказали, что её командующий, Вильгельм Витгефт, во время прорыва погиб. Но до того, пока он не прорвался, он говорит: «Нет, всё, что касается флота, я решаю. Стрелять — не стрелять, поддерживать огнём корабельных орудий ваши действия по обороне Порт-Артура или нет. Мне снаряды, может, во время прорыва пригодятся, а у вас своя артиллерия есть, крепостная. Мне надо беречь. Или матросов выделять — не выделать вам на помощь».

Но тут — просто чудо, наверное, дар небес. Потому что среди всех этих старших офицеров оказался генерал-инженер Роман Кондратенко, который был командующим всего лишь одного из подразделений, стрелковой бригады, но каким-то даром находит компромиссы, терпением он умудрился, по сути, управлять всем, что там происходило. Но при этом никого не обижая, никому не хамил, не обзывал, брал на себя всю чёрную работу.

Опять-таки, как инженер: надо укрепления достраивать, усиливать (кстати, как было и во время обороны Севастополя в Крымскую войну); принимать массу решений ежедневно — куда девать раненых, куда направлять огонь. И он всё это взял на себя. Они ж совещания проводят и получалось так: Кондратенко что-то предлагает разумное, они соглашаются, чего спорить? И никого не надо свергать. Тем более, что в конце концов, когда награды раздавать — тут к Стесселю, «вы же командующий — вы и вручайте». Это пожалуйста.

Ну так вот, этот генерал Роман Кондратенко, по сути, возглавив оборону и помог Порт-Артуру продержаться ещё несколько месяцев, когда всё каждый день висело на волоске, потому что японцы же штурмуют, ситуация становится всё хуже и хуже. Флот, как я уже сказал, при прорыве почти бессмысленно исчез, не повредив серьёзно японской эскадре. При этом внутри почти 50 тысяч солдат, это много. Больше 600 орудий и серьёзные запасы вооружения. И ещё там больше 60 пулемётов (но тогда они не могли понять всю ценность этого нового вида оружия). Если они в правильных местах поставлены и правильно переставляются с места на место, их не заклинивает, хорошо обслуживают (чем Кондратенко и занимался, с утра до вечера), то можно держать оборону долго и серьёзно. Но забегая вперёд, скажем — он погиб во время осады.

Но и японцы тоже должны решать, потому что не могут долго, осадить и ждать, пока они все вымрут. Эту огромную армию надо кормить. На севере — еще одна растущая группировка, без конца прибывают эшелоны, и не будут же без конца ждать командующий Алексеев и командующий Куропаткин, рано или поздно они тоже должны будут что-то предпринять. (Они пытались предпринять попытки деблокирования, просо неудачно). Японцам страшно, надо идти на штурм. Тем более, что до этого таким штурмом, огромными жертвами они прорывали оборону. И японцы уже в августе организуют первый штурм, но он отбит. Хоть и удалось куда-то продвинуться, но цена чудовищна, приходится отступать.

Это все ужасы Первой мировой войны впереди. Если бы генералы хоть что-то разглядели здесь — что творится с пулемётами, бессмысленный штурм окопов в лобовую. Выводов никто не сделал. Первая мировая война — это кошмар пехотных лобовых атак, с чудовищной смертностью. Чтобы продвинуться на километр вперёд за месяц, и 100 тысяч убитых, и потом всё надо начинать с начала.

Так вот, ну хорошо: японцы готовятся ко второму штурму, уже в сентябре. Там есть гора, которая находится вблизи Порт-Артура, которая по-русски так и называлась — Высокая, уникальный наблюдательный пункт, откуда можно огонь своих орудий корректировать так, чтобы они не куда попало стреляли. А ты уже в бинокль всё точно видишь, подправляешь, и можно всё разбомбить-уничтожить. Японцы к тому времени уже навострились, привезли более мощные снаряды, которые пробивали бетонные купола, Гору Высокую удалось отстоять, но параллельно в крепости начинаются проблемы. Недостаток мяса, люди слабеют. Хлеба-то у них ещё хватало, но нет витаминов, свежих овощей, фруктов — цинга. И начинают гибнуть солдаты. От цинги в ХХ веке больше смертность, чем от японских атак.

До того момента пропорции были примерно 1 к 3, 1 к 4, наших потерь в 3-4 раза меньше. Боеприпасов уже каких-то не хватает. Но там, правда, опять-таки — у нас же есть Кондратенко, он умудряется организовать производство боеприпасов — невероятно! — прямо там внутри. Что-то переливать, что-то отливать из бронзы. Если есть порох, то хотя бы стрелять ядрами. Это, конечно, такой уже немножко возврат в Средневековье, но надо же чем-то отвечать. А если прицельно выстрелить, то при удачном попадании японская артиллерийская позиция разрушена, орудие повреждено.

Японцам надо идти на третий штурм, в октябре, и он снова идёт. Но пока ещё жив Кондратенко, в ноябре готовят общий штурм, там известный японский командующий Ноги. Идёт общий штурм, но в целом, он был отбит. Но любыми жертвами во чтобы то ни стало надо захватить эту гору Высокую. Японцы захватили её и теперь видят вообще всё в низине — Порт-Артур, все корабли. Можно теперь эти корабли уничтожать, и они уничтожают. Весь флот, который смог вернуться после неудачного прорыва, он если и не был разгромлен японцами, то что-то и сами потопили, и орудия уже снимали, так что всё было бессмысленно, флот не сыграл всей своей роли. Миллионы рублей, которые были на него потрачены, не пригодились. Японские корректировщики огня сидят на горе Высокой с биноклями, подправляют своих артиллеристов, флот уничтожается.

И в декабре Кондратенко гибнет, потому что он всё время на передовой, нигде не прячется. Есть даже одна из гипотез, будто бы это всё чуть ли не спровоцировали такие мутные люди, как Стессель, которые предупреждали: «Сейчас он нас погубит здесь всех этой бессмысленной обороной, пора капитулировать». Как будто бы сами скорректировали, куда японцам надо шарахнуть, чтобы Кондратенко…

М. Нуждин

М. Кузахметов

Но при этом другие генералы, военный совет — это же удобно, свалить всё на командующего: «Мы, типа, возражаем своим частным мнением, но готовы подчиниться приказу. Он же вроде как по логике должен быть теперь главным». Кондратенко убит, Витгефт убит, Смирнов особо не спорит почему-то. Ну и условия сдачи… Тогда, кстати, был сплошной гуманизм. Солдаты должны сдаться все, без оружия; всё, что цело, надо оставить, ничего нельзя разрушать и взрывать, а то будут репрессии. При этом прямо в соглашении написано, что если офицер даёт честное слово — «даю, мол, честное слово, что больше воевать против Японии не буду» — его домой отпустят. Вот какие были времена. И отпускали. Стесселя отпустили! Что ему, конечно, потом припоминали. Вот он пообещал: «Я больше против вас, японцев, воевать не буду». И отпустили его, как ни в чём не бывало.

И дальше начинаются подробности, которые не очень нравятся патриотической общественности, и можно грешить, что всё это сплошная русофобия. Потому что Стессель во время переговоров уверяет, что у него дай-то бог 10 тысяч работоспособных человек остались в окопах, готовы обороняться. И ещё много раненых. А потом, когда японцы начинают регистрировать, надо же всех пересчитать, то оказывается, что там 23 тысячи здоровых мужчин. То есть, получается, 10 тысяч человек где-то сидели в глубине, уклонялись от несения службы, притворялись больными. А как капитуляция — вышли.

Японцы почти всех пленных к себе потом перевозили, гуманизм вообще неслыханный был. Потом можем рассказать. Потому что ужасная судьба пленных во время Второй мировой войны, наших соотечественников. А в Первую мировую у них очень даже всё неплохо было. Кто-то умирал, да, от болезней или от ран, но в массе своей все благополучно вернулись в родное Отечество, кто-то даже поправившийся, а кто-то в Японии захотел остаться — больше 100 человек, кстати.

Так вот, всего сдалось больше 40 тысяч человек, учитывая всех раненых, которых никто не добивал, их лечили. Тут просто ещё всё очень важно, потому что в японском плену оказалось примерно в 50 раз больше военнослужащих, чем у нас. Кстати, здесь, под Петербургом, в поселение с названием Медведь японских пленных и свозили. Туда иногда приезжают японцы помянуть память своих героических предков (но их там было совсем немного).

Про Стесселя надо немножко подробнее рассказать. Мне кажется, это такой сюжет для фильма! Драма человека, который принимает такие решения. Не какой-то абстрактный герой, который порвал на себе рубаху и пошёл в атаку. Чем-то же он руководствовался. Как его потом все ненавидели, презирали! Потомственный военный, неслучайный человек, участвовал в войне ещё 1877 года против Турции, опытный командир, когда-то был ранен. Потом, когда было подавление боксёрского восстания, он ознакомился с театром боевых действий. Был там ранен, значит, тоже не отсиживался где-то, не прятался.

Но что же тогда произошло? Более того, ему же на каком-то этапе, когда всё уже шло к концу, командование дало письменный приказ покинуть Порт-Артур. Тоже, там такая логика — командиров хотя бы спасть надо. Всех-то не увезёшь. Как потом из осаждённого Севастополя во время Второй мировой войны, бросили там 100 тысяч красноармейцев, а командующие уплыли, и партийные руководящие работники улетели.

М. Нуждин

М. Кузахметов

В плен не пошёл, а пообещал, что воевать против японцев не будет. Третье жуткое и невозможное преступление. А потом ещё якобы он говорил, что храбро сражался, а есть свидетельства, что он где-то в бункере отсиживался. Но главное, что капитулировал без разрешения, кто ему давал? И здесь суд, слава богу, не тройка какая-то: раз, и всё, расстрелять перед строем, вынести приговор за один день, за проявленную трусость. А тут начинают разбираться, подключаются не только следователи, а ещё и адвокаты. И получается, что в суде ему ничего невозможно припомнить. Трусость вменить сложно, предательство не обнаружено — чтоб он где-то с японцами сговорился и специально подкуплен был. Чтоб он был некомпетентный, нарочито плохо всё делал — нет. Ну, как при Сталине бы, вредитель был бы, легко бы доказали — стали бы пытать и сразу бы признался.

И получается, что всего одно за ним преступление: что он капитулировал без разрешения. И всё равно, даже за одно это — расстрел. Но у нас же Николай II, он же гуманист, он не злой человек, он всё это очень не любит. И он меняет (вот где хоть как-то могла пригодиться власть самодержца): заменить расстрел, смертную казнь, на 10 лет тюрьмы. А ещё через год и помиловал. Но тут всё было понятно, что на Стесселя просто всё свалили. Все остальные генералы, конечно же, охотно на него показывали пальцем. До чего дошло, что Смирнов охотно говорил: «Да мы там все оборонялись бы ещё, это Стессель во всём виноват. И ещё его поддерживал трусоватый генерал Фок, поэтому мы были вынуждены капитулировать». Потом этот генерал Фок Смирнова вызвал на дуэль и ранил его в живот. «Потому что никакой я не трус, пулям не кланялся!» Вот до чего генералы друг друга довели.

В общем, всё было понятно, Стесселя просто назначили виноватым. А если начать разбираться… Как советская власть, всегда боялась таких процессов, как начнут припоминать. Революционные тройки, расстрел, абсолютное беззаконие — лучше, чтоб тишина была, втихую всё делать, закрытые процессы. А лучше вообще до процессов не доводить. В общем, был помилован Стессель. Понятно, что проклят всеми, высмеян, фамилия неудачная. Интересный сюжет был бы, наверное, для какого-нибудь сериала. Но не знаю, когда мы до него доберёмся. Все язвят, паясничают, эпиграммы пишут: «Слышали мы, что за то, что Стессель сдал крепость, его посадили в крепость, а это очень опасно. Он же теперь тоже её сдаст врагу».

Получилось ещё тоже нелепо, почему они все должны были чувствовать себя виноватыми? Ну назначили одного Стесселя виноватым, а других-то чего губить? Поэтому и оправдали всех остальных генералов. А чего тогда вы не арестовали этого Стесселя, если так хотели обороняться? Не свергли его, не продолжили? Такие прецеденты есть. В общем, всё это было понятно, тем более, что все обвинения как раз строились на показаниях генерала Константина Смирнова, который потом ещё и Фока стал… Фок — такая фамилия, как не припомнить? Но на дуэли Фок как будто бы отстоял свою честь, высшие силы вмешались. Есть же ещё высший суд. Это он Смирнова ранил, значит, тот неправ. А дуэли — как их продвигал в армию Александр III! Вот чему он должен был быть рад, что за честь теперь можно потребовать сатисфакции. И пусть тот, кто неправ, кровью смывает свой позор.

А в целом всё это печальная история, в Петербург все сведения с запозданием приходят. Как всё пересеклось! В начале января капитулировал Порт-Артур, понятно, что всё бессмысленно. Причём там огромная группировка всё ещё. Но флота нет, надо принимать какие-то решения. А ещё у нас зреет революционная ситуация, а ещё вот-вот и пойдёт шествие к Зимнему дворцу. И всё, что делает дальше Николай II, только хуже усугубляет. Бессмысленные смерти, гибель людей. Самому-то ему не пришлось за всё это отвечать. Но это дальше уже надо рассказывать, печальную историю.

М. Нуждин

М. Кузахметов

М. Нуждин

М. Кузахметов

М. Нуждин