Графиня Ростопчина - Людмила Третьякова, Елена Краснова - Вокруг света - 2005-03-25

C.БУНТМАН – Непознанных тайн остается гораздо меньше после каждого номера «Вокруг света». А сегодня мы будем говорить о графине Ростопчиной. Мы начинаем разговор. Напоминаю, Елена Краснова, добрый день, редактор историко-гуманитарного отдела.

Е.КРАСНОВА – Добрый день!

C.БУНТМАН – И у нас в гостях Людмила Третьякова, автор материала «Истинная повесть графини Ростопчиной» – это мартовский номер уже у нас. Последний раз мы с мартовским номером, да, общаемся? Последний, потому что мы начинали мартовским, вообще, по-моему, так, серьезно загодя начинали. Мы его так, весь от корки до корки, почти что…

Е.КРАСНОВА – Прошли.

C.БУНТМАН – Проштудировали, да. Людмила Третьякова, почему Вы занялись Ростопчиной, что…. Вот знаете, как в программе «Не так!» всегда я задаю вопрос, что тут не так? Какая здесь тайна для Вас?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Тайна в удивительной женщине. Вы знаете, такое бывает нечасто, бывают такие авторы, которые создают прекрасные произведения и имеют какую-то такую очень невнятную, довольно блеклую биографию. Есть другие: есть люди с потрясающей биографией, которые пишут, ну, в принципе, какие-то такие заштатные вещи. Вот с графиней Ростопчиной уникальный случай, тут даже не знаешь, что лучше, что увлекательнее – ее поэзия или ее биография. Скорее всего, это то, что совершенно невозможно отделить друг от друга.

C.БУНТМАН – Ну, вообще достаточно редко какой-нибудь скромный Башмачкин… это уже какая-то из ряда вон выходящая история. Т.е. биография всегда бывает, наверное, все-таки, у человека достаточно интересной. Что здесь у нее? Ведь все-таки женщина-поэт. И так-то, в общем-то, в такую блестящую эпоху стать поэтом и поэтом известным – это тяжело.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Да, вот плюс когда Пушкин рядом.

C.БУНТМАН – Да, рядом Пушкин, есть Дельвиг, есть Вяземский, есть Жуковский, есть масса, масса людей…

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Есть все, есть все, что…

C.БУНТМАН – Да. И как вырваться из альбома, так вот скажем?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Да, как вырваться из альбома? Ну, мало того, что, конечно, это безумная природная одаренность, это данность, это в ней было. Но, видите ли, ребенок родился в такой среде, вот я иногда думаю, вот говорят, что нельзя не отравиться, если дышишь воздухом отравленным. С другой стороны, нельзя не проникнуться какой-то вот такой какой-то вообще вот кайфом сочинительства, творчества, если вокруг тебя все сочиняют, если вокруг тебя пишут. Ну, вообще, мое глубокое убеждение, что, Вы знаете, когда тысячи людей, или десять тысяч пишут стихи, пусть даже неважные, обязательно должен появиться Пушкин. Просто он не может, вот, появиться вот просто так, свалиться с небес. И то же самое, если, скажем, в доме пианино, рояль или музицируют вечерами, обязательно появится Чайковский. Ростопчина должна была появиться по определению, потому что, ну, вообще бы это было очень обидно – как это, XIX век, век расцвета нашей культуры, классической культуры, и без очаровательного женского образа. Понимаете, она действительно была совершенно очаровательная женщина, и женщина, в судьбе которой ну просто масса таких счастливых совпадений, и я думаю, что несмотря на то, что конец у нее был печальный, плачевный – да и вообще, наверное, это земной удел всех – это была очень счастливая жизнь. Ну, Вы понимаете, встреча с Пушкиным…

C.БУНТМАН – Сколько она прожила?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Ну, она прожила 50 с небольшим лет и очень тяжелая…

C.БУНТМАН – Ну, это так…

Л.ТРЕТЬЯКОВА – …очень тяжелая болезнь. И, понимаете, встреча с гениями – мало того, что это люди, которым она очень нравится, это люди, которые, как говорится, видят в ней собрата, недаром она не любила, когда ее называли поэтесса – поэт!

C.БУНТМАН – А я не знаю женщин - настоящих поэтов, которые любят, чтобы их называли поэтессами.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Ну, у нее было это право…

C.БУНТМАН – Вот жеманство какое-то есть в этом.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – У нее было это право называться поэтом. Знаете, сейчас не очень, конечно, поэзия так у нас, в чести, не очень у нас зачитываются стихами, и вместе с тем, когда я ее перечитываю, такое вот бывает – это какое-то забытое ощущение, что слова – это музыка, это вот такое не пафосное, собственно, выражение, а это отражает, вот, истину. Вообще, в ней масса привлекательного, масса привлекательного то, как этот человек выстраивал свою биографию, как она выстраивалась, как она жила в очень сложной семье и не потеряла себя. И вот эта вот страсть все равно писать, причем писала безумно легко, писала, вообще, в карете – это тоже, между прочим, знак какой-то вообще невероятной одаренности. Это как писал Лермонтов в своих бесконечных походах, как Пушкин, валясь на стол бильярдный, вдруг что-то начинал писать – ну, это от Бога, конечно.

C.БУНТМАН – Да, и при этом не существует… самое печальное, я знал нескольких очень талантливых людей – в наше время – талантливых женщин, поэтов, писателей, которые вдруг сдавались. Вы понимаете, они сдавались быту, сдавались семье – конечно, что тоже очень важно – и говорили: «Ну, как же я могу писать? У меня, то, это, дети, хозяйство такое-то…» В общем-то, не сдаться – это, наверное, самое трудное и самое страшное для женщины-литератора в особенности.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Безусловно, безусловно. У Евдокии Петровны отнюдь не такая лучезарная жизнь, хотя внешне – ну что ж, она невестка знаменитого градоначальника Москвы 1812 года, она красива, она музыкальна, она окружена роем поклонников, что, безусловно, льстило ей. Ну, казалось, что еще можно… Что еще?

C.БУНТМАН – Что еще? Да. Мы здесь поставим знак вопроса и через минуту мы вернемся к нашей беседе и к программе «Вокруг света», после новостей.

НОВОСТИ

C.БУНТМАН – Сегодня наша героиня – Евдокия Ростопчина, и автор материала «Истинная повесть графини Ростопчиной» Людмила Третьякова у нас в гостях и Елена Краснова, редактор историко-гуманитарного отдела «Вокруг света». Мы продолжаем разговор: кто ее открыл, как она вышла на..?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Это очередная счастливая случайность, это показывает вот уровень и духовный, и творческий ее окружения. Девочка пишет стихи – Боже мой, кто их только не писал! Случайно тетрадочка затрепанная с этими стихами оказывается как бы на видном месте, проходит Вяземский, просто так проходит, и совершенно далек от мысли, что сейчас он стоит у колыбели прекрасной русской поэтессы, заглядывает, любопытен – ну это же Вяземский! Читает первую строчку и утопает в этой поэтической прелести. Мало того, нет, не тащит эту тетрадку, он тихонько переписывает это стихотворение, направляет Дельвигу, в Санкт-Петербург, говорит: «Друг мой! Как ты думаешь, кто пишет? Пушкин? Ну, угадай, но что-то вроде этого». Дельвиг тоже в восторге, никаких вопросов, стихотворение появляется в печати. Не знает, что она уже знаменита!

C.БУНТМАН – Ее сразу начинают читать?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Да. Вы знаете, вот здесь вот… ну как, некоторое время она писала все-таки не себя… имя не давалось автора, это было неприлично, она была из довольно такой, строгих понятий дворянской семьи, девушка светская, а потом и женщина светская, но, в конце концов, все-таки поэт в ней побеждает. Вы понимаете, она настолько ценила это занятие – писать стихи, что она, в конце концов… она гордилась тем, что она поэт, что ее стихи читают, более того, это, по-моему, первая русская поэтесса, которая издала собрание сочинений своих стихов. Т.е. это было… это не было каким-то вот таким блестящим дилетантизмом, что вообще-то, конечно, и…

C.БУНТМАН – Рукоделием таким.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Рукоделием, нет, нет. Это было моментами, когда она понимала, что она уставала от своих обязанностей жены и хозяйки дома, салонов, прекрасных знакомых – она же просто убегала, убегала, как Пушкин, в какую-то даль и глушь, и вот этот ее лучший цикл, исключительно женственный, исключительно с каким-то таким… исключительно музыкальный по рифмам написан в воронежском селе Анна. Кстати, я была так заинтригована, само название какое-то красивое…

C.БУНТМАН – Откуда оно?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Что, между прочим, я узнала, что в Воронеже до сих пор существует – сейчас это уже не село, это какой-то центр, так скажем, районный – но он так и называется Анна. Я мечтаю туда съездить.

C.БУНТМАН – Интересно, интересно все-таки, откуда название появилось.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Ну, я думаю, в честь какой-нибудь Анны, либо прекрасной, либо несчастной…

C.БУНТМАН – Ну, не будем, не будем, не будем фантазировать…

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Не будем фантазировать…

C.БУНТМАН – Не будем фантазировать, а побывать, наверное, надо, да.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Да, но географически все это остается, и я даже всегда с каким-то таким щемящим чувством прохожу по Басманной, где была ее удивительная совершенно встреча с Александром Дюма, который вообще, уже устал от этой российской круговерти, а тут ему еще говорят, что престарелая – это в 50-то лет – престарелая поэтесса, очень больная, хотела бы с ним встретиться. Понимаете, с каким он настроением, вообще, едет…

C.БУНТМАН – Да.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – И думает, сейчас я увижу развалину, ну, ничего, откланяюсь, 10 минут, визит вежливости – и я уйду. Итак, через 20 минут он стоит уже перед ней на колене, они совершенно в упоении говорят друг с другом, она полна планов за 2 недели до своей смерти, о которой знает, и поэтому вослед Дюма она посылает письмо с таким началом: «Когда Вы получите это письмо, я буду уже мертва». Но. Вы представьте, какое это еще и самообладание – она просит его перевести на французский язык «Во глубине сибирских руд», и говорит, что «в России никогда не узнают про это стихотворение, я хочу, пусть это Франция узнает». И он выполняет ее просьбу. Т.е. этот человек до последнего часа жил вот такой творческой жизнью, это большое мужество, это большой кураж жизненный.

C.БУНТМАН – Да. А расскажите о пушкинской тетради – вот тут целая история.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Да, ну, это вот целая история. Вы как раз сейчас, наверное, уже согласитесь со мной, что, действительно, это невероятно, сколько в одной биографии каких-то узловых моментов. Вот убит Пушкин на дуэли – и кстати сказать, последний обед, где обедал, это он у Ростопчиных, у Евдокии Петровны и ее супруга, он был в жутком, взведенном состоянии, и она никак не могла, она старалась его отвлечь, он уже чувствовал – катастрофа вот, рядом. Настолько, что он выбегал из-за стола и мочил голову, кудри свои холодной водой. Она описывала это все. И развязка, развязка, которую можно было ожидать, и которая все равно была ужасна. Проходит год. Она переживала это как личную потерю, потому что она считала, что это благословение Пушкина на этот ее поэтический путь. И вот еще один человек – она получает посылочку-бандерольку от Жуковского. И это едва начатая Пушкиным тетрадь, над которой она рыдает. Когда она поняла смысл вот этого подарка, она разрыдалась, потому что Жуковский написал: «Пушкин не успел ее заполнить – заполните Вы, Вам это по силам». И вот у нее есть, к сожалению, вот у нас здесь нет актрисы, которая бы красивым голосом это прочитала, это вопль, а не стихотворение! Она говорит: «Мне, бедной, недостойной, сей дар!» Т.е. вот это ее, может быть, ее это заставило понять, что на ней определенная миссия, и она должна ее в силу своего таланта, отрешась ото всего, нести до конца. Вот, а жизнь – вот об этом тоже ведь нельзя сказать, ведь ее жизнь пересекла огромная любовь, любовь трагическая, любовь тайная, о которой даже сейчас не очень много знают – это говорит о ее деликатности и о том, что она старалась, знаете, вот своим сердцем-то напоить свою поэзию, но не обнаружить ничего. Это я говорю о ее романе с младшим сыном Карамзина Андреем. Это было долгое, горькое, мучительное чувство, и когда он женился на красавице Авроре Шаренваль, она написала стихи, в которых говорила, что «я желаю быть счастливым» - и опять, знаете, какое-то… вспоминаешь стихи Пушкина, «Так дай Вам Бог любимой быть другим». Вот это все шло рядом.

C.БУНТМАН – Ну что же, вторая… мы как-то застали начало и конец жизни уже Ростопчиной. Чем была наполнена ее жизнь вот все, скажем так, 40-е годы – начало 50-х?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – 40-е годы – это очень тяжелые годы, потому что, к сожалению, она застала период своего… падения своей популярности и своей славы. Появились другие люди, появилась такая, знаете, разночинная молодежь, которая смеялась над ней, хотя бы так, ну, говорили, что это уже… стихи графини устарели, что она далека от жизни, что все эти вот великосветские салоны и описание той жизни – все это ушло. Но это было ужасно неправда, и я представляю, как больно ее это ранило. Она ведь была очень веротерпимым человеком, она все это слушала, и она всегда говорила, что «я поражаюсь, как можно не принимать чужое мнение, каким бы оно только не было». Но я думаю, что внутри она была очень оскорблена и обижена, и почему-то не признавались ее не только произведения, но и ее миссия чисто меценатская, ведь она первая заметила Островского. Он читал у нее «Банкрота» и она была в восторге – Боже, какая же это щедрость душевная, не ревновать восходящую звезду, а наоборот, в нее это вселяло… ну, это знаете, это вообще примета по-настоящему талантливого человека.

C.БУНТМАН – Конечно. Вот Виктор здесь, наш слушатель, в связи с московскими адресами – вот он просит подтвердить или опровергнуть: «Мне говорили, - пишет нам Виктор, - что дом Евдокии Ростопчиной находился на Садово-Кудринской, напротив Спиридоновки по нечетной стороне. Сейчас это приемный покой Филатовской больницы, домик с колоннами».

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Совершенно правильно, более того, там была дивной красоты и огромной ценности ростопчинская галерея, которую они с мужем сделали открытой для всех москвичей, безо всякой разницы в звании, по-моему, это были назначены пятницы – каждый мог к ним зайти и посмотреть эту галерею. Ну, может быть, Виктору будет интересно, что остался прекрасный особняк, где – помните, с чего начинается «Война и мир», с жуткой расправы над Верещагиным – это знаменитый голубой… на Лубянке.

C.БУНТМАН – Ну, он 20 раз перестроен, он перестроен был, он перестроен в конце XIX века – начале ХХ.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Ну, тем не менее, вот это вот…

C.БУНТМАН – В рококошном стиле.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – В рококошном стиле…

C.БУНТМАН – Он был перестроен уже поздно достаточно.

Л.ТРЕТЬЯКОВА – Вот, ну, место то, все то, и церковь, где ее отпевали – говорят, что церковь построена по личному эскизу Петра Великого, так что я всегда прохожу с каким-то, знаете, особым чувством.

C.БУНТМАН – На Новой Басманной?

Л.ТРЕТЬЯКОВА – На Новой Басманной, да.

C.БУНТМАН – Я благодарю… что нам в четвертом ждать по Вашему департаменту, историко-гуманитарному, Лена?

Е.КРАСНОВА – По нашему департаменту в четвертом номере у нас идет интереснейшая тема, «Загадки истории», мы будем рассказывать о… мы обязательно опубликуем материал, посвященный дню Победы – это не совсем в «Загадках истории». А в «Загадках истории» мы будем рассказывать о судьбе…

C.БУНТМАН – Чан Кайши там у Вас?

Е.КРАСНОВА – Нет.

C.БУНТМАН – А кто там в «Загадках» у Вас, Александр Македонский, там битва при Гранике есть?

Е.КРАСНОВА – Ну, Александр Македонский, мы сейчас говорим о номере, который, вот, ожидаем, да?

C.БУНТМАН – А, вот четвертый, который вышел?

Е.КРАСНОВА – Четвертый, который вышел. Да, это материал посвящен загадке, как Чан Кайши Мао одолел. Но на самом деле это вопрос довольно спорный, кто кого одолел – дело все в том, что, в общем-то, в истории признаны оба эти лидера, и континентальный, Мао, и островной, Чан Кайши, и тот, и другой имеет определенные претензии и амбиции на лидерство, но тем не менее на островной…

C.БУНТМАН – Да. На островной части, но вот очень забавно, что как в то время, когда вы публиковали этот материал, в Китае вышел закон, который допускает даже применять силу, если Тайвань провозгласит свою полную независимость. Так что очень своевременная книга, как говорил один исторический персонаж. Спасибо Вам!

Е.КРАСНОВА – Да, совпало, совпало!

C.БУНТМАН – Спасибо Вам большое, это наша еженедельная программа «Вокруг света»!