Ахматова и Зощенко как герои немецкой пропаганды - Борис Ковалев - Цена Победы - 2020-08-01
В.Дымарский
―
Добрый вечер, это программа «Цена Победы» и я, ее ведущий, Виталий Дымарский. Сегодня мы выходи из Санкт-Петербурга, впрочем, откуда мы сейчас выходим – разницы большой не имеет, поскольку каждый из участников программы сидит в самоизоляции, и мы все равно, хоть из одного города, но в разных его точках. Вот в другой точке вместе со мной сегодня в эфире наш частый гость, которого мы принимаем с большим удовольствием, это доктор исторических наук Борис Ковалев, Борис Николаевич, добрый вечер.
Б.Ковалев
―
Добрый вечер.
В.Дымарский
―
Я очень хорошо помню, что последнюю программу, которую мы с вами записывали для цикла «Цена Победы», была посвящена такой необычной теме как роль и место Федора Михайловича Достоевского в нацистской немецкой пропаганде. Так вот, как я понимаю, мы сегодня продолжим в какой-то мере саму эту тему, я имею в виду, использование нацистами в своей пропаганде известных имен российской и советской культуры. И сегодня у нас после Федора Михайловича Достоевского на очереди две знаковые фигуры советской литературы – Михаил Зощенко и Анна Ахматова. В таком странном сочетании, я имею в виду не Зощенко и Ахматову, они как раз друг с другом хорошо рифмуются, поскольку чуть позже, после войны, оба стали героями постановления НРЗБ. Но я думаю, что они попали под горячую руку наших партийных органов не по той причине, о которой мы будем сегодня говорить. Не потому что их в своих интересах использовала нацистская пропаганда. Кто его знает?
Б.Ковалев
―
А кто его знает. Быть может, у меня сработала некая форма профессиональной деформации, но, внимательно ознакомившись с пронацистскими русскоязычными журналами, газетами, книгами, я вдруг подумал: а ведь кто его знает? С одной стороны, печально известное постановление журналов «Звезда» и «Ленинград» - это удар по надежде. 45-й год – это эйфория, это вера не только в то, что мы победили, это был факт. Но вера в то, что мы будем жить не просто лучше, а что мы будем жить по-другому. Если говорить о колхозниках, они мечтали о роспуске колхозов. Если же говорить о творческой интеллигенции, им казалось, что воздух свободы становится все более ощутимым. Это могло проявляться и в издании небольших книжечек Сергея Александровича Есенина, это могло проявляться и тем, что на страницах толстых журналов не только «Звезда» и «Ленинград», появляются достаточно откровенные произведения о недавно прошедшей войне, о трагедии людей. О судьбе рядового. Используем такой термин русской литературы – о судьбе маленького человека в экстремальных условиях.
В.Дымарский
―
Маленького человека в большой войне.
Б.Ковалев
―
На большом, страшном, глобальном переломе. И здесь постановление касалось не только Зощенко и Ахматовой, это был удар по надежде. Причем как известно, это постановление будет отменено только при Горбачеве, только в конце 80-х годов, в 88 году. Получается, хотя в 60-70-х годах уже никто его не вспоминал, издавали Зощенко, меньшим тиражом, но издавали Ахматову, но это постановление, где унижались, оскорблялись, в качестве подонков литературы выставлялись два этих автора, оно вроде бы с государственной точки зрения по-прежнему действовало.Но все-таки, я когда начал внимательно изучать тот комплекс пропагандистской литературы, отношу сюда и книги, и газеты, и журналы. Я отметил, что, конечно, эти два автора, Зощенко и Ахматова, они весьма активно использовались в нацистской пропаганде. Кстати, Михаила Зощенко, который бичевал все эти пятна мещанства, каких-то недостатков, издавали в Третьем рейхе. И небезызвестный, неоднократно поминавшийся нам доктор Йозеф Геббельс, как-то подарил Адольфу Гитлеру книгу Зощенко.
В.Дымарский
―
Борис Николаевич, то есть, его переводили на немецкий язык?
Б.Ковалев
―
Не просто переводили. Его издавали.
В.Дымарский
―
Я так понимаю, еще до войны?
Б.Ковалев
―
Это было, конечно, до войны, но это было в Третьем рейхе. И по воспоминаниям человека, который мог читать и Ахматову, и Зощенко в подлиннике, я имею в виду Альфреда Розенберга, он понимает, что Гитлеру безумно понравился Зощенко. Более того, он приказал одному из своего адъютантов поехать в Мюнхен, в книжный магазин, купить несколько книжек Зощенко, которые он собирался подарить своему ближайшему окружению. И Геббельс также поминает Зощенко и обращает внимание своих подчиненных, что критика реалий советского строя, мещанского быта – это настолько важно, настолько интересно, что это нужно максимально использовать для разоблачения реалий сталинского Советского Союза.Так что получается, что Зощенко… Знаете, многие произведения советских писателей, которые так или иначе затрагивали проблемы Советского Союза, советской действительности, немцы использовали. Конечно, никогда это не касалось НРЗБ писателей, того же самого Ильфа, естественно, они никогда не цитировались.
В.Дымарский
―
А Ахматова? Это все-таки… Литература не для широкого, массового читателя как Зощенко. Это все-таки такая элитарная поэзия.
Б.Ковалев
―
Поэзия, которая по мнению очень многих русскоязычных пронацистских пропагандистов является разрушением Советского Союза изнутри. И здесь, когда мы видим, например, что в 43 году в Риге издается книга «Лучшие страницы русской поэзии», они начинаются Пушкиным и заканчиваются Ахматовой. Причем идет соответствующий комментарий. Причем Ахматова применительно к, скажем так, последним страницам этой книги, она была выстроена в хронологическом порядке, стоит рядом с Гиппиус, стоит рядом с Берберовой, стоит рядом с Цветаевой… То есть, стоит с теми поэтами, которые в большинстве своем эмигрировали из Советского Союза. Подчеркивается, что эта поэтесса никогда советскую власть не принимала, что она всегда была ее ярой и крайне активной… Выступала в качестве весьма ярого и активного критика.
В.Дымарский
―
При этом не уезжала из Советского Союза.
Б.Ковалев
―
Не уезжала из Советского Союза, правда, это тоже очень легко объяснялось. Она не смогла уехать из Советского Союза. Давайте вспомним, что во время Великой Отечественной войны и Зощенко, в общем-то, писал весьма немало антифашистских и пьес… Блокада Ленинграда, а он в своей пьесе описывает советские войска, которые дошли до Берлина. Или Ахматова, которая тоже свое перо поставила на службу Победы.
В.Дымарский
―
Абсолютно, у нее были патриотические стихи во время войны.
Б.Ковалев
―
Для меня было крайне любопытным прочитать очень большую статью небезызвестного будущего профессора Вашингтонского университета, Бориса Андреевича Филистинского, статью под названием «Как напечатали Анну Ахматову», с подзаголовком «Гадко, противно, но понятно». В этом материале, немалом материале, он поминает о том, что у Ахматовой расстрелян муж. Николай Гумилев. Он упоминает, что арестован ее сын. И он в этой статье приводит как бы слухи и сплетни ленинградской интеллигенции последнего предвоенного года. Он рассказывает о том, как якобы, в 1940 году, после 17-летнего перерыва была опубликована книга стихов Анны Ахматовой. Согласно версии Бориса Филистинского, решающую роль в публикации Ахматовой сыграла Светлана Сталина. Он, приводя вот эти слухи и сплетни ленинградской интеллигенции, описывает следующее. Якобы, товарищ Сталин у себя дома зашел в комнату своей любимой дочери Светланы, которая с огромным удовольствием читала какие-то стихи. «Папа», - сказала она. «А почему такие замечательные стихи поэтессы Ахматовой не публикуются? Даже в нашей кремлевской библиотеке я не могу их найти». При этом, «она привела какие-то совершенно нейтральные, вполне поэтические воздушные строки».Товарищ Сталин подошел к телефону, набрал, что называется… Издательство и спросил… Но тут, как вы понимаете, определенный элемент антисемитизма обязательно присутствовал в подобных статьях. «Дежурного еврейчика: «А почему не издаются хорошие стихи Анны Ахматовой?». Перепуганный еврейчик стал плакать и каяться, что только что разоблачили в издательстве троцкистско-зиновьевский заговор, но буквально на следующей неделе она будет издана».
Далее переходят события в Ленинград, где, опять-таки, якобы Анна Ахматова где-то на окраине города работает помощником библиотекаря. К ней прибегает «какой-то дежурный еврейчик, говорит ей кучу комплиментов, говорит ей о том, что ее будут издавать, дает ей гигантский гонорар в 10 000 рублей и просит уже к завтрашнему дню подготовить сборник стихов, который они издадут». Текст готов, причем, оговаривает Филистинский, что Анна Ахматова, будучи НРЗБ, битой советской властью, все наиболее острые стихи убрала. А все, что ей казалось более-менее читабельным в реалиях советской власти, оставила. Все это было опубликовано, все это было издано. Причем большая часть тиража, «еврейчики растаскали по своим, что называется, квартирам», поскольку сразу же эта книга стала супер-дефицитом. Лишь единичные экземпляры стали доступны широкому читателю.
В.Дымарский
―
Это какой год?
Б.Ковалев
―
1940 год. И далее идет речь о том, что Сталин снова заходит в комнату своей дочери, берет сборник стихов, который она читает. И что он видит? Какого-то «Сероглазого короля», какие-то отсылки к негативному восприятию Великого Октября. Разъяренный, он берет трубку и говорит: «Какая контрреволюционная сволочь приказала издать эту полублудницу-полумонахиню?» Испуганный служилый еврейчик жалобно что-то блеет в телефон, книги изъяты из библиотек. Оставшийся тираж уничтожен. На несчастную поэтессу опять обрушился очередной вал репрессий, к которым она так привыкла. И понятно, такова эта история. А теперь, под угрозой гибели сына в когтях НКВД, Ахматова снова пишет. Пишет надутые, фальшивые агитки. Чего не сделаешь для спасения своих детей? Скверно, противно, но понятно». Так что это объяснялось тем, что, мол, Ахматова совершенно не искренне сотрудничает с советской властью. А на самом деле, она вся там, она до 1917 года и готова, что называется, вновь поставить все на реставрацию монархии.
В.Дымарский
―
Понятно. Это как бы история, почему, собственно говоря, Ахматова заинтересовала как героиня нацистов, которые использовали ее вот в этой антисоветской пропаганде.
Б.Ковалев
―
Да. И повторюсь, что где бы ни звучал… В той же самой серии публикации «Поэты – жертвы большевизма». И если поминали Николая Гумилева, вновь поминали его супругу.
В.Дымарский
―
Они еще шли в паре, безусловно. В оценках их, конечно, в оценках Ахматовой, конечно, учитывался ее муж.
Б.Ковалев
―
И вся ее…
В.Дымарский
―
И вся ее жизнь и творчество. Вы знаете, что интересно. Я понимаю, немцы заинтересовались обоими нашими сегодняшними героями еще до войны?
Б.Ковалев
―
Да. Причем Зощенко в большей степени, чем Ахматовой. Потому что Зощенко как прозаик, как сатирик был понятен самим немцам. Тогда как полноту и глубину поэзии Ахматовой…
В.Дымарский
―
Вообще поэзию очень трудно передать на другом языке.
Б.Ковалев
―
На другом языке, на другом менталитете. А те пропагандисты, которые, в общем-то, русские пропагандисты на службе Третьего рейха, иммигранты или те, кто все предвоенные годы находились во внутренней эмиграции, они по определению считали Анну Андреевну «своей», а иногда даже своим знаменем.
В.Дымарский
―
Понимаете, что меня заинтересовало и удивляет в какой-то мере. Я, естественно, больше знаю практику послевоенную советскую. Но вот до войны… Германия переводит Зощенко… Это же вообще, когда советского писателя или поэта переводили за границей, и если это не страна социалистического лагеря, это уже было подозрение, некая черная метка в биографии литератора. А здесь Германия… Она с друзьях ходила уже в 39 году, до 39 года там были какие-то отношения, но дружескими их не назовешь. И вот этот потенциальный противник, коим он и стал реально, интересуется советским писателем Зощенко. Это автоматически должно было вызвать подозрение внутри страны против Зощенко.
Б.Ковалев
―
Знаете, когда я смотрю даже нашу советскую прессу конца 30-х – начала 40-х годов, ничто не предвосхищало события 46 года. Зощенко пишет немало. О Зощенко пишут в основном в таких превосходных тонах. Когда смотришь, наверное, самую правдивую 4-ю полосу вот этой четырехполосной газеты, где дается всякая всячина, некая культурная смесь. Сколько раз поминаются рассказы Зощенко, выступления неких конферансье, выступления неких артистов… И здесь я бы сказал, что касается Зощенко, вот он оказался тем самым героем, который и имя, и творчество, одновременно сражались по обе линии фронта. Потому что Зощенко кроме тех самых антифашистских пьес писал крайне любопытные рассказы о героях-партизанах, о борьбе… Повторюсь, советских партизан в тылу Гитлеровских войск. И с другой стороны, на страницах коллаборационистской прессы активно, широко публикуются его рассказы. Его рассказы публикуются под следующим ключом: «Вот что дала советская власть, во что она превратила русского человека». Иногда могли быть какие-то легкие антисемитские комментарии, которых у Зощенко не было… Но вот эти рассказы 20-х – начала 30-х годов, даже конца 30-х годов, они были весьма востребованы немецкой пропагандой, что интересно. Вот эти пропагандистские бригады, которые разъезжали по оккупированной территории, когда там пели, плясали, танцевали, о Гитлере «мудром, родном и любимом счастливые песни слагает народ». Очень часто конферансье рассказывали что-то из Зощенко, причем восторженные рецензенты говорили, что он от смеха лежал весь зал. Все слушатели с восторгом встретили замечательное произведение замечательного русского писателя.А когда мы посмотрим на некую попытку… Знаете, такого теоретического осмысления истории русской сатирической литературы, то название одной статьи говорит само за себя. «История русской сатиры от Фонвизина до Зощенко».
В.Дымарский
―
Борис Николаевич, это у нас как бы такая была длинная, но необходимая вводная часть к военному времени, правильно я понимаю?
Б.Ковалев
―
Да. Хотя мы по сути своей военное время и затрагиваем уже.
В.Дымарский
―
Ну да. Но в какой мере, что такое, как вот эта пропаганда нацистская… Я очень хорошо помню ваш рассказ про Достоевского, как сейчас модно говорить – формат, в том же формате, как и Достоевский, использовались Ахматова и Зощенко? И были ли они единственными советскими литераторами, которые заняли место в нацистской пропаганде?
Б.Ковалев
―
Конечно, они были не единственными советскими писателями. С одной стороны, мы говорим и я уже поминал о писателях – жертвах Советского строя. Были репрессированы в 20-30-е годы. Крайне любопытны статьи о Михаиле Булгакове, которого называют «учеником Михаила Зощенко, который не смог реализовать свой гений, свой талант, потому что абсолютное большинство его произведений, его пьес было или уничтожено, или забыто. И мы, к сожалению, можем только подозревать об уровне его таланта». Тем более, ходили в свое время по Москве и Ленинграду слухи о каком-то гениальном романе, который этот великий писатель, повторю слова коллаборационистстких критиков, «так и не смог себя реализовать». Вот что касается…«Мастер и Маргарита» никоим образом не поминается, поминаются только его пьесы, «Дни Трубиных». Поминается все то…
В.Дымарский
―
Я просто видел лично много иммигрантских изданий на русском языке. Они печатали и «Роковые яйца», и другие произведения тоже.
Б.Ковалев
―
Кстати, что касается произведения «Роковые яйца», на страницах коллаборационистской прессы я видел если не полный текст, то… Развернутый синопсис. Читатель, прочитав его, несколько страниц, вполне мог представить, о чем это произведение.Если говорить о Михаиле Зощенко, в этой самой системе немецкой пропаганды как прозаик он занимал более широкую нишу, чем Анна Ахматова. Вот такие… Анна Ахматова, ее строчки, ее поэзия, ее жизнь и судьба регулярно встречаются на страницах прессы, но далеко не всегда в некоем единоличном ключе. А вот неким таким списком великих русских оппозиционных поэтов 20 века.
В.Дымарский
―
Борис Николаевич, мы сейчас прервемся на выпуск новостей, после которого продолжим программу «Цена Победы».НОВОСТИ
В.Дымарский
―
Еще раз добрый вечер, мы продолжаем программу «Цена Победы», все в том же составе, как и первые полчаса. Меня, ведущего, зовут Виталий Дымарский, мой гость, напоминаю, доктор исторических наук Борис Ковалев, профессор Санкт-Петербургского института истории Российской Академии наук, главный научный сотрудник.
Б.Ковалев
―
Ведущий научный сотрудник.
В.Дымарский
―
И профессор университета…
Б.Ковалев
―
Имени Ярослава Мудрого.
В.Дымарский
―
Я помню, что… Что-то я помню, с Ярославом мудрым было связано. В Великом Новгороде. И в Санкт-Петербурге. Борис Николаевич, я напоминаю нашим слушателям, что тема нашей сегодняшней программы… у Ковалева всегда что-то такое новое, интересное и неожиданное. Так вот, сегодня мы говорим об Ахматовой и о Зощенко. Но не просто как о невероятно известных советских писателях, но еще и о том, как во время войны их имена, их творчество использовала нацистская пропаганда.Когда мы говорим «нацистская пропаганда использовала Ахматову, Зощенко»… Что значит «использовали»? В каких форматах? Книги издавали и раздавали на оккупированных территориях? Или печатали в газетах коллаборационистских? Как их можно было использовать? Рассказывали советским людям, что «почитайте ваших авторов, Ахматову и Зощенко», тем более, их и так знали… Что открывали в них нового для советского читателя?
Б.Ковалев
―
Начнем с того, что это очень хороший пропагандистский подход. Не нужно людям говорить о том, что те, кого раньше большевики проклинали, они хорошие, а те, кого большевики хвалили, они плохие. Что и Пушкин, и Толстой, и уже поминавшийся нами Достоевский, из творческих гениев 20 века Ахматова, великолепный писатель Зощенко, они наши. Они наши. Не «их», «наши». Они вместе с нами борются с большевизмом. Посмотрите, насколько бичует язвы советского общества, советских людей известный русский писатель, юморист и сатирик. И его произведения… Сразу хочу оговориться, я не видел отдельно изданных книжек на оккупированной территории Михаила Зощенко, но я видел огромное количество газет, журналов, где давались полнотекстовые рассказы Михаила Михайловича Зощенко. Причем очень разные по содержанию. Это и проблема советского быта. Это и проблема женщины, которая вот пытается раскрепоститься, а тупые, жестокие мужики не дают это делать. И проблема мещанства, и проблема грязи. То есть, это можно было прочитать.И получается, что не только и не сколько это раздавали, а в том числе даже и продавали. Потому что многие журналы, в особенности, когда мы говорим о 43-44 годе, не раздавались, а продавались.
Далее, об это я уже в первой части программы говорил, могло то или иное произведение использоваться на некоем концерте, в некоей речи. По радио, безусловно. Но и в пассажах немецких пропагандистов, причем как русских, так и немецких, которые, перечисляя язвы Советского Союза… Вот, есть у меня такой небезызвестный герой. Хотя коллега Будницкий высказал сомнение в этом факте, но за что купил, за то продаю. В свое время мне Герой Советского Союза Иван Иванович Сергунин рассказывал, как они вот этого журналиста с псевдонимом «Игорь Свободин» в начале убили шилом в сердце, потом вывезли на большак Ленинград-Одесса, повесили, а труп заминировали.
Так вот, Игорь Свободин на страницах газеты «За Родину» опубликовал целую серию статей о необходимости борьбы с коммунизмом. И в том числе, в качестве аргумента, почему нужно бороться с коммунизмом, он приводил многочисленные цитаты из произведений Михаила Зощенко. О том, что, оказывается, Третий рейх, Германия, те русские люди, вставшие на путь сотрудничества с гитлеровцами, вот они помогают излечению этих самых язв, которые являются безусловным порождением советского строя.
В.Дымарский
―
Зощенко это и говорил. И советские люди это понимали, что это язвы, которые, тем не менее, партия, правительство вместе со всем советским народом пытаются изжить. То есть, как бы ничего нового нет, просто немножко другая упаковка.
Б.Ковалев
―
Да. С одной стороны – да. Но вы знаете, в Советском Союзе к концу 30-х годов, хотя, может, Зощенко это и не почувствовал, гайки все закручивались и закручивались. И вот та свобода литературы 20-х годов НЭПа, относительная свобода начала 30-х годов, когда хотя бы могли издать и более чем советского «Золотого теленка», к концу 30-х годов вот становится все менее заметным на страницах русской литературы. Литература становится все более громкой и все более помпезной. А вот говорить о язвах – это было чревато не самым лучшим результатом, поскольку могли притянуть и по статье «Клевета», а там, не приведи господь, могли органы этим заинтересоваться.Так что гитлеровцы, нацистская пропаганда поднимала весь тот запас информации, который у нее скопился за все предвоенные годы.
В.Дымарский
―
Борис Николаевич, по ходу дела такой вопрос. Вы говорили, что в газетах, в журналах. В моем представлении, теперь я понимаю, ошибочном, вот этих газет, журналов на русском языке на оккупированных территориях… Я думал, там вообще одна газета была. Но как я понимаю, этот рынок, что ли, если его можно так назвать, этих изданий на русском языке, был достаточно широкий? Были и журналы, и газеты – было, из чего выбрать?
Б.Ковалев
―
Книги даже, антологии. Было немало печатной продукции. Но если говорить о Северо-западе России, то понятно, ни о каких литературных излишествах в газетах, которые выходили в каком-нибудь небольшом районном центре, не приходится. Мы говорим о более крупном городе, будь то Смоленск, Орел, Псков, конечно. Это да.Но я бы назвал два центра русской литературы на оккупированной территории. С одной стороны это Смоленск, правда, там было немало писателей, причем бывший члена Союза советских писателей, тот же самый Березов, небезызвестный Широков. А вот что касается Риги, там еще в межвоенный период сформировалась небезынтересная издательская база, русскоязычная писательская база, ориентированная на вот эмигрантов первой волны. И вот эта база к началу войны не была потеряна. А также потенциальные читатели не были потеряны.
Иными словами, когда мы говорим о Смоленске, там больше местные авторы пытались реализовать в первую очередь самих себя. А вот что касается Риги, там мигранты, там, безусловно, пиетет перед русской поэзией Серебряного века, где на пьедестале славы стояла Анна Андреевна Ахматова. Там весьма хорошее знание, опять-таки, из этих же эмигрантских изначально журнальчиков, Михаила Зощенко, который, по мнению радостно потирающих ручки наших эмигрантов первой волны, бичевал, критиковал реалии советских порядков, реалии советского строя.
В.Дымарский
―
Конечно, вот этих вот центров эмигрантской литературы довоенной… Между 17 годом и началом войны, действительно очень много, мы как-то больше всего слышим о Париже. Ну еще Прага, Югославия. Рига, практически вся Германия, берлин…
Б.Ковалев
―
Да. Но понимаете, в реалиях войны печатная продукция из Парижа, из Югославии доходила до исконно российских, советских территорий с гораздо большими проблемами, чем то, что могло происходить, например, по дороге «Рига – Псков». Она просто короче.
В.Дымарский
―
И короче, и ближе. И понятнее все как бы.
Б.Ковалев
―
Да. В Риге в меньшей степени, кстати, где издавалась газета «Северное слово», так что здесь Прибалтика, она была таким, знаете, неким переходным мостиком. Не совсем эмиграцией.
В.Дымарский
―
Ближайший такой… После 40-го года считался еще советский, но воспринималась как не советская такая территория.
Б.Ковалев
―
Да. Но изначально – часть территории Российской Империи.
В.Дымарский
―
Ну да. Борис Николаевич, я бы еще раз хотел вернуться к тому, с чего мы начинали нашу программу. Сам вот этот факт использования. Он потом нигде не фигурировал? В том знаменитом постановлении в журналах «Ленинград» и «Звезда» прямых упреков обоим нашим писателям не было?
Б.Ковалев
―
Не было. И я думаю, что если бы такие упреки были…
В.Дымарский
―
То было бы еще хуже.
Б.Ковалев
―
Было бы еще хуже. Ахматова и Зощенко не ограничились бы исключением из Союза советских писателей, того бойкота, которому некоторые их очень испуганные друзья подвергли их. Все друзья. И того, и другого.
В.Дымарский
―
Интересная вещь. Это была уже позднее практика советская, что люди, которых использовали на Западе, они должны были сами против этого протестовать. Поднимать свой голос против использования их имени врагами, идейными или не обязательно даже идейными. Вот здесь никто, ни Зощенко, ни Ахматова во время войны, никто к ним не обращался и не просил заявить, что они к этому руку не прикладывали никакую? Или не до того было?
Б.Ковалев
―
Если посмотреть на уже упоминавшиеся рассказы об партизане Германе, на многие произведения Зощенко эти люди однозначно сделали свой выбор. При этом немецкая пропаганда, в особенности применительно к Ахматовой, утверждала, что они это сделали совершенно не искренне, что они это сделали, скрывая свою сущность. Что интересно, опять же. Если творчество Ахматовой периода войны, я нашел несколько отсылок, что она вынуждена, ее заставили, она спасает жизнь своему сыну. То творчество Зощенко периода войны, понятно, тема 100% табуированная. Как будто бы этот писатель, как и Михаил Булгаков, уже давно в лучшем из миров.
В.Дымарский
―
То есть, вообще как бы не упоминался военный период?
Б.Ковалев
―
Не упоминалось. Брались конкретные произведения, высоко их оценивали, но то, что появляется антисоветская… Антифашистские, конечно, пьесы, просоветские рассказы, об этом немецкая пропаганда, пронацистская пропаганда предпочитала молчать.
В.Дымарский
―
Борис Николаевич, еще хотел спросить вас, когда вы упоминали советских писателей, пошедших на коллаборацию, на сотрудничество с немцами, в частности, вы говорили о некой группе писателей в Смоленске, а какова их судьба? Они ушли вместе с немцами потом? Или оставались? Или понесли заслуженное наказание за свой коллаборационизм?
Б.Ковалев
―
Вы знаете, и главный редактор газеты «Новый путь» , поэт, комсомолец Долгоненков скончается в середине 70-х годов в Германии.
В.Дымарский
―
Это газета смоленская?
Б.Ковалев
―
Да. Уже упоминавшийся мной Березов-Акульшин, который сделает в первой половине 50-х годов печально известный Березовский прецедент, благодаря которому многие военные преступники смогли потом легализоваться в Соединенных Штатах Америки, уйдет из жизни на десятом десятке.Ну вот уже правда упоминавшийся мной Пасхин или Широков, этот автор скончается от алкоголизма, дай бог памяти. На 50-м году жизни, но тоже в Америке. Большинство из них избежали наказания и нашли прибежище в западных странах.
В.Дымарский
―
Вот знаете, что еще интересно. Выбрав Ахматову и Зощенко, немцы, немецкая пропаганда, геббельсовская структура вся, понятно, что она их выбирала по принципу антисоветчины. Но ведь им нужен был еще антисемитизм, чего ни у Ахматовой, ни у Зощенко найти невозможно.
Б.Ковалев
―
Насчет Ахматовой. Здесь ничего сказать не могу. Но что касается Зощенко, для этого существовали комментаторы, которые могли… Знаете, я, наверное, неправ, когда приводил в пример статью Бориса Филистинского, как напечатали Анну Ахматову, там регулярно шли в статье антисемитское пассажи, что евреи травят великую русскую поэтессу, что они бессовестно ведут себя, нагло, как слон в посудной лавке, отпихивая все ценное, все святое.Что касается произведений Михаила Зощенко, могли идти некие комментарии, введения, вступления, где обязательно поминались те самые «служилые жидки», что именно евреи портили русский народ, разлагали русский народ. Или делали ставку на те уродливые образы, которые так гениально высмеивает русский писатель Михаил Зощенко.
В.Дымарский
―
Тем более, это старый прием пропаганды, который до сих пор даже в России можно встретить, знак равенства между большевизмом и евреями.
Б.Ковалев
―
Такая пропаганда против жидо-большевизма. Очень во многих произведениях или статьях это идет именно в такой формулировку.
В.Дымарский
―
У вас… Или не у вас, в библиотеках, в коллекциях, книг, именно книг, изданных в немецких или на оккупированных территориях, в издательствах, в типографиях нет, ни Ахматовой, ни Зощенко? Это в основном были периодические издания?
Б.Ковалев
―
Это были периодические издания или это были антологии, которые выходили в той же самой Риге. Ну а про книгу, изданную в Третьем Рейхе, Михаила Зощенко, мы уже с вами говорили.
В.Дымарский
―
Это 30-е годы… А что такое литературная жизнь на оккупированных территориях? Сохранялись, безусловно, советские библиотеки?
Б.Ковалев
―
Библиотеки подвергались соответствующей чистке.
В.Дымарский
―
Немцев и на это хватало?
Б.Ковалев
―
Немцев на это хватало, нужно было уничтожать произведения Маркса, Энгельса, Ленина. Писателей-евреев. Не приведи господь – каких-нибудь немецких писателей-коммунистов. Что-то предложить свое новое было… Но я бы не сказал, что это издавалось огромным тиражом, доступным для каждого читателя. И чего греха таить, в реалиях нацистского оккупационного режима, когда перед большинством людей стоял вопрос выживания, читать русскую поэзию Серебряного века было просто некогда. Не до этого было. Но знали, цитировали.В свое время я в одной из своих книг привел информацию о том, как в школах на оккупированной территории Северо-запада проходили уроки памяти великой русской поэтессы Марины Цветаевой, которая повесилась в Москве. И кто-то из коллег мне с возмущением сказал: «Ну чего ты глупости пишешь? Она же повесилась не в Москве. Она же покончила жизнь самоубийством в Елабуге». А я ответил: «А мне непонятно другое. Как буквально через несколько месяцев, недель даже, после ее трагической смерти, на оккупированной территории уже знали, что некая беженка, некая эвакуированная дамочка покончила жизнь самоубийством? Хотя мы понимаем, что даже в Елабуге ее никто особо не идентифицировал как великую русскую поэтессу. И уже это дошло через линию фронта, и уже там Марину Цветаеву, как одну из главных конкуренток Ахматовой, вот тоже поднимали на щит.
Но почему-то, кстати, хотя ее тоже поминали, поминали ее реже, чем Анну Андреевну. Я привел пример уроков памяти, но, как-то, видимо ее поэзия не очень ложилась…
В.Дымарский
―
Я не берусь сравнивать, но все-таки авторитет Ахматовой был всегда чуть повыше, мне кажется. Ахматова всегда была номер один.
Б.Ковалев
―
Я думаю, что сама по себе Цветаева…
В.Дымарский
―
Это не значит, что Цветаева хуже, я не хочу обижать… Многие сейчас нас слушают и начинают возмущаться: «А мне Цветаева больше нравится» и так далее. Мы не об этом сейчас говорим.
Б.Ковалев
―
Мы говорим, что ее образ был менее выгоден для вот этих циничных и прагматичных пропагандистов.
В.Дымарский
―
Ну да. Борис Николаевич, у нас время подходит к концу. Я как раз не успел вас спросить, вы сами об этом заговорили, я чуть расширю вопрос. Вот проходили Цветаеву.. Я имею в виду, какая литература была в школах на оккупированных территориях? Во-первых, напрашивалось изучать ту эмигрантскую русскую литературу, которая не доходила до советской России в годы, когда там были большевики. Дошла ли эта литература в виде уроков литературы в школы? А если нет, что вообще изучали? Классиков? Толстой, Пушкин, Достоевский?
Б.Ковалев
―
Классику – да, в основном. Не столько Достоевский, а сколько известные русские писатели, тот же самый Александр Сергеевич Пушкин, которые интерпретировались соответствующим образом. Нужно также понимать, что чем дальше от центра, чем глубже в деревню, в особенности – те деревни, которые были далеко от немецких гарнизонов. Учительница могла совершенно спокойно рассказывать детям о подвиге Александра Невского, о подвиге русского народа в борьбе с проклятыми немецкими псами-рыцарями. Расхваливать советские фильмы.Но понятно при этом, в классе висел портрет Адольфа Гитлера, который нужно было обязательно предъявлять каждому проверяющему.
В.Дымарский
―
Увы, наше время закончилось. У меня еще был один вопрос, но мы уже не успеем. Может быть, очень коротко. А свою немецкую литературу они не продвигали народам оккупированным?
Б.Ковалев
―
Продвигали. В основном это были святочно-розовосопленные рассказы о Гитлере, о Хорсте Весселе, о нацистах.
В.Дымарский
―
Не Гете, ни Гейне?
Б.Ковалев
―
Ни в коем… Гейне? Гейне??
В.Дымарский
―
Это я так, имею в виду – классику немецкую.
Б.Ковалев
―
Какой классик?? Он жид! Он вообще был запрещен. А про Гете… Да, про Гете что-то было, но не продвигали.
В.Дымарский
―
Понятно. Хорошо. Увы, наше время закончилось, спасибо. Это был Борис Николаевич Ковалев, мы говорили об использовании советских литераторов, советских писателей в нацистской пропаганде, в данном случае – Ахматова и Зощенко. Был у нас уже Достоевский. Может, мы еще одну программу этому посвятим, если Борис Николаевич разыщет в своих исследовательских стараниях еще несколько имен и несколько новых фактов. Спасибо, это была программа «Цена Победы», до встречи.