Блокада и "Ленинградское дело" - Валерий Кузнецов , Владимир Микоян - Цена Победы - 2019-02-09
В.Дымарский
―
Добрый вечер, это – программа «Цена Победы», меня зовут Виталий Дымарский, я сегодня в одиночестве веду эту программу из Санкт-Петербурга. Сегодня было бы даже правильнее сказать, что я ее веду из Ленинграда, потому что мы сегодня будем говорить исключительно о Ленинграде, о ленинградской блокаде. И не только о ней. И сегодня у нас такой очень необычный эфир. И я давайте представлю сегодняшних гостей.Валерий Алексеевич Кузнецов, добрый вечер. Валерий Алексеевич – сын Алексея Александровича Кузнецова, человека, имя которого в первую очередь связано, наверное, с блокадой, с организацией и самой блокады, и защиты города. И Алексей Александрович Кузнецов, человек, имя которого связано с так называемым «Ленинградским делом». Это – один из тех людей, которые пострадали после войны в той истории, которая осталась у нас в памяти как «Ленинградское дело».
И еще один сегодняшний гость и собеседник, Владимир Сергеевич Микоян, добрый вечер. Он – дважды внук. Внук Анастаса Ивановича Микояна и внук Алексея Александровича Кузнецова. Я сейчас не буду долго рассказывать о семейных связах.
Короче говоря. Мама Владимира Сергеевича – дочь Алексея Александровича Кузнецова, а папа – сын Анастаса Ивановича Микояна. В таком составе мы будем сегодня говорить. Мы записываем программу в дни 75-летия снятия блокады Ленинграда. И в связи с этой датой мои сегодняшние гости здесь, в Санкт-Петербурге. И я представлю человека, который организовал нам всю эту встречу, тоже по фамилии Кузнецов, Владимир Валерьевич Кузнецов, дипломат. И главное, что давний знакомый «Эха Москвы», правильно?
С чего начать? Давайте, Валерий Алексеевич, с вас начнем. Вот в эти дни, когда празднуют снятие блокады… В Петербурге накануне этой даты было очень много споров по поводу того, что это за день, можно ли употреблять слово «празднуют». Нет ли здесь какой-то натяжки. Может, это, скорее, день поминовения. Потому что само слово «блокада» никак не вяжется со словом «праздник», слишком драматично и трагично. Вы приехали праздновать?
В.Кузнецов
―
Я, Виталий, прежде всего хочу поблагодарить вас и обратиться с приветствием к слушателям «Эха Москвы», сказать, что вы только упомянули, что это – давний друг, мой сын, радиостанции. Кроме того, в его машине постоянно установлено радио на канал «Эхо Москвы». Поэтому я – ежедневный слушатель.А что касается праздник ли… Это, безусловно, памятный день. Это, конечно, праздник, но, как говорится, со слезами на глазах. Я помню и первый салют, который я видел на Марсовом поле в эти дни. И люди и радовались, и плакали. Это же первый салют не в Москве, который был разрешено.
Это, к слову, как к этому относиться. Я видел и падающих людей еще тогда. Хотя, когда началась война.. Я же родился в 37 году, 10 февраля. В день, когда отмечали столетие со дня смерти Пушкина Александра Сергеевича на Черной Речке. Я даже помню шоколад, обертку, где маленький Пушкин, сидя в постели, слушает рассказы Арины Родионовны. Сказки.
И, когда началась война, мне было всего четыре года. Так что у меня память только вспышками такими. Я помню, когда отец позвонил со Смольного, а он вообще не ночевал тогда дома. Когда мама всех нас, детей, позвала. И я почему-то… багровый был тогда рассвет. В эту ночь немцы как раз и напали на Советский Союз. А отец и до этого… И на приграничной НРЗБ в Ленинградской области, и с Финляндией. И предупреждал он, говорил и Андрею Александровичу Жданову, который был первым лицом тогда в Ленинграде. А он вторым был, отец. Но, поскольку у Сталина была установка, что не может быть такого нападения. Сталин не допускал…
В.Дымарский
―
А были настроения, что будет война?
В.Кузнецов
―
Были, безусловно. Вот у того же отца, он видел и массу перебежчиков. Не говоря уже о донесениях наших разведчиков.
В.Микоян
―
Извините, я вас перебью. Мне эрмитажники рассказывают удивительную историю, что весной 41-го года тогдашний директор Эрмитажа начал упаковывать…
В.Дымарский
―
И вообще это считается удивительной историей, как Эрмитаж успел, почему он был готов. Он заранее готовился.
В.Микоян
―
Он сильно рисковал попасть в разряд провокаторов. Многие поплатились даже жизнью просто за предположение о том, что может начаться война с Германией.
В.Дымарский
―
Алексей Александрович был вторым человеком? После Жданова? Алексей Александрович отвечал за какое направление?
В.Кузнецов
―
За все, кадры… Абсолютно все. Были там секретари горкома по отраслям, но он отвечал за все. Был, как говорят, на хозяйстве. Жданова в начале войны не было, Сталин ему разрешил ехать в отпуск, даже настоял, чтобы он уезжал, демонстрируя спокойствие. И отец оставался на хозяйстве. И все первые мероприятия по обеспечению безопасности города и населения лежали на нем. И мобилизация, и все… Все в сжатые сроки проводилось.
В.Дымарский
―
А он был таким, как я знаю дипломатом… Алексей Александрович был карьерным партработником?
В.Кузнецов
―
Да, можно так сказать, поскольку он был организатором первой комсомолии в Новгородской области. Первая ячейка комсомольская была создана им. Потом он был секретарем комсомольской организации Малые Вишеры, в Новгороде был. И Киров его заметил как очень энергичного работника. И он его взял в Ленинград.
В.Дымарский
―
А как отец пережил после убийства Кирова… В том смысле, что его не затронули репрессии, да?
В.Кузнецов
―
Нет, затронули только с моральной, потому что он очень переживал, у нас даже дома были фотографии Кирова, он очень к нему относился с большим уважением. И он был уже тогда, когда Кирова убили, был заведующим отделом организационной работы в обкоме.
В.Дымарский
―
Валерий Алексеевич, если вспоминать блокадное время. Я так понимаю, в ваших личных воспоминаниях и впечатлениях что-то детское, а потом уже рассказы?
В.Кузнецов
―
Конечно, мои родственники все в Ленинграде были. Мой дядя был глухой вообще, родной брат матери. Они ведь все были дети священника новгородского. И когда-то вменялось отцу, что связался, это считалось тогда таким криминалом. У моей бабушки было 6 человек детей. И вот трое осталось. Они все были… Мой дядя, брат мамы, был руководителем саперно-строительных отрядов. Кстати, Пискаревку, вот те взрывные работы, чтобы братские могилы в этой мерзлой земле устроить, все его люди делали. Там, в основном, и были захоронения тогда.Другой брат мамы глухой был, его комиссовали, не брали на фронт. И он упросил отца, чтобы тот его оставил в Ленинграде. Он, кстати, до войны был начальником… Руководителем ленинградского радио, больше вещал, но ничего не слышал. И отец его оставил при себе, при штабе. Он был порученец. Вот они все были на фронте. А мама моя в госпиталях работала, помогала.
В.Дымарский
―
А знаете ли вы, есть ли у вас воспоминания, как отец, скажем, оценивал Жданова? Они были конкуренты или они составляли пару?
В.Кузнецов
―
Скорее, пару. Конкурентами назвать нельзя, потому что многие вещи и положительные, они связаны с их совместной деятельностью. И трагические, критические какие-то вещи. Например, я скажу, что где-то говорят, что отец был в тройке, которая подписывала в 37-м году вот эти репрессивные списки, которые после смерти Кирова волна прокатилась… Это, конечно, Жданова было указание, первые секретари входили в тройку. Он не хотел оставлять свою подпись. У него вроде как чистые руки. А отец… Хотя это было все мероприятием НКВД, первая подпись начальника НКВД, а уже вторые просто визировали, что они составляли списки.В принципе, это так. И отец поддерживал, будучи секретарём потом ЦК, начинания Жданова.
В.Дымарский
―
Когда его выдвинули секретарем ЦК, это чья инициатива была?
В.Кузнецов
―
Сталина. Я представляю фактическую историю о том, как это началось. Во время войны Жданов-то отсутствовал, и отец занимался всей организационной подготовкой противника. И Сталин как-то вот уже к нему звонил, именно к нему, давая какие-то указания… Жданов приехал позже. На первом этапе его не было.А потом случилась такая вещь. Жданов – человек мягкий, культурный, приятный в общении был, я лично его очень хорошо помню. Я помню, когда он приезжал к нам, мой дядя глухой который, он блестяще играл на пианино. Он и меня научил играть. И, когда вырывались какие-то минуты, пели какие-то… И Жданов тоже пел. Вот такие воспоминания у меня.
В.Дымарский
―
Когда отца выдвинули в Москву секретарем ЦК, как Жданов на это реагировал?
В.Кузнецов
―
Жданов приветствовал, он поддерживал это. Сталин, поскольку он все время звонил, он привык… Сталин, коварный его мозг, он вообще, было очень много таких вещей, как будто он провоцировал, чтобы отец взял вообще всю на себя власть и Жданова оттер. И, когда звонил Сталин отцу, а Жданов болел и где-то даже… И на свой страх и риск отец, Жданов – второй человек в государстве, он его не то, что изолировал, но закрыл на этой девятке, на Каменном острове, дом. И он все звонки Сталина и указания транслировал как бы своим подчиненным, «то, что мне Жданов сказал, а ему звонил Сталин». Жданов это знал, он высоко это ценил.А Сталина это дико бесило, раздражение вызывало.
В.Дымарский
―
Сталин понимал, что отец просто прикрывается Ждановым.
В.Кузнецов
―
Понимал. И это его, конечно, злило. Жданов ведь не скрывал, что не выносит бомбежек, обстрелов. Сталин его спрашивал, кто руководит. Он говорил: «А наверху Кузнецов», было. Действительно он даже с гордостью Сталину говорил. Сталин оценил и это. Не то чтобы проявление трусости Жданова, а его правду, откровенность. Ему же главное тогда был результат.
В.Дымарский
―
Музей, который называют еще в Петербурге репрессированным, потому что… Мы еще поговорим. У меня к вам обоим такой вопрос. Что произошло со Сталиным после войны в отношении Ленинграда? Сам факт блокады, может быть, что-то у него было в связи с тем… Я не буду употреблять тот глагол, который сам употребил Сталин по поводу первых дней войны. Почему? И репрессированный музей, и память о блокаде он вообще пытался, по-моему, стереть…
В.Микоян
―
Могу вам сказать свое мнение на основании материалов дела кузнецовского. В архиве ФСБ 17 томов. Один том, правда, принадлежит обыску и описи вещей, второй том – допрос жены Кузнецова, которая была арестована и провела 3,5 года во Владимирском централе. Остальные 15 томов – допросы. И, читая их по нарастающей. Он был арестован 13 августа 49-го года. И допросы интенсивно шли плоть до зимы. Тогда его, видимо, и пытали, и всячески обрабатывали, чтобы он давал те показания, которые были нужны.А что им было нужно? Обвинить в том, что Кузнецов прославлял Ленинград, говорил… Причем они основывались на выступлениях Кузнецова, которые сейчас звучат совершенно нормально, обычно, потому что Кузнецов говорил о стойкости людей. Не было таких слов как «особая каста», но он говорил, что ленинградцы – это особая прослойка людей, люди стойкие, которые доказали во время блокады свое мужество, характер, что Ленинград в этом смысле – особый город. Но это так и есть, в общем.
В.Дымарский
―
Почему раздражало Сталина?
В.Микоян
―
Я вам скажу, почему. Первое, что в этих документах есть. «Вы умаляли роль верховного главнокомандующего. Вы говорили, что Ленинград сам себя освободил». Но это так и есть, потому что прорыв-то был изнутри. «Вы подразумевали, что вам центральная власть ничем не помогала, что вы тут сами вроде как справились». Почему еще он обрушился не только на Кузнецова, но лишь 200 человек просто погибли, были расстреляны. И около 2000 были отправлены в лагеря. Та самая прослойка… Люди, которые прошли блокаду не просто так, не просто проехали. В тяжелейших условиях они находили решения, действовали самостоятельно без каких-либо руководящих указаний из центра. У них выковался просто другой характер.
В.Дымарский
―
Мы сейчас обязательно продолжим эту беседу, мы сейчас просто прервемся на выпуск новостей, после чего продолжим программу «Цена Победы».НОВОСТИ
В.Дымарский
―
Мы продолжаем программу «Цена Победы», напоминаю, мы сегодня выходим из Санкт-Петербурга, и я беседую с семейством Алексея Кузнецова, известного государственного партийного деятеля, репрессированного в рамках «Ленинградского дела» так называемого в конце 40-х годов. И у меня сегодня в гостях, в этом городе, Валерий Алексеевич Кузнецов, сын. И Владимир Сергеевич Микоян, внук. И еще и внук Анастаса Микояна. И нам помогает Володя Кузнецов, внук Алексея Кузнецова… То есть, вы двоюродные братья.Я прервал вас. Почему возникло вообще «Ленинградское дело» и почему было такое отношение Сталина к ленинградцам, которых он вроде сам и выдвигал. Тот же Кузнецов был переведен по его инициативе секретарем в ЦК в Москву.
В.Микоян
―
Я убежден, что Сталин после войны понял, что как среди военных, так и среди партийных и хозяйственных работников выковалась некая иная каста людей, самостоятельных, решительных, с собственным мнением. Тогда ведь, во время войны, изменилась вся система принятия решений. Ведь аресты военачальников, где-то – аресты, где-то, такая ссылка почетная того же Жукова в Одессу, показывает, что Сталину такие люди показались опасными. Мало ли что они со своей новой самостоятельностью могут вытворить.
В.Дымарский
―
Сталин вообще боялся победителей. Даже средний офицерский состав, который прошел до Берлина…
В.Микоян
―
Вы абсолютно правы. И это при том, что у Кузнецова было уважение к Сталину, он для него был вождь. Кузнецов был предан идее партии. Тем не менее, в нем он все-таки видел людей, на которых нельзя положиться, потому что уж очень они стали самостоятельные, со стержнем. «Ленинградское дело» из этого вытекает, но это не главная причина. О «Ленинградском деле» можно и нужно говорить отдельно.Я всегда не согласен со словом «репрессированный», потому что что за этим стоит? Кузнецов был расстрелян. А репрессированный – непонятно, что произошло с человек. Такое вот общее понятие, мне оно не очень нравится, за ним непонятно что. Люди были расстреляны, так об этом и надо говорить.
В.Дымарский
―
Сколько было расстреляно в рамках «Ленинградского дела»?
В.Микоян
―
Около 200. Но первые – это все руководители, шесть человек. Туда попал еще и Вознесенский, заместитель Сталина. А остальные – ленинградцы. Кстати говоря, они все приехали в Ленинград, как Алексей Александрович.
В.Дымарский
―
Тогда в глазах Сталина складывалась некая группировка, сильная ленинградская парторганизация?
В.Микоян
―
Именно так и было подано, что Кузнецов со своими сторонниками Ленинград пытались, и партийную организацию Ленинграда, пытались выставить как некое особое звено в партийной всей системе. Кузнецов насаждал всех своих людей… А он был секретарем по кадрам, он обязан был. И он, зная ленинградцев, многие начали работать в разных частях страны, потому что он лично их знал. Проверенные войной и блокадой люди.Часть этих обвинений – что пытались обособить партийную организацию Ленинграда, противопоставить ее всей остальной партии и постепенно узурпировать власть.
В.Кузнецов
―
Или даже имеется такое определение, средостение. Это – создание, скажем так, какого-то барьера, отделения, то, о чем говорил Владимир. Придумали специальный даже термин.
В.Микоян
―
То есть, оставался еще один шаг, чтобы сказать, что Сталин испугался, что Кузнецов может ему составить конкуренцию.
В.Дымарский
―
Валерий Алексеевич, вы рассказывали, что следователь измерял портрет Кузнецова?
В.Кузнецов
―
Создан был сначала не музей, а выставка. Причем они начали ее создавать, собирать материалы в 43-м году. И это был не музей, а выставка.
В.Дымарский
―
Мы возвращаемся к вопросу о музее блокады.
В.Кузнецов
―
Ради обвинения назвали это музеем. Почему он стал фигурировать в обвинении? Потому что они через музей решили прославлять себя, а не верховного главнокомандующего. Что было полной ерундой, там висел портрет Сталина. Измеряли размеры портретов, насколько они соответствуют приемлемым размерам, и не больше ли они портрета Сталина. Потому что если на сантиметр вылез, то все, ты сам себя возвеличиваешь…
В.Дымарский
―
А вот раз уж мы говорим о таком отношении к ленинградцам. Сейчас об этом говорят, может, недостаточно часто. Вообще не очень понятно послевоенное отношение Сталина вообще к войне, вот это вот то, что День Победы перестал… Один раз, по-моему, праздновалось. А восстановили его при Брежневе, если не при Хрущеве. Почему? Он чувствовал какую-то ответственность, вину?
В.Микоян
―
Не знаю. Я считаю, что Сталин – совершенно бессовестный человек. И никакого чувства вины… Оно, по-моему, ему вообще было не присуще. Потому что другой бы уже 10 раз застрелился после того, что он натворил и с людьми, и в начале войны. Не думаю, что он испытывал чувство вины. Думаю, все корни идут туда, о чем я говорил. Что война родила новый слой людей. И лучше об этом не вспоминать.
В.Кузнецов
―
Сталин руководствовался прежде всего возможностью сохранения своей личной власти. Это было главное. И, наверное, отсюда нужно и плясать, когда мы говорим о мотивах, которыми он руководствовался в отношении каких-то конкретных людей.
В.Дымарский
―
Я хочу воспользоваться тем, что вы сейчас в Петербурге, где довольно активно обсуждается вопрос, раз уж мы об этом заговорили, связанный с музеем. Вот ваше мнение. Во-первых, врио губернатор Беглов вроде объявил, что будет он работать и стараться восстановить в полном объеме и расширить этой музей. Для наших слушателей напомню, что музей существует, он воссоздан. Но в здании Министерства обороны, а оно не очень хочет уступать свои помещения, музей там просто сейчас на небольших площадях пытается существовать дальше. Требуется его расширение. Пойдет ли на это министерство обороны – непонятно. Но Смольный пытается этого добиться.Одновременно стоял вопрос о создании нового музея или центра документации, много было концепций, которые вроде откладываются. По причине и финансовой, и другой. И кто-то говорит о том, что кому-то понадобилась площадка, на которой будет он воздвигнут. Но вот вы, как люди, имеющие семейное отношение к этой памяти. Как вы представляете, как должно хранить память о блокаде?
В.Микоян
―
Это – дело, в которое я пытаюсь вкладывать свою душу. Я считаю, что то здание, которое существует, это – здание историческое. Именно с этого все и начиналось. Да, после того, как начало разворачиваться «Ленинградское дело», музей разгромили. Многие экспонаты были потеряны, уничтожены. Музей был закрыт. Но я считаю, что этическая сторона этого дела требует того, чтобы новый музей был в том самом здании. Это первое. У него есть своя историческая жизнь и ценность.Но туда въехали военные. Военным можно и что-то другое подыскать, наверное. Я не знаю, насколько им там удобно.
Теперь что касается, другая сторона. Меня немного пугает… Вот сейчас новые веяния, я не против. Но, все-таки, делать музей совершенно новыми, современными технологиями, интерактивные экраны, то, се… Как можно кусочек хлеба в 125 граммов показывать на экране? Он должен лежать, люди должны его видеть. Все-таки, может, я прозвучу консервативно. Мне кажется, что экспозиция должна быть выстроена по классическим канонам. Где-то с вкраплениями новых технологий. Именно в такой последовательности. Чтобы это все было наглядно, понятно. И таких примеров очень много в музеях России. И не только в России.
Я, кстати, был на Сахалине. Есть музей победы над милитаристской Японией. Мы, кстати, этот день почему-то перестали праздновать.
В.Дымарский
―
Вообще забыли, что война кончилась не 9 мая.
В.Микоян
―
А 2 сентября 45-го года, и мы там людей положили немало. Так что это тоже день победы нашей. На Сахалине музей именно так и сделан, в такой комбинации. И это все очень наглядно и ярко. Поэтому мне кажется, что и с этической точки зрения, и с точки зрения той экспозиции, которая там есть, просто безусловно надо не творить что-то новое… Это где-то надо строить, как, когда, сколько лет пройдет…. В Ленинграде, я всегда говорю, должно быть три основных музея, Эрмитаж, Русский музей и Музей обороны и блокады Ленинграда. Конечно, не в приказном порядке, но я бы туристические группы водил бы обязательно туда. А что, в других городах есть такая практика.
В.Дымарский
―
Теперь, как петербуржец, я могу засвидетельствовать, что невероятное количество китайских туристов, у них еще одна точка, куда наши не ходят, а они ходят – Смольный. И это абсолютно обязательно.
В.Кузнецов
―
У отца при его кабинете комнатка отдыха была. И я там ночевал просто.
В.Дымарский
―
Не могу не спросить. А как Смольный жил в годы блокады?
В.Кузнецов
―
Я могу только помнить то, что отец в кабинете очень редко бывал. На заводах выступал, на фронте. Все время носился. Он очень решительный человек, он брал на себя решения, это очень важно было. Такая была обстановка. Согласовывать в Москвой не успевали, это и не надо было. Я скажу еще вот… Вспоминаю, там какая-то мол столовая была особая. Место особое было. Но то, что в детской памяти моей осталось, самое вкусное – это был кисель, я не знаю, на чем он был сделан. Что-то было, значит, сладкое. И то, не каждый день. Кашу гречневую да, там делали. Суп очень какой-то из консервов, но консервы сильно разбавляли…Я хочу сказать, что вроде я сын был одного из начальников в городе. А у меня в 43-м году дистрофия, причем крайней степени. А отец, туберкулез у него был. Не от жира какого-то лишнего. Так что это все, конечно, надуманные вещи. А так впечатление какое-то, что я вам сказал, очень сложное, бомбежки.
Как ни странно, очень хорошо была организована маскировка. Это отдельная, видимо, страница. Все основные памятники не были разрушены, закапывали в первые же дни войны, причем это все в плановом порядке. Ну вот то, что я говорил, когда отец оставался на хозяйстве. И потом вот Смольный был покрыт маскировочными сетками так, что наши летчики говорили, что его невозможно было отличить от каких-то зеленых насаждений, пустота. И туда ни разу ни один снаряд, ни бомбы не попали.
В.Микоян
―
Есть интересный факт, секретарь райкома города Пушкин предложил Кузнецову взорвать все дворцовые сооружения, чтобы они не достались немцам. Кузнецов воспрепятствовал. Так что мы имеем возможность смотреть на эти замечательные памятники еще и благодаря ему.
В.Дымарский
―
Я поскольку довольно часто беседую и с музейными работниками. Слава богу, что не взорвали, но немцы здесь тоже хорошо погуляли, в том смысле, что те фотографии, что я видел, такое состояние после войны, ужасно, конечно… И то, что это восстановили, заслуживает высокой оценки.Коллеги и журналисты, и историки, и архивисты недавно представляли такой проект «Побратимы». Там речь о том, как другие города принимали ленинградцев эвакуированных. У вас ничего не осталось в памяти, как была организована эвакуация и сколько все-таки успели эвакуировать?
И до сих пор нет точной цифры погибших в городе. Не удивительно, вы считаете, потому что невозможно сделать или мешает секретность в архивах?
В.Кузнецов
―
Вы знаете, я вот работаю в архиве ФСБ… То есть, родственникам разрешают смотреть. Я не думаю, что в отношении блокады есть какие-то запреты. Во всяком случае… Даже в книгах, вот сейчас публикуются донесения НКВД совершенно жуткие о каннибализме, о том, о сем. То, что, может быть, хотелось бы скрыть…
В.Дымарский
―
Что касается эвакуации, удалось довольно много людей эвакуировать?
В.Микоян
―
Насколько я знаю, по-моему, в августе 42-го эвакуация полностью была закончена. Если я не ошибаюсь.
В.Кузнецов
―
Эвакуировали прежде всего и детей, конечно. Если говорить о населении – детей с матерями. Кроме того, весь цвет рабочего класса, мастера Путиловского завода, другие были эвакуированы на Урал. Вместе с заводами. И они сходу, с рельс делали и танки, и пушки. И в самом Ленинграде оставались мастера высочайшего класса. И во время войны Ленинград не только свои вот части, которые город отстаивали, но даже из Ленинграда посылали по просьбе ставки снаряды, вооружение. Даже тогда
В.Микоян
―
Танки КВ делались здесь. Для того, чтобы по льду перевозить, снимали башки, и в таком виде тащили на тот берег. Кстати говоря, Кузнецов ведь… Его непосредственная сфера ответственности была военная промышленность. И были перепрофилированы фабрики на производство мин, снарядов. То есть, совершенно мирное производство.
В.Кузнецов
―
Еще хочу сказать. Руководители ленинградских предприятий, которые на оборонку работали, я лично их помню. Например, директор Кировского завода Зальцман, герой. Он со Сталиным имел прямую связь по телефону. Или генеральный конструктор танков… Кроме того, Ленинград же не жил только одной блокадой, одним сопротивлением. А вот культура, искусство. Вот те, кто остались в городе, они знают блокаду, ведь и балет сохранился. И ездила на фронты в блиндаже, я знаю, приезжала при мне группы из Кировского театра, в Мариинке они давали концерты.
В.Дымарский
―
Знаменитый Шостакович…
В.Кузнецов
―
Даже вот Ольга Берггольц. Актеры… Отец дружил с Черкасовым, даже когда Черкасов получал народного артиста СССР, он жил у нас на квартире в Москве. И во время, когда отец с Политбюро приехал в три часа, говорит: «Где этот долговязый черт?». И помню Черкасова, выглянул я, он зашел. Он в нижнем белье, ходил. «Ты спишь, а Политбюро думает, как тебя наградить». И они ушли в столовую отмечать его регалию новую.
В.Дымарский
―
К сожалению, нам надо завершать наш разговор. Я думаю, воспоминаний еще может быть очень много. Давайте пообещаем все, что сегодня не рассказали, дорассказать на страницах журнала «Дилетант». С этим семейством удивительным, я думаю, мы еще встретимся.