Дневники лейтената Гельфанда - Олег Будницкий - Цена Победы - 2015-11-07
В. Дымарский
―
Программа «Цена Победы» имы, ее ведущие, Владимир Рыжков…
В. Рыжков
―
… Виталий Дымарский.
В. Дымарский
―
Сегодня у нас очередная программа. Но она как бы является продолжением программы, которую уже вы слышали и могли прочитать на сайте «Эхо Москвы», а если не слышали и не читали, то вы еще можете это сделать, так же обратившись к сайту и к тому разделу, который касается программы «Цена Победы».Мы некоторое время назад говорили с сегодняшним нашим гостем – я его с удовольствием представляю –Олег Будницкий, историк, профессор Высшей школы экономики. И вас называют руководитель центра изучения Второй мировой войны.
О. Будницкий
―
Да, Международного центра истории и социологии Второй мировой войны и ее последствий.
В. Дымарский
―
Да. Я не знаю, можно ли считать эту книгу, которая лежит сейчас передо мной, последствием, но в какой-то мере, конечно. Но речь вот о чем шла, и о чем сегодня еще пойдет дальше. Речь шла о дневнике Владимира Гельфанда. Кому-то известно, может быть, кому-то неизвестно, что вообще дневники военные – это довольно большая редкость.
О. Будницкий
―
Да, это правда.
В. Дымарский
―
Хотя бы потому, что их было запрещено вести.
О. Будницкий
―
Это не совсем правда.
В. Дымарский
―
Я помню, что мы об этом, Олег Витальевич, говорили в прошлый раз. Но тем не менее, это редкость. И вот этот дневник был обнаружен, мы о нем много говорили, еще раз повторю, в предыдущей программе. Но сейчас некое продолжение темы. Во-первых, в виде прекрасно изданной книги «Владимир Гельфанд. Дневник 1941-1946».
В. Рыжков
―
Да, я вот смотрю – с большим вкусом очень оформлена.
В. Дымарский
―
Книга, насколько я знаю, в лидерах продаж.
О. Будницкий
―
На первом месте.
В. Дымарский
―
На первом месте среди мемуарной литературы.
О. Будницкий
―
Да, в магазине «Москва».
В. Рыжков
―
Так что, поспешите.
В. Дымарский
―
Да, Рыжков обратил внимание на иллюстрации – нужно понимать, что это иллюстрации оригинальные.
О. Будницкий
―
Это фотографии автора.
В. Рыжков
―
Да, это потрясающе!
В. Дымарский
―
И я так понимаю, Олег Витальевич, что вы нам сейчас расскажете о продолжении этой истории. Во всяком случае, как создавалась эта книга, в том числе, о вашем путешествии в Германию.
О. Будницкий
―
Это путешествие в Германию совсем недавнее, и главной целью поездки было свозить наших студентов Вышки, которые занимаются историей Второй мировой войны и изучением истории Холокоста и других видов нацистского геноцида. Ребята у нас посещали разные такого рода места вроде Заксенхаузена, не самые приятные, и провели там семинар совместный с коллегами из Свободного университета Берлина. Но это отдельная история.Я там, конечно же, встречался с Виталием Гельфандом, надо сказать, что эта история началась вообще-то с «Эха Москвы», это в предыдущей нашей передаче несколько лет назад, когда какие-то куски дневника, они появлялись в интернете, это делал сын автора Виталий.Он живет в Германии в Берлине уже много лет.
Я упоминал дневник его отца. Он позвонил на «Эхо», ему дали мой домашний телефон, вот мы с ним вступили в некоторый контакт, и он мне горько жаловался, что дневник его отца – часть дневника, точнее, вышел за 45-46 год, немецкая часть. Он в Германию вступил в январе 45 года и очень радовался, что Германия пылает, и какое удовольствие доставляет ему это зрелище. И он там служил, он дошел до сердца Германии, и он там остался служить – его оставили служить, он хотел, конечно, поехать домой. И он оттуда уехал только в октябре 46-го года. Он там служил в оккупационной администрации, он занимался разными хозяйственными делами…
В. Дымарский
―
И это конец дневника.
О. Будницкий
―
Да. Дневник заканчивается, он на самом деле вел дневник и потом, да, он не так систематично, это довольно большой объем. Но вот он заканчивается тем, что он едет на поезде – вот, скоро будет его родной Днепропетровск. Вот это окончание дневника, он едет в этом послевоенном поезде, смотрит – разруха вокруг, и вот сейчас появится родной город, из которого он когда-то был вынужден бежать в свете того, что наступали немцы, и совершенно неожиданно Днепропетровск оказался под угрозой оккупации. Для всех это был полный шок – пару месяцев после начала войны, чуть больше, конечно.Вот такая история. И вот Виталий Владимирович, он досадовал, что вышла немецкая часть дневника, причем, это был бестселлер в Германии.
В. Рыжков
―
А там какой был объем? Все-таки это довольно короткий период с января по май. Точнее, полтора года еще, учитывая работу потом в администрации.
О. Будницкий
―
Да, но это значительная часть дневника. Можно было спокойнее вести дневник.
В. Рыжков
―
Это полноценная книга на самом деле, даже вот эта последняя часть.
О. Будницкий
―
Даже последняя часть – это полноценная книга. Но, вы знаете, с 41-го года она полноценнее.
В. Рыжков
―
Конечно!
О. Будницкий
―
… 851 страница.
В. Рыжков
―
Да, чтобы наши слушатели представляли себе, что это увесистый такой том.
О. Будницкий
―
Да. И очень важная часть тома – это фотографии, которыеавтор делал в Германии. И вот сейчас Виталий передал для музея, для Еврейского музея в Марьиной Роще, вот, собственно, подлинники дневника, переписка, целый ряд документов, в том числе фотоаппараты, которыми эти снимки были сделаны – Agfa и Kodak. Не знаю, будут ли они действовать.
В. Рыжков
―
Agfa и Kodak. Если их смазать, немножко подкрутить, то вполне возможно, что они еще работают.
О. Будницкий
―
Ну, не исключено. Во всяком случае, нажимаешь кнопочку, он открывается, раскладывается… это вообще потрясающее зрелище и ощущение – держать это в руках. Это в фирменной упаковке тогдашнего времени и так далее. И он описывает, как он эти аппараты приобретает, и теперь вот держишь их в руках – это, конечно, особенное совершенно ощущение. В Германии – чтобы вы представили себе масштабы – было продано 83 тысячи экземпляров.
В. Рыжков
―
Фантастика!
О. Будницкий
―
Фантастика просто. Для сравнения – российское издание вышло тиражом 1200 экземпляров.
В. Рыжков
―
Ну, это пока. Посмотрим, может быть, будет счастливая судьба и будет много допечаток тиража.
О. Будницкий
―
Ну, посмотрим. Судя по тому, что мы сейчас увидели продажи в одном, по крайней мере, магазине «Москва», то, может быть, такая судьба его ждет и на родине. Тем паче, что вот это издание, он особенное. В каком плане особенное? Во-первых, мы восстановили полноценный текст дневника, потому что Виталий Гельфанд сделал огромную работу, он расшифровал это, сканировал и так далее. Но расшифровал, так сказать, начерно, все-таки не будучи историком, он все бумаги – они были в хаотическом виде, он все это подряд помещал. Мы восстановили…
В. Дымарский
―
… хронологию.
О. Будницкий
―
Мы – это мои сотрудники, сотрудники центра, Татьяна Львовна Воронина, и это стажер, исследователь нашего центра, моя бывшая студентка Ирина Махалова, а сейчас она магистрант университета имени Гумбольдта в Берлине. И знание немецкого языка весьма помогло при комментировании.Вот настоящий дневник в подлинном его, в полном виде, начинается с полуфразы буквально, это еще война не началась, это 41 год, предвоенные месяцы, и вот заканчивается октябрем 46 года.
В. Рыжков
―
Я смотрю, вы еще сделали и аппарат справочный.
О. Будницкий
―
Страницпочти 200…
В. Рыжков
―
Очень серьезный научный аппарат.
О. Будницкий
―
Да, спасибо. Мы старались. Во-первых, в аппарат отнесены разногорода документы, сопутствующие,упоминающиеся, подтверждающие – разного рода рапорты, характеристики, письма, фрагменты писем. Это очень важно понимать, контекст времени, и там сделан реальный комментарий. То есть, не только там восстановлен весь этот боевой путь – и не боевой, разный – идентифицированы все эти местечки, которые он упоминает. Потому что, условно, названий Каменка – тьма, нужно было понять, о чем идет речь, в каких именно он… он же не понимает, что происходит, да?Он даже иногда – ну, это солдат, он попал на фронт – он 23-го года рождения. Он был сержант, потом лейтенант. У него не было полного среднего образования, 9 классов он закончил,приблизительный эквивалент этому, накануне войны, и он был 23-го года, его в 41-м еще не призвали, его призвали в 42-м году. И он попал, как он пишет, на Харьковский фронт. Но Харьковского фронта – такого не было. Значит, это Харьковская катастрофа. Он оказался, прямо вот первые его впечатления от войны – это то, что случилось под Харьковом, последующее окружение, отступление и так далее. И он умудряется все время это все записывать. Это потрясающая хроника вот этого всего. Как они отступали к Сталинграду.
В. Дымарский
―
А можно я перебью? Я думаю, что мы и в прошлый раз об этом говорили, но здесь не удержаться, чтобы опять не задать этот вопрос. Насколько можно все-таки доверять историку или историкам вот таким субъективным заметкам людей, которые могли что-то приукрасить, чего-то недосказать?
В. Рыжков
―
Условно говоря, он видел войну через бруствер окопа.
В. Дымарский
―
… он видел это через свои мозги.
В. Рыжков
―
Если Жуков видел войну через карты Генштаба, то Гельфанд видел войну через бруствер окопа. И, соответственно, с 9-ю классами образования и так далее. Вот в какой степени его рассказ является таким источником для более широких обобщений? Или он видел только какие-то кусочки, такие фрагменты, как в мозаике?
О. Будницкий
―
Естественно, любой младший офицер, или рядовой – кто угодно – видит какой-то фрагмент, какую-то часть. И если мы будем историю войны писать, основываясь только на видении одного человека, то, конечно, получим искаженную картину. Но когда этих источников десятки или сотни, тогда мы уже можем говорить.
В. Дымарский
―
Возникает объем.
О. Будницкий
―
И я в который раз повторяю, но от этого, думаю, что эта мысль мне кажется, не становится менее верной, что вот то, что люди реально видели в ходе войны и переживали тогда, и тогда фиксировали, это имеет очень мало общего или ничего общего с той канонической историей войны, которую мы учили с детства в советское время, и которое в модифицированном виде продолжает как-то существовать.И я еще раз говорю, что народная история войны, она по-настоящему у нас не написана. То есть, как люди, участвовавшие в этой войне, будь то военнослужащие, будь то гражданское население, которое оказалось в зоне боевых действий, или в советском тылу, или на оккупированных территориях, как они все это видели и переживали, это очень сильно отличается от того стандартного, скажем так, видения войны, к которому мы привыкли. Это было все гораздо сложнее, драматичнее и ужаснее, я бы сказал.
В. Рыжков
―
А вот в какой степени Владимир Гельфанд, автор этих дневников, осуществлял самоцензуру? Вы понимаете прекрасно, о чем я говорю. Рядом были особисты, рядом были смершевцы, контрразведка, он прекрасно понимал, что могут прочитать, могут изъять и так далее. То есть, нет ли элемента либо приукрашивания, либо умолчания, каких-то лакун в описании того, с чем он столкнулся?
О. Будницкий
―
Спасибо за вопрос. Это редкостный по откровенности текст и редкостный по наивности. Более того, похоже на то, что… вот дневники все-таки пишут люди, и есть ощущение, что кто-нибудь может увидеть, прочесть, есть какое-то сдерживающее…
В. Рыжков
―
Об этом и речь.
О. Будницкий
―
У него нету этого. Просто нет. Это просто феноменально.
В. Рыжков
―
Что видел, то и писал.
О. Будницкий
―
Более того, он пишет о себе такие вещи, которые люди как-то предпочитают скрывать. Он пишет о себе какие-то очень неприглядные вещи. Ну, каждый человек хочет казаться сильнее, умнее и так далее. Он пишет о тех унижениях, через которые ему приходится проходить. И этого он не то что не стесняется, но просто вот он такой. Он действительно фиксирует все что видит. Но это, в общем, графомания, наверное.
В. Рыжков
―
Я бы сказал – кинокамера. Вот то, что видит кинокамера, и потом без вырезок и склеек.
О. Будницкий
―
Но он, конечно, хотел быть писателем, как многие молодые люди. Он ходил в какие-то литературные кружки…
В. Рыжков
―
То есть, у него была амбиция не просто вести дневники, а набирать материал.
О. Будницкий
―
Это очень у многих, кто эти дневники вел. Он пишет стихи кроме этого, он пишет статьи в газеты, не всегда они печатаются, но иногда печатаются. Он пишет писем огромное количество родственникам.
В. Дымарский
―
Сохранились письма, кстати, у сына?
О. Будницкий
―
503 штуки. Но это не письма только Гельфанда, это переписка и не только его с родными, скажем, с девушками, с которыми он познакомился по дороге, письма этих девушек. Письма девушек – это нечто, их надо издавать отдельно, это две папки, в которые вложены эти письма, чрезвычайно интересные. Ну, этот язык непередаваемый, и не очень грамотные, и вот эти представления о том, как надо писать письма вообще. Ну, это замечательные тексты, это вот то, что… не, знаю с чем сравнить, это язык героев Андрея Платонова.
В. Рыжков
―
Да, я бы сказал, что это своего рода берестяные грамоты новгородские, когда дошел до нас язык повседневный той эпохи средневековой, да.
О. Будницкий
―
Ну, вот в таком духе. Но это, конечно, не средневековье, но, понимаете, настоящие люди того времени, они говорили не тем языком, который в фильме, там, не знаю, «Волга-Волга», там, условно. Это вообще другой язык, это другие представления о том, что такое хорошо и плохо и вообще о многом другом. Он очень необыкновенно откровенно пишет о своих отношениях с женщинами с немецкими. До немецких женщин у него отношений с женщинами, так сказать, не было. Они были, так сказать, сложные.
В. Дымарский
―
Из-за чего разгорелся скандал вообще-то. Нет?
О. Будницкий
―
Ну, скандал был не в связи с дневником Гельфанда, а в связи с тем, что выход дневника послужил поводом для статьи британской журналистки и главное, что там был, мягко говоря, неполиткорректный твит, из-за которого там все это началось. Но это создало книге замечательную рекламу вообще. Не было бы счастья, да несчастье помогло, что называется.Это, кстати говоря, когда я говорил об отношениях с немецкими женщинами, то это вообще-то, извините, в основном по согласию. Там есть тема изнасилований, он там встречает какую-то группу немецких женщин - и по нему видно было, что он не из тех, которые, наверное, как-то некорректно относятся к женщинам -стали просить его защиты, вот, значит, девушка рассказывает, что ее многократно изнасиловали, так далее и тому подобное. Но в основном это касается его романов с немецкими женщинами, он это обсуждает, фиксирует, иногда описывает в таких деталях, что – ну, вообще, книга, конечно, для 18+.
В. Рыжков
―
Вы не цензурировали?
О. Будницкий
―
Нет. Это исторический источник.
В. Рыжков
―
Конечно.
О. Будницкий
―
И мы издали так, как написано. Более того, там есть письма от этих немецких женщин, их оригиналы и переводы.
В. Дымарский
―
Он вел с ними переписку еще тоже?
О. Будницкий
―
Ну, они ему писали, во всяком случае, там есть. Но это отдельная история.
В. Дымарский
―
Они ему писали, когда он уже вернулся в Союз?
О. Будницкий
―
Нет, это там в Германии, да. Но у него много таких всяких похождений, он там черный рынок описывает на Александерплац в Берлине. Ну, там масса таких деталей. Для немцев это было необыкновенно интересное чтение. Потому что есть большое количество дневников-воспоминаний немецких, а с советской стороны практически для них это недоступно.
В. Рыжков
―
Мы знаем героическую историю войны, мы очень мало знаем повседневность. Это фактически действительно эта книга - это рассказ о повседневности военного времени.
О. Будницкий
―
Да, как вам сказать, повседневности? Вот…
В. Дымарский
―
Но там военная часть тоже есть.
О. Будницкий
―
Еще какая!
В. Рыжков
―
И повседневность, и военная, да.
О. Будницкий
―
Понимаете, в чем еще уникальность этого дневника? Дневники все-таки обычно пишут люди, которые не на передовой. Довольно много мне попадались дневники военных переводчиков, скажем, или политработников. Это нормально. Он – минометчик. Хуже, наверное, только пехота, да?
В. Рыжков
―
То есть, днем бахал из миномета, а перед сном писал дневник.
О. Будницкий
―
Из миномета – там по-разному получалось, но писал он все время. Там такая была ситуация, когда падают снаряды, а он сидит пишет.
В. Рыжков
―
Потрясающе!
О. Будницкий
―
Это трудно себе представить. Но то ли это рефлекс такой. Еще, знаете, у него удивительная была такая черта – похоже, что он вообще не боялся смерти. В том смысле, что он не верил, что с ним это может произойти. Как-то так.
В. Рыжков
―
И оказался прав.
О. Будницкий
―
Да. Он единственный раз был ранен, и то сравнительно легко – в палец, и у него образовался панариций, поскольку тогда не было антибиотиков, это вроде бы…
В. Дымарский
―
Он попал в госпиталь?
О. Будницкий
―
Да, он попал в госпиталь, кстати, потому что если с этим что-то не сделать, то человек может получить гангрену и умереть. Такая была с ним история.А так, в общем-то, проносило, что называется. Там у него есть потрясающая сцена в дневнике, он с девушкой там, с санинструктором – ну, так, болтает, флиртует. Начинается обстрел. И он ей уступает галантно свой окоп : его окоп глубже, а она там как-то отрыла такую неглубокую какую-то щель, и снаряд попадает именно в его окоп, который он ей уступил. От девушки осталось… он так пишет, совершенно спокойно: вот, почки, там, нога – такие детали. И как-то ее похоронили, он заставил солдат поставить памятный знак и написал про эту девушку: астраханка, там, и так далее. И, вы знаете, что интересно, вот к вопросу о достоверности, мои бедные сотрудники – знаете, он упоминает массу людей, никому не известных – рядовые, там, младшие офицеры и так далее. Есть же у нас база ОБД «Мемориал».
В. Рыжков
―
Да, минобороновская.
О. Будницкий
―
Да, и есть «Подвиг народа».
В. Рыжков
―
Да.
О. Будницкий
―
Где-то он встретятся, и вот идентифицировали большую часть людей, упоминавшихся там.
В. Рыжков
―
То есть, настолько достоверный текст.
О. Будницкий
―
Да. И вот насколько достоверный – ну, то, что он достоверный, это совершенно очевидно, это ведь есть оригиналы.
В. Рыжков
―
Да. Достоверный с точки зрения даже людей, называний населенных пунктов, даже погоду он описывает ту, которая была.
О. Будницкий
―
Разумеется, человек писал, когда он находился там. Это не потом, когда это написано. В чем принципиальная разница – вот не все понимают, не чувствуют разницу между мемуарами и дневниками.
В. Рыжков
―
Конечно.
О. Будницкий
―
Дневник записан вот здесь и сейчас.
В. Рыжков
―
Моментальная фотография.
О. Будницкий
―
Иногда он записан если не в тот же день, допустим – он написан на следующий день. Иногда бывает, что, там… там интересные моменты, он теряет счет дням. Вот идут непрерывные бои, и он приблизительно пишет: думаю, что это такое-то число. Вот такие бывают моменты. Это любопытно. В общем, там масса таких вот вещей.И одно из ощущений таких необычных, что вот мы думаем: армия – это порядок, там и так далее. Ну, там, конечно, царит постоянная анархия какая-то. Это не только 42-й год, это – в общем, когда это читаешь, думаешь: Лев Толстой был прав, когда он писал, что вот как-то все так происходит, и командующие думают, что они там чем-то руководят, а оно как-то вот…
В. Рыжков
―
Толстой знал на самом деле тоже не понаслышке.
О. Будницкий
―
Да. Все-таки штабс-капитан, да. Артиллерист.
В. Рыжков
―
Он был в материале, да, как говорится. Он знал, о чем писал.
О. Будницкий
―
И там это очень просто вот видно, как это происходит. Время от времени какой-то порядок устанавливается, он все время жалеет, что товарищ Сталин не знает – к вопросу о том, что…
В. Рыжков
―
Тоже типичное психологическое состояние.
О. Будницкий
―
И он все время: ну, как же, там одно пишут, а здесь другое. Но самое интересное, что когда он сам начинает, он попадает на курсы краткосрочные эти командирские, получает звание лейтенанта, и он выпускает там стенгазету. И он пишет ее тем языком, каким положено. И у него даже нет этого конфликта. Вот тут он пишет, как он видит и чувствует, а в газете он пишет, как положено. При этом никто там вообще писать не хочет.
В. Рыжков
―
Это как в том анекдоте: как вы относитесь к решениям партии и правительства? – Ну, как? Как весь советский народ – полностью одобряю и поддерживаю. – Но это советский народ. А личное мнение у вас есть? – Есть, но я его и не одобряю, и не поддерживаю. Так и здесь.
О. Будницкий
―
И там и любопытно – ну, как же, не один же он должен писать там, но никто писать или не хочет, или не может. Тогда он просто пишет тексты от имени разных курсантов, подписанные их именами, но тексты все правильные.
В. Рыжков
―
Потом он рассказывает об этом в дневнике, как он ее изготавливал, да?
О. Будницкий
―
Да, да. Вы говорите, боялся – не боялся. Во-первых, не боялся, потому что он абсолютно советский человек, как таковой, он не боится, он думает: ну, я же пишу это, потому что так и есть, я же как бы хочу, чтобы не было… Он же пишет не для того, чтобы критиковать.
В. Рыжков
―
Ну, да.
О. Будницкий
―
Правда, там был любопытный момент. С ним однажды поселился политрук, и вдруг, я смотрю – что такое, тон дневника меняется. Ну, меняется, как-то он пишет, вдруг эти передовицы стали, язык передовиц.
В. Рыжков
―
Почему?
В. Дымарский
―
Боится.
О. Будницкий
―
А потому что с ним живет политрук.
В. Рыжков
―
И?
О. Будницкий
―
Он пишет: как я счастлив, что со мной живет политрук, он мне объяснил, как надо вести дневник.(смех)
О. Будницкий
―
В дневнике надо рассказывать об успехах.
В. Рыжков
―
О победах.
О. Будницкий
―
О роли политрука в подготовке, и так далее.
В. Рыжков
―
А когда политрук съехал?
О. Будницкий
―
И теперь я не пишу эти глупости – пишу как надо. Как только политрук уехал, пишет: какое счастье, что наконец избавился от политрука.(смех)
О. Будницкий
―
Начинается нормальный язык.
В. Рыжков
―
Вот вопрос, ваш центр называется очень интересно: Центр истории и социологии.
О. Будницкий
―
Да.
В. Рыжков
―
А социология – она как раз расследует динамику общественного мнения.
О. Будницкий
―
Совершенно верно.
В. Рыжков
―
Вот как исторический источник, вы уже немного рассказали, что это исключительно важный исторический источник, который показывает, как все было на самом деле.
О. Будницкий
―
Как было на самом деле – это, знаете, недостижимая мечта.
В. Рыжков
―
Его глазами, да. А вот с точки зрения социологии,если под этим углом посмотреть, то помогает ли дневник Владимира Гельфанда…
В. Дымарский
―
… проецировать, да.
В. Рыжков
―
Да, установить и увидеть, почувствовать динамику, как менялись настроения в советской армии, в обществе, от года к году, от года к году войны? Происходили ли изменения, видно это по дневнику?
О. Будницкий
―
По дневнику это и да, и нет. Армия – это вообще особый организм.
В. Рыжков
―
Какие-то разговоры, может быть, он записывает, какие-то обсуждения, которые были между ними?
О. Будницкий
―
Он, во-первых, человек довольно одинокий в том плане, что…
В. Рыжков
―
Интроверт, как сейчас говорят, да?
О. Будницкий
―
Нет, не совсем так. Он не интроверт. Но он необычный.
В. Дымарский
―
Инородное тело.
О. Будницкий
―
Инородное тело. С точки зрения окружающих он не от мира сего. Что-то там пишет…
В. Рыжков
―
Чудак.
О. Будницкий
―
Потом он, в общем, такой – ну, он мальчишка, который вот пришел в армию и там кем-то должен командовать, а там какие-то мужики, которые его старше, и, по крайней мере, по жизни гораздо опытнее: да мы тебя слушать не будем. Кстати, вот этот вопрос, дисциплины: ну, не буду я тебя слушать, и все.
В. Рыжков
―
Ну, да – сосунок.
О. Будницкий
―
Кто ты такой вообще? То есть, когда это читаешь, эти сцены он описывает. Потом, вот этот народ простой, да, вы говорите, настроения. Ну, как вам сказать? Ну, как-то там нету патриотической риторики. И как бы такое…
В. Дымарский
―
«За родину, за Сталина!» не кричат. Ну, не слышно, скажем так.
В. Рыжков
―
В дневнике не слышно?
О. Будницкий
―
Не слышно. Но он сам – убежденный сталинист. И после войны, когда (неразб.) Сталина перед избирателем, он пишет: Сталин – мое солнце. Такие тексты. То есть, это абсолютно советский человек, и поэтому он не боится, понимаете? Может быть, кто-то другой попадает, а он-то не может, потому что он-то знает, что он советский. Но я думаю, что если бы его дневник попал, там его почитали по-настоящему, то плохо бы ему пришлось, конечно.
В. Дымарский
―
А насколько интересен первый год, дневников, я имею в виду, когда человек не на войне, а взгляд как бы гражданского человека на войну, и что он видит, и что он знает?
О. Будницкий
―
Во-первых, он работает в колхозе. Нельзя сказать, что он наблюдает и ведет обычную жизнь – ничего похожего.
В. Дымарский
―
Это Днепропетровск?
О. Будницкий
―
Они Днепропетровск оставляют, они вынуждены оттуда бежать буквально, из Днепропетровска. Бегут они в Ессентуки к родственникам. Там он устраивается на работу монтером, если не ошибаюсь.
В. Рыжков
―
Его сразу по возрасту не призвали?
О. Будницкий
―
Видимо, и по возрасту, и он работал в такой системе, которая освобождала. Одна из версий, что он просто добровольно пошел.
В. Рыжков
―
По брони был?
О. Будницкий
―
Да, да, потому что там что-то связано со связью.
В. Рыжков
―
Понятно.
В. Дымарский
―
Он связист был?
О. Будницкий
―
Нет. Когда он был на гражданке. Там есть его фотография, по каким столбам он лазил, что он такое делал. И по одной из версий он пошел добровольно, поскольку ему надоело и он хотел быть героем. Он так и пишет, что наконец начнется жизнь – какой-то мальчишка – полная приключений, подвигов, я всем все докажу. И когда он оказывается реально на фронте, приключений, конечно, много. Но это совсем выглядит иначе, чем он себе представлял, конечно, в своих мечтах.
В. Рыжков
―
Чем у Вальтера Скотта.
О. Будницкий
―
Да. И это, вот если в говорите, социология, в социологических каких-то категориях, вот это первое советское поколение – он родился при советской власти, он вырос при советской власти, он никакой другой власти не знает, он в эту власть свято верит и он такой идеальный советский человек. Что бы ни происходило, он все равно считает, что в газете напишут правильно. И при этом в силу своей искренности, наивности – не знаю, как это охарактеризовать, он пишет о том, что видит.Там очень интересно о настроениях гражданского населения. Ведь еще какие любопытные вещи: из госпиталя люди добирались сами до своих частей или до места формирования, там не было транспорта. Там шли пешком. Это не только в единственном этом дневнике – во многих. Команда какая-то или…
В. Рыжков
―
Выписали – дальше двигайся сам.
О. Будницкий
―
Выписали, вот тебе направление, вот ты должен туда-то прибыть в течение такого-то числа дней – 30 дней, например. Пешком. Причем, надо добывать как-то пропитание по дороге, потому что там этих самых питательных пунктов, или их нету, или если есть, то уже там нет еды. В общем, всякие такие сложности. Он буквально попрошайничает у населения. Это население – эти солдаты им уже надоели, потому что им самим есть нечего, а тут постоянно что-то они у них просят и так далее. Когда это читаешь – это как бы с точки зрения современного человека выглядит чудовищно.
В. Рыжков
―
Дико, да.
О. Будницкий
―
Но это реалии того времени. Мы плохо понимаем, какой бедной страной был СССР. И вот эти колоссальные потери, многое другое, потому что это бедная страна, воюющая с промышленной державой.
В. Дымарский
―
В связи с этим такой вопрос. Бытует такое мнение, что Сталин не очень любил военное поколение, потому что они прошли через Европу.
В. Рыжков
―
Повидали.
В. Дымарский
―
Да, повидали другую жизнь, он боялся этого поколения, которое повидало другую жизнь. У Гельфанда видно его отношение, его, если не восхищение, то удивление тому, что он увидел за пределами СССР, в Европе?
В. Рыжков
―
Его сознание переломилось, когда он там оказался? В Польше, в Германии?
О. Будницкий
―
И да, и нет.
В. Дымарский
―
Он же видел не только немок?
О. Будницкий
―
Ну, да. Он разное видел. Тут надо понять такую еще вещь: они же победители. Вот у них там и дороги лучше, и то лучше, но войну-то мы выиграли.
В. Рыжков
―
Значит кто лучше? Значит – мы.
В. Дымарский
―
Это все-таки есть?
О. Будницкий
―
Это есть. Есть такой момент.
В. Дымарский
―
Быт его не потряс?
О. Будницкий
―
И потом, Германия, она же была…
В. Рыжков
―
В хлам.
О. Будницкий
―
Совершенно верно. Я пытался подобрать какое-нибудь слово литературное. Это же развалины.
В. Рыжков
―
Берлин был почти стерт с лица земли ковровыми бомбежками.
О. Будницкий
―
Не то чтобы стерт, но колоссальные были разрушения, то есть, мы же очень плохо знаем, что делали наши союзники.
В. Дымарский
―
Мы сейчас прервемся и продолжим программу «Цена Победы».НОВОСТИ
В. Дымарский
―
Программа «Цена Победы», Владимир Рыжков, Виталий Дымарский – мы ее ведущие. Напоминаю, в гостях у нас Олег Будницкий, руководитель Международного центра истории социологии Второй мировой войны.
О. Будницкий
―
И ее последствий.
В. Дымарский
―
И ее последствий. Все время про последствия забываю. Хотя последствия надо тоже изучать, между прочим. И говорим мы сегодня о дневнике, найденном, восстановленном, причем, восстановленном в прекрасном виде, в виде замечательно изданной книги: «Владимир Гельфанд. Дневники 1941-1946 года». Это дневники военнослужащего Красной армии, который прошел всю войну. Ну, не всю – с 42-го года, когда он был призван, да?
О. Будницкий
―
Да.
В. Рыжков
―
Есть фотографии замечательные, они недавно были в интернете, когда с самолета был снят Берлин летом 45-го года.
О. Будницкий
―
Да.
В. Рыжков
―
Может, вы даже видели. Конечно, что представлял из себя Берлин – там страшно. Руины.
В. Дымарский
―
А Дрезден?
О. Будницкий
―
Дрезден вообще просто стерли с лица земли, причем, совершенно сознательно.
В. Рыжков
―
Данциг тоже был…
О. Будницкий
―
Это вот такая Германия. И он - с одной стороны, материальная культура немцев, конечно, не может на него не произвести впечатления, и он уже к концу войны, он уже такой, особенно пожив в Германии, он уже такой тертый калач, он знает, что почем, он что-то там покупает, выменивает…
В. Рыжков
―
Крутится.
О. Будницкий
―
Он в первый раз видит, удивительно, что какая-то женщина со своими дочками крутится около части и показывает фотографии, и он думает: что такое, что они тут делают? Он им вынес каких-то пирожков недоеденных, и они запрыгали от радости. Он не понимает, что это мама пришла торговать своими дочками. И читателю совершенно ясно, а он это не вполне еще понимает: они так обрадовались… Продолжения это не имеет.А в другом месте он пишет – он пришел в гости, одна Марго, которой он симпатизирует, одна из этих немецких девушек, с которыми у него был роман, и там мама, которая надзирает, и он принес масло, еще что-то, еще что-то. И эта мама им не дает как-то там уединиться или еще что-то. И он пишет: да сейчас за эту пачку масла и еще что-то, вообще можно сделать все что угодно, а она еще тут, понимаешь, ведет себя так. Он уже понимает, что почем, он уже не такой наивный.
И, с одной стороны, он – отвлекаясь от этих романтических дел, иногда не очень романтических – с одной стороны, это материальная культура, с другой – он считает, что немцы вообще, они примитивные, что культура у них вообще такая, низкая. Он пишет, что в трамвае ни у кого серьезной книжки не увидишь, Гете или Шиллера, например.
В. Рыжков
―
Чего он ожидал?
О. Будницкий
―
Они читают черти что!
В. Рыжков
―
Что все будут ездить с Шиллером в трамвае?..
О. Будницкий
―
Ну, там такие записи. Он как бы…
В. Рыжков
―
Видимо, в его родном Днепропетровске все ездили с томиками Пушкина и Толстого.
О. Будницкий
―
Конечно – где эта немецкая культура? Или какие-то сценки, которые актеры разыгрывают, они там пошлые, и он пишет: какие они пошлые. Вот, например, сценка, которая ему очень не понравилась, называется «Женщина моется». Вот артист имитирует вот как женщина, там… Он говорит: ну, что, это пошло, это ужасно, и толпа смеется. Ну, что же это такое? Вот они, немцы! Вот где их культура,и так далее. Есть у него такое отношение. И вообще, конечно, немцы после окончания войны были не в лучшем виде, мягко говоря. И, в общем, я не заметил, ему хочется домой, потому что там дом, родина. И вот таких текстов, что, а я бы вот тут бы остался – ну, такого нет.
В. Рыжков
―
Или: почему у нас не так, как у них? Такого практически нет?
О. Будницкий
―
Такого как-то незаметно.
В. Дымарский
―
Ничего он не пишет, что он увез с собой?
О. Будницкий
―
В смысле?
В. Рыжков
―
Трофеи.
О. Будницкий
―
Домой?
В. Дымарский
―
Да.
О. Будницкий
―
Пишет.
В. Рыжков
―
Часы какие-нибудь, как все тащили?
О. Будницкий
―
Ну, часть этого, вот она сейчас обратно в Москву привезена. Это фотоаппараты, например. Там он пишет – одежда. Откройте книжку, посмотрите фотографии. Он очень любил фотографироваться в разных таких видах.
В. Дымарский
―
Да, и очень много его самого.
О. Будницкий
―
Да, он такой был, он был довольно симпатичный парень, он нравился вообще девушкам, он это замечал. И он там то в костюме и в шляпе – ну, откуда костюм?
В. Дымарский
―
Да.
О. Будницкий
―
В костюме и в шляпе, или в галстуке и в рубашке с короткими рукавами, или еще что-то такое. Это он любил. Картины он какие-то в Германии и так далее. Это не те трофеи, которые… это не мародерство, скажем. Но это можно было купить. Ну, советские же солдаты, офицеры тем паче, по сравнению с туземцами, с немцами, они были богатые. Они получали денежное довольствие. Главное – у них была еда.
В. Рыжков
―
То же масло.
О. Будницкий
―
Он был завсегдатаем черного рынка, где можно было выменять всякие такие вещи.
В. Рыжков
―
За еду?
О. Будницкий
―
Было по-всякому. То он пальто какое-то выменял. Потом разобрался – оно дырявое, такое, сякое, что-то ему там подсунули. Ну, там масса таких бытовых деталей.Вот мы прервались относительно настроения, да? Очень интересно, когда он идет пешком, оказывается в разных ситуациях. О настроениях населения. Вот он идет через казачьи области.
В. Рыжков
―
Ростов?
О. Будницкий
―
В том числе, да. Ростовская область – это часть нынешней Волгоградской области, Ростовской области. И он когда оказался в Зернограде, вот этот зерносовхоз, этот гигант – говорит, я впервые услышал слово «наши» по отношению к красноармейцам. «Наши» – а то все, значит, «русские», «красные» - в таком духе. Вот это любопытно. И в языке это отражается.Там был достаточно большой слой людей, которые… особенно это было на Кубани, как мы знаем и по статистике, и по современным исследованиям, и в некоторых Донских областях, когда люди, очень сильно пострадавшие от советской власти, они сотрудничали с нацистами.
Кстати говоря, те родственники, к которым они бежали из Днепропетровска – кстати, они с матерью потеряли друг друга, когда они бежали из Днепропетровска, там же все это было неожиданно, никто же не думал, что немцы так быстро там окажутся. И потом, когда немцы захватили часть Северного Кавказа, там остались его родственники – они все погибли. Немцы всех убили. То есть, его отец и мать остались в живых, а вся родня, которая жила в Ессентуках – и он об этом пишет с тревогой…
В. Рыжков
―
Они были уничтожены как евреи?
О. Будницкий
―
Как евреи они все были уничтожены немцами.
В. Дымарский
―
А он вот описывает изо дня в день только вот то, что происходит, или он тянет какие-то линии? Я имею в виду какие-то выводы.
В. Рыжков
―
Сюжеты.
В. Дымарский
―
Да. Вот он попадает в армию в 42-м году, ему в армии, например, не становятся ли яснее причины поражения в 41-го года? Или он не возвращается?
О. Будницкий: О 41
―
м годе он не рассуждает особенно, насколько я помню. Вот когда он попадает и попадает при поражении, отступлении, он пишет, он все время пытается понять, почему это происходит. И он это видит в неорганизованности, он это видит в том, что командиры ведут себя… как это – они взяли и уехали все, их бросили. Вот это просто то, что происходит. Нету – вот был командир, и нету его. Он убежал. И всякие такие вещи он описывает. И когда выходит приказ номер 227, он рад, он страшно рад.
В. Дымарский
―
Это заградотряды.
О. Будницкий
―
Да.
В. Рыжков
―
Ни шагу назад.
О. Будницкий
―
Да. Ну, там, с одной стороны. С другой стороны, он там попадает сам в облаву, что называется. Он находится на сборном пункте, и непонятно, чем там это все кончится, и куда его там пошлют. Но он предпочел за лучшее убежать. И уже там добрался как-то дальше до своего соединения и продолжил службу. Но в дневнике там есть какие-то лакуны временные за какие-то периоды, месяца примерно 3, там не сохранилось записей. То ли они пропали…
В. Рыжков
―
Может, просто утрачены.
О. Будницкий
―
Скорее всего. А в какие-то дни он, видимо, не имел возможности писать. Иногда это записи за несколько дней задним числом.
В. Дымарский
―
Судя по иллюстрациям, я так понимаю, что дневник написан – здесь вот на портрете Толстого, да?
О. Будницкий
―
Да.
В. Дымарский
―
То есть, он писал на чем угодно. На всем, что было под рукой.
О. Будницкий
―
Дефицит же был страшный бумаги.
В. Рыжков
―
И возил все это с собой постоянно?
О. Будницкий
―
Да.
В. Рыжков
―
То есть, сотни листов, сотни страниц?
О. Будницкий
―
Да. Возил, значит. Но что-то он, видимо, как-то когда-то сумел передать, но вот большую часть возил с собой.
В. Рыжков
―
Еще вот, говоря о социологии того поколения, поколения победителей, он один из победителей, и он это осознавал, что он победитель, он все-таки находился в Берлине, где была союзническая комиссия, и где были британцы, где были американцы. Вот у него что-то осталось? То есть, как советский солдат-победитель воспринимал союзников, скажем так, по состоянию на май, июнь, июль с 45-го на 46-й год? Или его это вообще мало волновало, он с ними нигде не пересекался?
О. Будницкий
―
Во-первых, он был все-таки не в Берлине, он был наездами в Берлине. Он был недалеко от Берлина, потом в разных немецких городах. Он служил одно время в Берлине, какое-то время недолгое.Он там, кстати, занимался тем, что отбирал книги из германской одной библиотеки для отправки в Советский Союз. И он страшно этим возмущался.
В. Рыжков
―
Почему?
О. Будницкий
―
А как же германский рабочий класс? По каким книгам он будет учиться? На полном серьезе! Его, по-моему, за это и отправили в итоге в какую-то автомобильную часть.
В. Рыжков
―
Советские мозги, которые думали про немецких рабочих.
О. Будницкий
―
Да. И несмотря на это на все, у него, кстати, вот это вот чувство культуры… там у него есть интересная сцена. Когда они вошли в Германию – не знаю, знают или не знают слушатели, что когда вошли с Германию, начали просто все уничтожать.
В. Рыжков
―
Крушить.
О. Будницкий
―
Крушить, жечь…
В. Рыжков
―
Ненависть была невероятная.
О. Будницкий
―
Ни одного документа, где об этом не говорится. И эти самые доклады ГлавПУРу – что делать, как бороться с поджогами, пожарами. Все разносят. Ну, кто знал? Вот сейчас мы здесь, а потом нас, там, отобьют или еще что-то случится. Вот надо сейчас просто сделать то, что они сделали у нас. Был такой момент. Но потом началось, конечно, мародерство, это как бы – хотел сказать, нормально – это не вполне нормально…
В. Дымарский
―
Это сопутствует обычно.
О. Будницкий
―
Это было санкционировано сверху по сути. Это приказ о посылках, что могут трофеи посылать солдаты 5 килограммов, а офицеры 10 килограммов…
В. Рыжков
―
Трофеи победителей.
О. Будницкий
―
… старшие по 15 килограммов. Ну, понятно, они же не патроны посылали домой,какие-то вещи. А где их брать? Ну, хорошо, если брошенные дома, там нет хозяев. Ну, по-всякому бывало. Чаще всего их не было, потому что просто бежали. И вот там один из командиров той роты, в которой он служит, он пытается разбить бюсты Гете и Шиллера. И он говорит: я даже не мог видеть это варварство. Он их отнял у него, эти бюсты Гете и Шиллера, там, завернул в тряпочку, где-то спрятал. Не позволил.
В. Рыжков
―
Почтение перед культурой.
О. Будницкий
―
Да. Это вот…
В. Дымарский
―
Но он разобрался, что это Гете и Шиллер?
О. Будницкий
―
Нет, он…
В. Дымарский
―
Но он же без высшего образования человек?
О. Будницкий
―
Он даже без среднего. У него эквивалентно 9-ти классам, но он очень читающий парень был. Еще раз: до войны он ходил в литературный кружок, он там описывает: приехал Иосиф Уткин, поэт, перед ними выступает – нет, не в школе, это было в городе, там был…
В. Дымарский
―
Дворец пионеров?
О. Будницкий
―
Ну, что-то такое, я не помню конкретно нюанс, что это было. Он описывает встречу с этим Иосифом Уткиным, очень критически к нему настроен, какой он самоуверенный, что вот, «я, я, я» всюду, и так далее. То есть, он с собой какие-то книги носит, биографию Лермонтова, еще что-то. Он постоянно читает. Начитанный такой, человек с возвышенными такими запросами.
В. Дымарский
―
Грамотный?
О. Будницкий
―
Грамотный, конечно.
В. Дымарский
―
Я имею в виду, русский язык.
О. Будницкий
―
Да-да.
В. Дымарский
―
Здесь может быть исправлено.
В. Рыжков
―
Текст вполне ловкий, хорошо написанный.
В. Дымарский
―
Там запятые, наверное, расставлены.
О. Будницкий
―
Ну, я не сверял каждую запятую, но он вполне грамотный, он собирается быть литератором, собирается быть писателем. И вот это его заготовки. Когда ему его товарищи говорят… он еще время от времени дневник свой начинает читать кому-то, какие-то фрагменты, или какие-то свои стихи, или еще что-то. Это вызывает разную реакцию у его товарищей, и однажды они начинают над ним издеваться, говорят: ну, какой ты писатель, ничего из тебя не получится. И он так расстраивается, он как бы чувствует, что здесь что-то есть, наверное, и это уже после войны, очень он как-то это тяжело воспринимает. И он, кстати, продолжал писать и после окончания войны.
В. Рыжков
―
А была у него попытка – вот я вижу здесь фотографию начала 70-х годов, была у него попытка на основе этого огромного материала фактического, который он зафиксировал в своих дневниках, сделать что-то, скажем, документальное или художественное, написать роман, повесть, книгу и так далее? Хотел ли он этого, пытался ли?
О. Будницкий
―
Мне это не известно. Видимо, нет. Во всяком случае, среди огромного количества бумаг, которые остались после его смерти, очень ранней – он умер, ему 60 лет было, то вот художественного текста там не осталось. Он печатал в местной газете какие-то очерки, воспоминания, фрагменты. Максимальное, что ему удалось, это пробиться на страницы республиканской печати, в Киеве там был сборник, и там его небольшой мемуарный отрывок, но он был абсолютно переделан редакцией. И самое поразительное, что вот этот отрывок, это как раз не то, что он сам видел, а то, что ему рассказали, то, что никакой действительности не соответствовало. О немецком женском батальоне, который, там, был захвачен в плен, там и так далее. Это была такая экзотика. Интересно, что он написал не то, что он сам видел, а то, что ему рассказал другой солдат. Он об этом пишет, кто ему рассказал, что там они делали с этими немками и что они предлагали с ними сделать. Но в редакции это переделали в духе гуманизма, и вышел текст совершенно другой.
В. Дымарский
―
Олег, а когда книжка издавалась, 45-46 год, ее издали в Германии, как бы это спросить-то?.. А какова была реакция, во-первых, у немцев на эту книгу, и с осуждением ли были восприняты те страницы, где он рассказывает то, о чем мы сегодня говорили – там и о взаимоотношениях с немками, об изнасилованиях, о мародерстве и так далее?
О. Будницкий
―
Ну, вы знаете, какая была реакция? Во-первых, огромный интерес. Во-вторых, для немцев все это не новость. Есть огромная литература на немецком языке, в том числе дневники, мемуары и так далее.И почему вот этот дневник стал бестселлером? Потому что это записывает современник, советский человек, это его глазами, понимаете? Это вызвало там очень большой интерес.
В. Дымарский
―
Но это в какой-то степени не то чтобы оправдывает их, это не оправдывает, конечно. Ну, как бы, не то чтобы снимает часть вины, но как бы перекладывает часть вины и на победителей.
О. Будницкий
―
Ну, я бы не сказал.
В. Дымарский
―
Нет? Не было такого? Я имею в виду, их реакция такая, немецкая?
О. Будницкий
―
Я просто не знаю этих… Я не думаю, что дневник Гельфанда как-то там решительным образом повлиял. Там уже была, просто нам не известная, огромная немецкая литература. В том числе, официальные документы о переселениях, беженцах и так далее. Ведь немцы – самая большая группа беженцев в Европе в 20-м веке. Об этом мало кто знает.
В. Дымарский
―
От Гитлера бежали?
О. Будницкий
―
Нет, они бежали не от Гитлера. Они бежали, во-первых, от Красной армии, во-вторых, их депортировали с территории Чехословакии и Польши, только судетских немцев 3 миллиона. В общей сложности, там что-то около 15-ти миллионов беженцев.
В. Рыжков
―
Огромное количество было, да.
О. Будницкий
―
И это при всем при том, что сейчас уже мы сочувствуем бедствиям гражданских лиц, многие из которых ни в чем, там… но это было то возмездие, которое они, в общем, заслужили. Тут никуда не денешься.Я просто хочу сказать еще, что, понимаете, там – чтобы не было впечатления, что вот это как бы лейтмотив главный в книге, вот это самое – там в Германии это бытовая часть, она чрезвычайно интересна, и вот этот стиль взаимоотношений. Вот, война кончилась, и вдруг как-то все…
В. Дымарский
―
И дневник закончился.
О. Будницкий
―
Нет, я не про то. Дневник продолжается еще. Просто вот эта вот ненависть, она куда-то растворилась, куда-то делась. Вот они входят, и он пишет, что Германия пылает, и радостно… И потом он совершенно нормально общается с немцами. Как-то все это нормализуется очень быстро. Это вот один из удивительных моментов.
В. Дымарский
―
У нас время уже закончилось, поэтому мы благодарим нашего гостя Олега Будницкого.
В. Рыжков
―
Спасибо большое.
В. Дымарский
―
Напоминаю, это была программа «Цена Победы». До встречи через неделю.