Картина Оскара Рабина "Один рубль" - Наталья Александрова, Оскар Рабин - Собрание Третьяковки - 2009-04-05
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Добрый день. Я приветствую в нашей студии Наталью Александровну Александрову, завотделом живописи второй половины ХХ века. Наталья Александровна, здравствуйте.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Добрый день, Танечка, добрый день, дорогие радиослушатели.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: И наш сегодня герой - Оскар Яковлевич Рабин. И для затравки разговора мы запланировали его картину «Один рубль», а полностью называется «Один рубль номер 3». По этому поводу здесь у нас даже уже вопросы разные задают.
Ну, фотографии этой работы мы поместили на нашем сайте, хотя я думаю, что многие другие работы этого автора народ видел, либо на выставках, если в Москве имели такую возможность, либо хотя бы…
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Или в экспозиции Третьяковской галереи на пятом этаже, на Крымском валу, где он висит.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: В экспозиции Третьяковской галереи. Насчёт экспозиции я вам задам ещё вопросы. Ну, либо, конечно, в репродукциях, в Интернете, в той или иной форме, поскольку, невзирая на то, что автору юбилей отмечали в прошлом году, отмечали его 80-летие, когда как раз была и большая выставка. Но надо сказать, что довольно долгое время ни на выставках в Советском Союзе, ни в экспозиции, извините, в Третьяковской галерее, не могли мы видеть данной работы. И поэтому каждое появление каждой такой работы на самом деле долгое время это была такая вот редкая достаточно возможность что-либо увидеть.
Я сразу скажу, что у нас сегодня будет ещё очень приятная возможность по телефону соединиться чуть позже с Оскаром Яковлевичем и задать ему вопросы. Поэтому вопросы некоторые, которые уже к нам пришли, вопросы, которые ещё, наверное, придут к нам в виде sms-ок, мы с вами задать сможем.
Ну, вот, собственно говоря, вводная часть нашего разговора. Но еще одна обязательная наша вводная часть, конечно, это викторина. И сейчас объявим мы возможные призы и объявим вопрос, ответив на который вы сможете за эти самые призы побороться.
Итак, во-первых, и основное наше блюдо, вот я его отчаянно стараюсь сейчас приподнять одной рукой. Это довольно тяжело.
Вот он, книга-каталог, вышедший к выставке Третьяковской прошлогодней «Оскар Рабин – «Три жизни», так называлась и, собственно, выставка, которую вы организовали в Третьяковке. Это вот наш основной приз.
А, кроме того, в качестве призов ещё у нас недавний номер журнала «Третьяковская галерея».
И пришли мы к такой мысли, что вопрос простой, но вопрос, который требует точного ответа: а почему, собственно, Третьяковская галерея назвала свою выставку, точно так же, как, естественно, назван и вот этот каталог, назвала «Три жизни»? Откуда, собственно, взялось такое название для выставки?
Итак, прошу вас ответы на данный вопрос - на наш номер sms: +7 (985) 970-45-45. Либо вы сможете получить каталог выставки Третьяковской, либо экземпляры журналов «Третьяковская галерея».
Наталья Александровна, вот, собственно говоря, когда вы говорите «В экспозиции», а много ли у вас в экспозиции-то работ Оскара Рабина?
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, сейчас, в данный момент уже вот последние фактически полтора года, с того момента, как мы разработали, как бы пока угомонились на нашем новом последнем варианте экспозиции, там висят его 4 произведения. Вот известный, являющийся темой нашего сегодняшнего разговора холст «Один рубль», ещё один холст шестидесятых годов «Три крыши», работа «Луна и череп», работа семидесятых годов, которая поступила недавно к нам, и одна работа, которая находится в собрании Нутовича. Она называется «Богоматерь Нечаянная радость», тоже один из известных холстов Рабина, который он оставил в подарок Нутовичу перед отъездом во Францию в семидесятые годы.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: А у вас они находятся…
Н.АЛЕКСАНДРОВА: На временном хранении.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Для временного экспонирования.
А когда, вот это последняя – полтора года вы сказали, а когда вообще появились работы и конкретно Рабина, и других его современников, вот тех, кого относим мы к поколению нонконформистов, хорошо сказать: в экспозиции, но хотя бы даже в фондах Третьяковки?
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, вообще тут надо выделить как бы главную роль, которая принадлежала другому лидеру нонконформизма московского - Владимиру Николаевичу Немухину.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: И об этом расскажет ваша коллега в нашей записи «Путь в галерею» достаточно подробно. Послушаем мы сейчас. Это Вера Головина.
ПУТЬ В ГАЛЕРЕЮ
В.ГОЛОВИНА: Работа Оскара Яковлевича Рабина «Один рубль номер три» была создана в 1967 году, и поступила в собрание Государственной Третьяковской галереи в апреле 2006 года.
Эта картина была передана в дар в составе коллекции художника Владимира Николаевича Немухина. Дар был приурочен к 150-летнему юбилею Третьяковской галереи, и дарителями выступили Владимир Николаевич Немухин и правительство Москвы.
Распоряжение о передаче произведений коллекции Немухина, в числе которой был и «Один рубль номер три», было подписано мэром Москвы Юрием Михайловичем Лужковым.
В общем, этому событию предшествовали переговоры со стороны администрации Государственной Третьяковской галереи. И переговоры велись, как и с Владимиром Николаевичем, так и с правительством Москвы.
Дело в том, что коллекция Немухина нашим сотрудникам была известна как одно из лучших собраний художников- нонконформистов. И, кроме того, было также известно, что Владимир Николаевич не предполагал продавать собранные им произведения. В принципе, это были работы его друзей.
Однако, благодаря участию правительства Москвы в переговорах о передаче коллекции в галерею, удалось достичь согласия. И, таким образом, работа Оскара Яковлевича «Один рубль номер три» экспонируется сейчас в 36-м зале и украшает новую экспозицию «Искусство ХХ века», которая, как вы знаете, открылась в мае 2007 года на Крымском валу.
Бытование этой картины до нашего собрания таково: как известно, Оскар Яковлевич и Владимир Николаевич были участниками неформального художественно-поэтического содружества, которое принято сейчас называть «Лианозовской группой». И несколько графических листов были подарены Немухину Рабиным к юбилею, к праздникам. И таким образом оказались в его коллекции.
Но работ маслом у Немухина не было. И вот именно эти две работы, в том числе и «Один рубль номер три» были приобретены Немухиным в Лондоне, у наследников Эрика Эстерика. Это коллекционер, в своё время большой поклонник творчества Рабина, скупивший у Рабина значительное количество работ, и устроивший в 64-м году в Лондоне, в своей галерее Гросвенор персональную выставку Рабина.
В первый раз деньги были написаны Оскаром Яковлевичем в натюрморте с названием «Всё, что осталось от 25-ти рублей». У нашего «Рубля номер три» да, существуют предшественники. Это: графический лист 64-го года, под названием «Рубль», и работа «Серебряный рубль», некогда приобретённая Андреем Амальвиком и находящаяся сейчас в собрании Зимерли.
«Один рубль номер три» во время бытования в Третьяковке уже выставлялся вне стен галереи, на выставке, посвящённой творчеству художников-нонконформистов в Манеже. И вот интересно, что сам художник так прокомментировал изображение рубля в своих работах: «Деньги над всем имеют власть. Без этого предмета не будет ни стола, ни лампочки, ни бутылки.
Как вы знаете, столы, лампочки, бутылки - это всё герои, персонажи произведений Рабина.
ДОРОГУ ОСИЛИТ ИДУЩИЙ
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Итак, это то, что вы получили уже в двухтысячных годах.
Наталья Александровна, а вот как вообще вот в те времена, даже может быть, не непосредственно в шестидесятые годы и в семидесятые, а позже, скажем, в восьмидесятых, во времена перестройки уже так называемые, как формировалась тогда коллекция вашей второй половины ХХ века? Вот тогда вы вообще могли хотя бы попытаться такие работы…
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Конечно, нет, конечно, нет!
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Почему нет?
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Конечно, нет. Знаете, я тогда была моложе, глупее, наверное, в чём-то лучше, а в чём-то хуже.
Я тогда даже не представляла, каким образом можно вот настаивать, обходить какие-то запреты, и каким образом это может попасть в коллекцию. Хотя я знаю, что, например, коллекция графики советской в Третьяковской галерее, и был такой начальник этого материала – Мира Абрамовна Немировская, которой уже давно нет на свете, к сожалению. Она уже в те времена нас поражала на экспертных советах тем, что в графический раздел попадали произведения, запретные для живописи и для скульптуры, как бы для более осязаемых видов искусства.
Вот, а что касается самого материала, он был уже малодоступен в этот момент, Танечка, потому что я сидела в комиссии по вывозу в начале девяностых годов. Это были одни из первых демократических комиссий по вывозу произведений искусства за рубеж.
Вот эта комиссия, в которой имела честь быть я, она находилась в ЦДХ и была при большом как бы пиетете художников, представителей членов Союза, неофициальных художников, была собрана, и через нас вывозился тогда Рабин, его произведение «Советский паспорт» и часть наследия семьи Кропивницких и Потаповой. В частности, вот графики Евгения Леонидовича, которая тогда уже поразила меня своей непосредственной связью с традицией. Там, в основном, были рисунки обнажённой натуры.
И нам пришлось в то время, поскольку я выступила, ратовала за то, что это произведение может пересечь границы СССР. Но у нас были особые представители в комиссии, они потребовали поимённого голосования за это.
То есть, традиции демократические, мы все в протоколе, который неизвестно сейчас, где находится, поимённо голосовали. И большинством голосов «Советский рубль» разрешили к вывозу. О чём я с гордостью вспоминаю до сих пор, потому что тогда я не ведала, что это вернётся.
Я считала, что произведения искусства не могут быть выморочены и принадлежать государству, что они продолжают составлять собственность автора. Если судьба их сложилась несчастливо, тем не менее, при удобных обстоятельствах он всё-таки должен иметь право его видеть, или разрешить его вывоз. Или, как ребёнка.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: То есть, автор имеет право действительно по-разному поступать со своим произведением. Но с другой стороны, музей по идее имеет право и должен стремиться тоже приобретать разными способами эти произведения.
И вот мне просто непонятно, почему в конце восьмидесятых, почему в начале девяностых такого активного формирования этой части коллекции не произошло?
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Танечка, история забывается. Вы не забывайте, что «Чёрный квадрат» Малевича появился на вставке 80 года «Москва-Париж». И всё моё поколение в Третьяковки в 81-м году ещё не висел авангард в экспозиции. Вот на наших глазах повесили табличку «Собрание Кастаки», и авангард вошёл. Восьмидесятые и девяностые годы – это не эпоха нонконформизма, это эпоха русского авангарда, который занимал своё место и вставал из небытия, что называется, на первые позиции.
Сейчас это открытие уже совершилось. Прошёл какой-то сорокалетний-пятидесятилетний рубеж, и мы обращаемся к шестидесятым годам после тридцатых и сороковых. Поэтому, к сожалению, как проходит такой временной рубеж, оказывается, что вещи большей частью недоступны.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Ну, во-первых, во-вторых, и, простите, не каждый автор этого поколения просто дожил до своей большой персональной выставки в той же Третьяковской галерее.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Совершенно верно. Это вот была одна из таких наших, если хотите, сверхзадач этой выставки, потому что незадолго до выставки в ГТГ, прошла очень успешная выставка, в ГМИ, и в частном собрании, да и нам всем она очень понравилась. Но нам показалось, что она слишком камерная, во-первых, и,
во-вторых, наша основная интонация, может быть, не прописанная впрямую концептуально, но мы все понимали, что возврат гражданства, возврат паспорта – это как бы примирение с официальным государством. Это знак того, что государство просит прощения у изгнанного художника.
А вот, понимаете, а как вот публика, народ - вот это основное. Мы считали, что Третьяковская галерея, в общем, этой выставкой просит прощения у изгнанного художника. И он возвращается и прощает свой народ. И как бы успех грандиозный для нас этой выставки был показателем, что это не только нонконформизм и политика, потому что публика шла самая разная. На Рабина были отдельные билеты, - добавлю я. Поэтому мы имели возможность проследить за тем, что наплыв был колоссальный.
Я считаю, что это один из самых успешных проектов прошлого года.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Притом, что на самом деле работы Оскара Яковлевича они в основном фигуративны, они предметны, да? То есть не так сложно воспринимать неискушённому зрителю чисто визуально.
Вот смотрите, среди тех вопросов, которые пришли к нам уже в компьютер, слушательница наша Ирена, подписалась она, пишет: «А в чём, собственно, вот художественная ценность этих работ? Уж я понимаю, - пишет она, - есть политические последствия, там для Бульдозерной выставки, для истории Лианозова, но в чём всё-таки художественная ценность?». Я подчеркну, эта слушательница подписывается как преподаватель из Москвы. То есть, как минимум, это человек взрослый и образованный.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я очень миролюбиво отношусь к таким вещам, потому что я понимаю, что мы все из пионерского детства, мы из страшных лет России. И задать этому же преподавателю вопрос: как она, например, разграничит обращение замечательных художников Х1Х века – передвижников к изображению нищих и бомжей?
Как она обратится, ну, я не знаю, к «Шинели» Гоголя, где такой неуспешный, убогий и странный человек, который явился поводом для целого поколения русской литературы.
Что изображает Рабин вслед за ними? К кому он адресуется? О чём он? Это же в общем, если сейчас отвлечься от проблематики только шестидесятых годов, обратиться вообще к русской национальной ментальности, то это Пушкинская «милость к падшим», то есть, к людям, которые не могут быть изгоями уже в силу того, что они рождены с неким свободным духом и свободно защищают своё пространство.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Наталья Александровна, ну ведь некрасиво. Ну, что такое? – Какая-то ржавая селёдка на газете? Какие-то там бараки кривые, какой-то колорит такой, общекоричневатый, а? Ну, возмущается народ.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Мне очень понравилось, как сам Оскар Яковлевич в своей «Книге воспоминаний» написал, что он в своё время очень внимательно смотрел все выставки шестидесятых годов. И был поражён, в частности, казалось бы, работами такого далёкого от него художника, гораздо более официального, как Гелий Михайлович Коржев.
Он прокомментировал работу Коржева «Влюблённые» в своей книге. Он написал: «Я был потрясён: никаких светлых высот коммунизма, никаких героических подвигов будней, - только он, она, одиночество и как бы беспредельность кругом». Понимаете, ну кто водит рукой художника и поэта, Таня? И шестидесятые годы, как теперь, спустя 50 лет, нам ясно, что, в общем, не только Хрущёвская оттепель и отсутствие её, не благодаря этому всему, или вопреки, но и в ориентирах на некий собственный импульс. Понимаете? Он обращался к тем предметам, которые, по его мнению, отсутствовали в искусстве того времени. Вот он считал, что вот это может составить основу художественного образа, который он видит.
И, кстати говоря, это не только мотив селёдок, это мотив убогого, нищего, но приюта, приюта голодного быта, и каких-то привычных схем жизни, которые могут показаться, как и в «Тройке» Перова нам сейчас страшным нонсенсом.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Да, достаточно интересно попытаться вспомнить по, хотя бы, каким-то сохранившимся свидетельствам, о том, как публика воспринимала понимаете, на фоне там Брюлловских «Всадниц», или каких-нибудь позже Клеверовских и Айвазовских пейзажей …
Н.АЛЕКСАНДРОВА: «Последний кабак у заставы», или «Тройку» Перова.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Хотя бы, и ту же «Тройку» Перова, и как это, скорее всего, воспринималось, как нечто неэстетичное весьма.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Совершенно верно.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Ну вот, кстати говоря, ваша коллега, Вера Головина назвала предметы, которые изображает Рабин, персонажами.
Н.АЛЕКСАНДРОВА (Смеется): У него действительно, понимаете, очень трудно определить жанр его работ: это не интерьеры, это не пейзажи, это не натюрморты. Это особый жанр, чисто Рабинский, в котором предметы, как бы жанровые композиции составлены из их действий.
Вот рубль даже мы можем видеть, что он и погребённый, и оттаивающий, как колобок катится с горы. И там, в этой округе, под этим сумрачным светом, происходит целая жизнь этого металлического, как бы серебряного рубля.
Потому что у него один из эскизов называется «Серебряный рубль», хотя мы все знаем, что таковых денег не существует уже в советское время. Как бы и мотив «Покати поле» и мотив как бы внезапно обнаруженного счастья, и мотив чёт-нечёт, русской рулетки, который играет то орлом, то решкой, он тоже прослеживается в этих метафорических работах.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Я напомню, что мы после НОВОСТЕЙ, которые наступят уже совсем скоро, будем иметь возможность, во всяком случае, нам она обещана, соединиться по телефону с автором этой и других картин, с Оскаром Яковлевичем Рабиным. И это будет уже минут через пять.
Наталья Александрова, завотделом живописи второй половины ХХ века сегодня наш гость. И напомню: хватит уже присылать ответы на заданный нами вопрос, потому что ответов, и в том числе правильных ответов пришло уже огромное количество. О результатах викторины мы тоже сообщим позже. Но наш sms номер продолжает функционировать для приёма ваших вопросов. Ну, а сейчас НОВОСТИ.
НОВОСТИ
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Мы продолжаем, и в студии у нас Наталья Александровна Александрова, завотделом живописи второй половины ХХ века. А самое главное на телефонной связи у нас Оскар Яковлевич Рабин.
Оскар Яковлевич, вы нас слышите?
О.РАБИН: Да. Слышу очень хорошо.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: И мы вас тоже замечательно слышим.
Спасибо. Наталья Александровна и я, Татьяна Пелипейко мы вас с радостью приветствуем в нашем эфире. Да, Наталье Александровне надо надеть наушники. Вот теперь всё в порядке.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: А то я не слышала. Добрый день, Оскар Яковлевич.
О.РАБИН: Да, добрый день.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Оскар Яковлевич, мы, начав предварительную часть нашей беседы, вспоминали, даже задавали нашим слушателям вопрос о вашей автобиографической книге. Книга называется «Три жизни», и ровно поэтому, - это я уже говорю слушателям, ровно поэтому и выставка в Третьяковской галерее прошедшая, также получила это название.
Вы знаете, вот я сейчас, собственно говоря, подумала, и простите, я вам задам вопрос для начала совершенно такой персональный, из детства: а что вас повело в художественную жизнь, коль скоро вы, в общем-то, насколько я понимаю, из семьи врачей? У вас были какие-то люди художники, или, может быть, кто-то хотя бы увлекался этим в семье? Как это сложилось?
О.РАБИН: Да нет, знаете, вот, пожалуй, что касается искусства, мать моя она где-то в молодости там играла на скрипке. Ну, потом она стала врачом, всё это оставила. А скрипка сохранилась очень такая симпатичная, хорошая. Ну вот, и очень хотела, чтобы значит её сын, вот я, то есть, значит, вот бы играл бы на скрипке. Поэтому до войны я так два года посещал музыкальную школу начальную. Так дошёл там до концертов Вивальди. Началась война, на этом вся моя музыка кончилась, но всё равно это всю жизнь я люблю, скрипки я рисую. И вовсе не потому, как мне кто-то сказал: «Вот Шагал тоже скрипки рисовал». Ну, правильно, конечно, наверное, не только Шагал. Но я-то больше только потому, что вот так она у меня была и как-то осталась в моём воспоминании.
Так что, собственно в семье, да, в семье никто больше не интересовался искусством. Но мне знаете, нравилось просто, я не знаю. Знаете, я вот сам себя считаю, когда меня так спрашивают иногда, вот как вы себя, к кому относите? Я говорю, что вы знаете, я - любитель. Ну, вынужденно я там, то есть, не вынужденно, я, конечно, там вот так почти полжизни уже живу на свои картины. Здесь, на Западе, это называется профессионал, кто вот живёт на свой труд. Но только в таком смысле профессионал. Но так сам я как-то просто всегда, сколько я себя помню, мне нравилось рисовать, нравилась бумага, карандаши, а в последствии, конечно, краски, кисти, холст, запах скипидара и всей нашей кухни. И нравится так и до сих пор, вот в этом смысле. А любитель – потому что я это люблю всё очень.
И поэтому мне как-то, знаете, было довольно как-то всё равно и трудно отвечать было на вопрос: а вот к какому направлению вы себя относите? Да мне как-то всё равно, знаете, да меня как угодно назови, куда угодно отнеси. Сам я себя лично как-то… Это не моя проблема как-то, знаете. Мне нравится вот так делать, и я стараюсь руководиться вот этим чувством. Руководствоваться, да.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Скажите, Оскар Яковлевич, вы всё-таки отправились и учиться потом по художественной линии. Вот интересно, у вас близкие вам люди тогда не противились этому как-то? Не говорили, что это несерьёзно?
О.РАБИН: Вы знаете, дело в том, что у меня в то время таких близких людей, которые бы это говорили, не было. Потому что, в общем, ну отец, у меня ещё так, я его почти не помню совсем, а мать, когда мне было 13 лет, это начало войны было. Ну, она болела ещё до войны уже, а потом, так сказать, тем более это всё усилило, конечно. Потому что холод, голод и так далее никак не способствовало. Ну и вот, она, значит, тоже умерла. И в принципе там у меня были так тётки, но они как-то сами по себе жили. Так что, а я так сам по себе всю войну вот там вот в Москве был один.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: То есть, вам было где-то лет 13-14.
О.РАБИН: Да, поэтому мне никто ничего не мог советовать, или противиться, или ещё что, или одобрять.
Но очень мне много дало то, что вот там где-то вот первый, или второй год войны, я уж, знаете, как-то плохо помню, так вот я услышал, что, оказывается, существует, несмотря на то, что уехали там учреждения, всякие институты и прочее, что существует такая студия при Доме пионеров Ленинградского района художественная. Ну, и там вот она всё-таки значит действует. И я, конечно, туда пошёл.
Я прихожу, и там сидит один ученик, как сейчас вот помню, звать его Давид Шмуилович его звали. Такой маленький, чёрненький, и рисует натюрморт, который ему поставил преподаватель.
Преподаватель этот оказался вот мой вот настоящий учитель, которого я и считаю своим учителем. Ну, мало того, потом мы и родственниками стали, он – мой тесть был. Но сейчас, к сожалению, всё больше и больше людей уже, так сказать, отсутствует на этой земле.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: То есть, первое ваше знакомство с семьёй Кропивницких произошло до Лианозовских вот этих самых событий, а именно там, в Доме пионеров?
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Евгений Леонидович Кропивницкий преподавал в этом Доме пионеров.
О.РАБИН: Да, это где-то в 42-м, или в 43-м году. Ну, я так точно не помню.
Это вот в этой студии впервые мы встретились.
Ну, а потом как-то мы так стали более близки. Но он многих, многие ученики, он же вёл там и поэзии курс, и живописи. Ну, конечно, учеников там было мало. Но вот один самых моих, так сказать, ранних моих друзей, которые сохранились на всю жизнь, это поэт Генрих Сапгир. Как раз там я его встретил, когда пришёл, они там чего-то горячо обсуждали, значит, какие-то стихи с Евгением Леонидовичем. И так мы прямо буквально с того дня, когда встретились, и так вот у нас на всю жизнь потом эта связь оставалась. Но он тоже стал, в конце концов, довольно известным поэтом в России. Многие его знают.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: А вот интересно, запомнились ли вам ваши преподаватели из Суриковского таким же образом? Сколько-либо вообще запомнились?
О.РАБИН: Ну, знаете, Суриковский это позже. Дело в том, что я сначала там, в Латвии, ну вот тоже из этой Москвы, в общем, как-то я один был, мне всё равно. У меня как-то вот, когда освободили Латвию, так её не до конца даже освободили, там где-то котёл какой-то был на море ещё немецкий оставался. А Рига была свободна. И вот мне там написала сестра матери, я её никогда не видел и не знал, потому что Латвия была буржуазная раньше. Ну, значит, вот слышал от матери, что такая тётка, её сестра есть. Ну, она написала мне, и как-то я, поскольку мне как-то было всё равно, а тут почему-то мне представилось, наверное, там что-то будет
по-другому, и я просто значит каким-то таким полунезаконным образом, потому что тогда по пропускам надо было – военные проверяли все эти поезда. Ну, мальчишка, ну что там, господи! Вот меня там снимали, я обратно садился. В общем, добрался. И там поступил. Ну, она жила в деревне, а я так месяц у неё пожил, потом в Ригу поехал, поступил в Академию художеств. Там вот я два года учился.
Но почему-то знаете, вот вдруг, как-то не знаю, как это так получается, это трудно словами объяснить, но почему-то вдруг меня потянуло обратно в Москву, а тут ещё Генрих приехал туда. Мы с ним там ходили, разговаривали.
Я так на недельку съездил в Москву, посмотрел, уехал обратно в Ригу, и не выдержал там уже больше. Потом плюнул на всё, бросил, приехал в Москву, поступил грузчиком работать, нет, я не грузчиком, я сначала в Суриковский поступил.
Но в Суриковском, знаете, там было, правда, так построже всё это дело. Там всё-таки вот в Латвийской Академии художеств там всё-таки была ещё тогда вот такая относительная свобода. И сами преподаватели они все, в общем-то, от французов исходили, вот так из таких импрессионистов, постимпрессионистов, там Матисса и так далее. Так что, там как-то было более свободно. А тут уже я бы не сказал, что это всё-таки было как-то более так всё это менее свободно, во всяком случае.
Но дело не в этом даже. Я бы учился, наверное, дальше бы, но мне негде было жить, так сказать. Временно меня пустили там пожить. Но они обещали общежитие, а общежитие, знаете, оно переполнено было, и там, значит, нужно было ждать, когда эта очередь подойдёт, и подойдёт ли она. И поэтому как-то я так…
Да, смолоду не очень-то всё это ценишь, знаете. Я так всё это плюнул, бросил и пошёл, устроился грузчиком. Там мне дали общежитие. Как помню, в Староголенищевском переулке. Там даже это, я не знаю, сейчас как он – так называется, или нет? Там ещё была…
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Он опять так называется.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Он опять Староголенищевский.
О.РАБИН: Ну да, там ещё синагога была.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Да, да, да. И есть.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: И есть.
О.РАБИН: Да, а наше общежитие немножко ниже там было, там барак такой стоял. Но там, в комнате, знаете 20 человек. Ну, ничего, ну работал вот так.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Но сохранение барака мы вам не гарантируем, потому что теперь это такой достаточно обстроенный уже центр Москвы.
О.РАБИН: Ну да, ну, конечно.
Вот. Ну, и как? Ну, вот это моё такое официальное образование на этом закончилось.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Но не закончилось по факту.
О.РАБИН: Но с Кропивницким Евгением Леонидовичем так у нас вот иногда как-то всё это продолжалось. Вот до того, что, в конце концов, вот мы родственниками стали. Вот я сделал предложение его дочке Валентине. И мы с ней вот 58 лет прожили.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, Валентина Евгеньевна, царствие небесное, как говорится, она успела приехать на вашу выставку. И это было одно из событий таких для нас, потому что она, в общем, очень одобрила наши действия, и как-то даже поддержала нас. Я помню в момент вернисажа, видя наши расстроенные ещё такие лица после долгих жарких подготовок. Она очень нас поддержала, сказав, что она очень довольна. Ну, может быть, специально, наверное, Оскар Яковлевич, но, во всяком случае, этим она поддержала и вас, и выставку, и коллектив Третьяковской галереи.
О.РАБИН: Знаете, вот Бог ей дал перед смертью вот такое.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, да, да. Совершенно верно. Просто чудо было, потому что она буквально на следующей неделе, как я поняла, уже потом.
О.РАБИН: Ну, она потом умерла через три недели, на четвёртой неделе. Там у неё химия началась, четвёртый сеанс, - и всё понятно…
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да….
Оскар Яковлевич, а скажите, пожалуйста, вот Евгений Леонидович Кропивницкий, я как раз до звонка к вам в Париж рассказывала о том, что я в девяностые годы выпускала в комиссии по вывозу ваш «Советский паспорт» за границу. И там было много графики Евгения Леонидовича, которая меня поразила. Она была примерно конца сороковых годов. Недатированная, архивного вида. Но меня тогда поразило, что там очень много как бы натуры обнажённой и таких постановочных как бы ну натурных портретов графических.
Как всё-таки происходило, чему он учил, если сказать кратко?
О.РАБИН: Вы знаете, он прямо не учил. Сам он рисовал в самых разных манерах. Он там и абстрактные картины делал. Но и, конечно, вот этим девочек, очень нравилось молоденьких рисовать, и портреты, и фигуры их, и обнажённых, и так далее.
Ну, и самые сказочные у него очаровательные были мотивы, он сказки делал, иллюстрировал. Но, правда, сам для себя, не по заказу, ничего. Так что, в самых-самых разных манерах он себя пробовал.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: То есть, просто принципы компоновки какие-то самые общие?
О.РАБИН: А учить, вы знаете, вот так буквально не учил чему-то конкретно.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Делай так, делай так и не делай
по-другому, да?
О.РАБИН: Нет, нет, нет. Мы просто шли вместе вот писать с натуры. Сидели, писали натуру, потом он там что-то говорил, что ему нравится, или не нравится. Но не в смысле указания, но прямо своё мнение. А в,
общем-то, в основном мы больше говорили об искусстве, о художниках. Ну, вот тут поэты тоже были. Значит, о поэзии. Это вот такая знаете обстановка создавалась.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Общая.
О.РАБИН: Да, общая, которая вот давала гораздо больше, чем вам скажут точно, вы знаете, вот поставят вам гипс: вот рисуйте так-то, эту часть тушуйте так-то, это так-то, и так далее.
Так что, это тоже приходилось естественно
сколько-то делать, когда я уже учился на… Но так не могу сказать, что это мне чего-то дало, а вот общение с ним, вот эта атмосфера, вот такая постоянная атмосфера заинтересованности…
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Жизни искусством.
О.РАБИН: Жизни искусством, да, вот это очень много давало. Но не только мне. К нему же там приезжало очень много людей. Это в Долгопрудном он жил. Ну, а я получилось просто, потому что, когда мы с Валентиной поженились, тоже жить-то было, собственно, негде. У них-то была 12-ти метровая комнатка, они с женой жили, тоже, кстати говоря, даже и печка была, поскольку отопления такого не было, вот туалет был на улице. Так что, удобства такие были вполне, так сказать…
Н.АЛЕКСАНДРОВА: А вот Ольга Ананьевна Потапова? Она всё-таки, у нас сейчас мы видим её абстрактные работы, а она какую роль играла вот в этом художественном таком круге Лианозовцев?
О.РАБИН: Знаете, она, как вам сказать? Вы знаете, это мнение не моё, не то что, я, так сказать, к тёще своей особенно пристрастен. Но вы знаете, это общее мнение. Это какой-то вот такой тихий ангел был, знаете. Я больше в жизни тоже не встречал. Но вот, сколько я знаю всех, кто её знали, они точно такого же мнения были.
Но вы знаете, тихим ангелом, конечно, это редкое исключение, а вот я говорю: я один раз в жизни встретил такого человека. Но вот это где-то немножко и помешало её искусству. Она очень талантлива была, она великолепные портреты делала. Знаете, вот когда больше похоже, чем сам человек, когда вот рисуется. На что, он настолько похож, просто даже смешно делается как-то. И вот это у неё такой вот удивительный талант был. И сколько я ни пробовал, в жизни ничего похожего у меня не получалось. Так, какое-то сходство выходит внешнее. А у нее, вот она, я не знаю, как это у неё выходило. Ну, талант вот такой был. Ну, и потом абстракция, и с большим вкусом, с нежностью какой-то и душевностью. Но, к сожалению, понимаете, вот то, что, будучи ангелом, она больше для других жила. Поэтому у неё мало, когда время оставалось заниматься.
Вот Евгений Леонидович он как такой художник, поэт, всё, он более эгоистичен был. Ему, его, так сказать, творчество было важнее там каких-то бытовых вещей, он так предпочитал это сваливать на кого-нибудь, если это возможно. Ну как все мы по большей части. Вот, а она нет. Она вот так как-то своё и время, и душу, и всё это отдавала другим.
Знаете, ну, я не знаю, может быть, это как-то немножко так не очень хорошо на какие-то более интимные темы. Но вроде бы ничего уж такого нет, это всё уже, людей этих нет, ничего страшного. Это я просто как пример хотел вам привести Ольгу Ананьевну.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я очень похожее мнение слышала от Леонида Евгеньевича.
О.РАБИН: Вот те самые девушки, ну, с которыми, так сказать, какие-то были отношения, ну так, может быть, немножко любовные, но не совсем – разница в возрасте была большая. Но всё-таки.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Увлечения.
О.РАБИН: Да. Так, когда он там их расстраивал, они обижались, они шли жаловаться на него к Ольге Ананьевне. И она их утешала.
(все смеются).
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Зная его, да.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Оскар Яковлевич, то есть Лианозово каким-то образом возникло с вашей подачи, или в силу там ваших жизненных обстоятельств?
О.РАБИН: Ну, Лианозово, да, Лианозово - просто нам было негде жить. Ну, работать надо было. Я устроился, там Северная водопроводная станция, там Долгопрудный на Северном посёлке строилась тогда. Её там обслуживали заключённые, ну такие, не политические, под Москвой не было политических. И там мне дали комнату в бараке в Лианозово, это 5 километров было от Долгопрудного, где Евгений Леонидович жил и наши в Лианозово эти бараки, которые, конечно, сейчас не существуют. В бараках этих там был женский лагерь раньше, а Хрущёв он часть лагерей там как-то распустил, и их перевёл куда-то подальше, а бараки освободились. Их так переделали на квартиры. И вот одну комнату в такой квартире нам дали.
Правда, нам очень повезло, поскольку я там начальнику отдела кадров, майору такому, нарисовал копии с каких-то, не помню, то ли «Трёх богатырей», то ли ещё чего-то такое.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Мишек в сосновом бору.
О.РАБИН: Да. Ой, нет, Мишки в сосновом бору. Я помню.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Точно, Оскар Яковлевич, я уже знаю.
О.РАБИН: И это самое, и поэтому он там похлопотал. Но он всё-таки начальник, и нам квартира досталась, где ещё жила одна врач только. У неё была поменьше комната, у нас – 19 метров. И вот в этой 19 метровой всё Лианозово и происходило потом впоследствии, поскольку мы там, наверное, я там, по-моему, 10 или 11 лет работал на этой железной дороге. И даже под конец, в принципе в смысле заработка мне уже не нужно было – у меня покупали уже картины. Ну, не официально покупали, конечно, незаконно, что называется, по-советски. Но всё равно покупали. Деньги какие-то я уже мог заработать. Так что я не нуждался в этой зарплате. Но в жилплощади нуждался, а это ведомственная жилплощадь в этом бараке была.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Могли и отобрать.
О.РАБИН: Нет, ушёл, ты, значит, освобождаешь всё. А освобождать было некуда, конечно. Ни о каких там снимать там что-то такое вообще речи как-то не шло в наше время, потому что не те у нас деньги были, чтобы снимать частным образом. Да и в то время это сложнее было при советской власти. Она тоже строгая была власть-то по этой части.
Так что, вот там, в Лианозово всё это и происходило. Но собственно в советское время, конечно, я вот так не рисовал. Я рисовал с натуры, и портреты, и натюрморты, и пейзажи. И вот один, так сказать, натюрморт в таких маленьких у Володи Немухина, он нам его сохранил, и вот на выставку давал как раз, где вот там это «Всё, что осталось от 25-ти рублей». 25 рублей это было тогда не так уж много. Там на это можно было купить четвертинку водки, какой-то селёдки, и, в общем-то, ещё какие-то рубли оставались.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Но тем не менее.
О.РАБИН: Ну, вот этот натюрморт вот это прообраз потом моих персонажей, вот такие, как селёдка, водка, которые до сих пор они у меня присутствуют в разных вариантах.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: И, кстати, вот мы сегодня начали разговор с картины «Один рубль». И даже поместили изображение этой работы на сайт «Эхомосковский», Оскар Яковлевич.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Вместе с вашей фотографией, которую сделали на выставке, где вы даёте интервью. Так что, вы на сайте можете увидеть и себя, и рубль там в Париже.
О.РАБИН: Да, это в Третьяковке?
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Да, да, конечно.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Радиостанция «Эхо Москвы» сайт.
О.РАБИН: Посмотрю, потому что, знаете, память плохая. У меня знаете, ведь почти 60 лет я уже пишу вот такие картины, уже не с натуры, а вот такие картины. Ну, может быть, 50 с лишним. И уже знаете, уже больше 1400 у меня счёт идёт. Так что, я не могу всё помнить. Но вот с рублями, я говорю, наверное, вот первый буквально. Это вот там, что у Немухина у Володи, этот натюрморт он сохранил. Ну, тогда, конечно, я как-то не предполагал, что я потом вот, так это у меня ещё присоединятся к этим селёдки там, водки, присоединятся масса каких-то предметов, которые.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Как и то, что присоединятся ещё этапы жизни такие неожиданные повороты.
О.РАБИН: Да, и предметы разные. Ну знаете, как слова, как язык, которыми я, ну кроме там красок, кроме, так сказать, композиций, кроме, так сказать, живописи, рисунка и так далее, которыми я, не припомню уж которых, я вот так стараюсь что-то рассказать. И не столько даже рассказать, сколько для меня всё-таки важнее, чтобы какой-то вот контакт душевный установился между мной и тем, кто смотрит картину.
Конечно, это не со всеми, я понимаю это. Но какое-то количество людей вот так отзывались на мои картины. И так это мне, конечно, очень как-то внутренне помогало. И для меня это было вполне оправданно, что вот я так…
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Знаете, Оскар Яковлевич, даже жалко, что наше время уже подбегает к очередному новостному выпуску, потому что, наверное, говорить можно ещё, и
Массу интересного у вас спрашивать.
Знаете, я хотела вам сообщить: у нас вчера вручали премию «Инновация».
О.РАБИН: Да, я даже сегодня по Интернету всё это видел. Я ведь фамилии не знаю, знаете?
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Ну, это, в основном, молодые художники. Но, кроме того, вы знаете, там специальным призом награждён культурно-благотворительный фонд ЮАРТ, который как раз оказал поддержку организации вашей выставки в Москве.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, выставку Рабина в Третьяковской галерее – Томаз Мурашевров.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Так что, каким-то образом художественная жизнь она всё-таки зацепляется постоянно вне зависимости от дистанций и расстояний.
О.РАБИН: Да, ну всё как-то где-то сходится в каком-то. На таких расстояниях сейчас как-то люди живут друг от друга.
У меня тоже, знаете, там это самое, дочь в Нью-Йорке, внук – один в Нью-Йорке, один – в Москве и в Нью-Йорке, он по-разному, и там, и там. Правнуки, уже сейчас два правнука у меня - 11 лет мальчишке и 5 лет девчонке. Они то ли в Москве, то ли. Они сразу родились уже и американцы, и русские. И, в общем, все перемешаны.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Интересно, кто-нибудь из них рисует, из правнуков-то?
О.РАБИН: Ну, пока нет.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Пока нет. Ну, посмотрим.
Большое спасибо, Оскар Яковлевич.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: К сожалению, да, время прошло.
Т.ПЕЛИПЕЙКО: К сожалению, да, как всегда, время так быстро пролетело. Спасибо за участие в передаче.
О.РАБИН: И вам большое спасибо, да!
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Спасибо большое. И напомню, что художник Оскар Рабин по телефону из Парижа, а Наталья Александрова, завотделом живописи второй половины ХХ века напрямую в студии «Эха Москвы» здесь была.
И последнее, что я должна сделать, это объявить победителей, которые нам сказали о том, что именно книга автобиографическая Оскара Рабина «Три жизни» называлась, и поэтому так же назвали и выставку.
Итак, наши победители (перечисляет имена и первые три цифры телефонов победителей викторины). Всех поздравляю. И действительно, Наталья Александровна, спасибо за организацию для нас этого эфира.
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Сегодня такая прогрессивная форма была Танечка, мы впервые достали художника из Парижа. Я думаю, что это прекрасная новация. Мы можем звонить и в Нью-Йорк! (Смеётся).
Т.ПЕЛИПЕЙКО: Наверное, если начальство не запретит.
Хорошо. Это шутка, разумеется. Большое спасибо.
И идите в Третьяковку, смотрите работы Оскара Рабина, смотрите их в других возможных информационных источниках. И давайте размышлять о том, что есть художественная ценность, из чего она складывается, как? И как наш глаз это воспринимает?
Наталья Александровна!
Н.АЛЕКСАНДРОВА: Спасибо, до свидания.