Художник Аркадий Пластов и его картина "Сенокос" - Наталья Александрова - Собрание Третьяковки - 2008-01-06

К.БАСИЛАШВИЛИ: В эфире программа «Собрание Третьяковки». Добрый день! У микрофона Ксения Басилашвили, и я приветствую нашего гостя – зав. отделом живописи ХХ века Государственной Третьяковской галереи Наталью Александрову.

Здравствуйте, Наталья Александровна!

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ксеничка, добрый день, рада очень Вас видеть и слышать.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И вот сегодня мы с вами возвращаемся, у нас уже было две, по-моему, передачи, посвященные Аркадию Пластову. Но мы решили, что к этому имени, к этому художнику обязательно нужно вернуться.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да. Я думаю, что он стоит этого.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И сегодня у нас Аркадий Пластов и его картина, написанная в 1945 году, под названием «Сенокос».

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ксеничка, вообще таких картин очень много. У него можно считать эту картину, конечно, конкретной, находящуюся в 27 зале Третьяковской галереи, в постоянной экспозиции ХХ века, но можно говорить о теме сенокоса.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вы хотите сказать, что много вариантов, да?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, он очень долго работал именно над темой, начиная еще с десятых годов, поскольку он жил в деревне, был по сути своей крестьянским жителем. Почти большую часть своей жизни он к этим темам, таким, как жатва и сенокос обращался постоянно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но мы рассматриваем ту картину, которая висит в вашем зале, в Третьяковской галерее, и она написана в 45 году.

Давайте обратимся к истории именно этой картины.

Напомним, во-первых, нашим слушателям о ней. Очень красиво, хочется оказаться вот на этом поле.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Там жить хочется, Ксения, не оказаться, а жить.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Туда уехать, надолго и навсегда.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: В крайнем случае, когда подходишь ближе и смотришь в эти травы, то думаешь, что, в общем, можно там даже и переночевать. А потом встаешь и, очевидно, найдешь

где-нибудь там чего-нибудь поесть. Там как-то все устроено таким образом, что там не ездят БМВ, мы не испытываем злобу утром в метро. И люди, которые совершенно нищие, голодные, они не испытывают никакой злобы: они счастливы в этой земле.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Они не выглядят нищими, эти люди, которые занимаются сенокосом.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: По сравнению с москвичами сейчас нынешними, может быть, они гораздо беднее.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, москвичи, знаете, они о себе очень много думают.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: В общем, речь идет об изобилии, а не о недостатке. Вот это вот самый главный пафос, и идея очевидно творчества Аркадия Александровича, что на земле такое изобилие всего, и такой достаток, и столько красоты, что нет времени на то, чтобы считать какие-то драмы, избытки, недостатки, и так далее, и так далее. Надо только оглядеться, приглядеться и всмотреться в то, что рядом с тобой.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, давайте всмотримся в эту картину.

Собственно говоря, мы видим поле, видим, очевидно, семью, судя по всему.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Видим березовую рощу.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Березовую рощу и поле, и очень красивые цветы. Кто эти люди?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Деревенские жители из деревни Прислониха. Я бы сейчас не хотела вдаваться в детали, но каждый из них имеет фамилию, и имя, и отчество.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, давайте дадим.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: К сожалению, я не могу сейчас конкретно сказать, но несколько представителей семей деревни Прислонихи проходят через все творчество Аркадия Александровича. Там есть Мадоновы, есть Шарымовы, абсолютно известные, конкретные люди. Там изображен дед, потом его дочь, потом его внучка, уже в поздние годы. Дети изображены в шестидесятых годах. Это одни и те же люди. Практически это пять фамилий.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, этот старик – конкретный человек?

Или это родственник?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет. Да, это все конкретные люди.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, это не родственники, это просто односельчане.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: В таком очень широком смысле этого слова, если учесть, что прадед тоже жил в этой деревне. Это старинное село русское, старинное село, которое находилось в свое время, насколько я понимаю, на старых границах еще со степями, со стрелецких времен, в тот момент, когда эти степи еще не принадлежали до конца России и не были освоены. Это какие-то ХУ1, ХУП века. Заслониха, Засека, Прислониха – это как бы вот остатки вот этих мест.

Кроме всего прочего, есть такой нюанс, в общем, мало, может быть, известный даже в советском искусствознании, - там кругом очень много усадеб бывших. И, в частности, прямо в трех буквально верстах находится бывшая усадьба Языкова, в которой, к счастью для нас, бывал Пушкин несколько раз. Так что это место овеяно, в том числе и Пушкиным, который неоднократно перед отъездом по Пугачевским местам, по собранию вот этих материалов, останавливался у Языкова. Это знают все прислонихинцы, это широко известная такая историческая легенда. Так что Пушкин овеял эти места тоже.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Представляю, если сейчас приехать в эту деревню, то можно найти то место, с которого писал картину Аркадий Пластов.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я думаю, что они, во-первых, известны. К сожалению, я не побывала за свою жизнь, но мечтаю об этом.

Но, во-первых, в деревне продолжает жить внук, и там сохранилась старая мастерская и отстроена новая мастерская. Внук, его жена и дети их – Таня Пластова и Николай Николаевич Пластов. И они огромную работу сейчас ведут по тем местам, которые касаются семьи Пластовых в Прислонихе. Там воссоздана церковь замечательная совершенно, которую строил еще дед, и которая воссоздавалась отцом Пластова.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А Пластов же и начинал с иконописи тоже? У него были навыки?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Он не совсем начинал, но дело все в том, что он получил церковное образование, как его отец говорил: «Надо тебе быть, Аркаша, архиереем». Вот это была семейная мечта.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Что-то было внутри, да?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Очевидно да, потому что они все имели отношение к строительству церквей, к иконописи, и многие из них, вот отец был псаломщиком в этой церкви.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И еще все-таки мне к картине «Сенокос» хотелось бы вернуться. Позировали эти люди? Сеансы проходили, так скажем, - а ля прима? – Прямо с натуры? Что-то осталось в записях у Пластова? Может быть, у этих людей воспоминания есть?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ой, архивы колоссальные есть, к сожалению, они недоступными оказались, пока история в чистом виде, но вот семья – Николай Николаевич Пластов, с Таней, со своей женой, они огромную работу делают: они пытаются воссоздать и опубликовать эти архивы. К сожалению, пока в незначительной части.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Картина написана в 45-м году – знаковая дата, не случайно.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ксеничка, две картины. Он еще написал «Жатву». Вот эти две картины, они как единый цикл были выставлены в 46-м году на Первой всесоюзной выставке.

Я имею свидетельства людей, далеких от искусства люди, которые тогда ее видели, это были солдатики раненые, молодые инвалиды Отечественной войны. Они были просто в потрясении. Вот те, кто видел в Москве «Жатву», они были просто в потрясении – вернувшийся с фронта, выписавшийся из госпиталя человек, который увидел «Жатву», он был просто потрясен тем, что…

К.БАСИЛАШВИЛИ: Напомните, - «Жатва»?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: А «Жатва» - это такое рыжее-рыжее поле, где сидит тоже дед с девочкой, с внуком и сбоку собачка, они хлебают из большого котелка, типа там, я не знаю, щей, например, с хлебом. И собака в ожидании – справа она находится, когда ей тоже дадут. Как бы все живы, сидят и едят.

У Пластова спросили сюжет картины «Жатва», он сказал: «Какой сюжет? – Сидят и едят», - сказал Пластов.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, вот в этих двух посланиях – в «Сенокосе» и в «Жатве» ведь был же мощный еще и протест заложен Пластова, потому что это жизнь – не ликование вместе с великой страной, а это, прежде всего, частная жизнь тех людей, которые прошли войну и достойно вышли из нее. И которые выиграли войну. И эта семья, которая занимается сенокосом, здесь та семья, которая выиграла войну. Выжила в войну.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Конечно, это вот в прямом смысле слово, которое мы всуе употребляем, это вот народ.

К.БАСИЛАШВИЛИ: И, может быть, это деревня, которая была в оккупации.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, не была, к счастью.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Какая-то читается история.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Читается вообще история вот именно народа. Понимаете, я думаю, что только именно к Пластову, наверное, применимо это понятие конкретное вот этого дядьки, этой девочки, собаки – все, вот народ в целом, который на своей земле выжил и продолжает жить дальше. Конечно, уникальный в этом смысле сюжет.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вы сказали, что картина в 46-м году была выставлена, была отмечена людьми. И давайте сейчас послушаем историю…

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Он премию получил, но я в частности, знаю, что мой отец, с фронта заехавший в Москву, с перебитой спиной, который двигался на костылях очень просто, он не мог назвать этого автора, но потом он, когда увидел «Весну» Пластова, спустя уже много лет, он сказал, что я знаю этого художника, вот я видел его «Жатву». Поэтому она произвела очень большое впечатление на него.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Удивительно, что ваш отец видел эту картину.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, это тоже действительно удивительно, потому что я долгое время не знала, что он в Москву заезжал. Он был в надежде, что ему удастся вылечиться быстрее в Москве, а в результате он был проездом, и уехал на родину в Саратов.

А потом, когда он уже ездил специально смотреть «Весну» Пластова, это уже было в мое время, она была на выставке в Академии выставлена, и он сказал, что «Я знаю, кто этот художник», фамилии он не запомнил.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это самое мне кажется главное, когда не запоминается фамилия, а запоминается произведение. Рублев тоже не подписывался.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ксения, совершенно верно. Я знаю, что молодые художники Суриковского института, я не буду называть их фамилии, я просто случайно с ними занималась – им надо было сдавать несколько лет назад экзамен по истории искусства. И я вела по экспозиции тогда еще первому нашему варианту. И они говорят: «Ну, мы соцреализм смотреть не будем. Чего там разглядывать»? - сказали они все мне молодые. И, когда мы проходили мимо зала Пластова, зазвонил телефон, и они остановились около «Сенокоса». И, обернувшись через минуту, я увидела, что они в потрясении стоят у картины. И одна другой говорит: «Во дает»! Вторая говорит: «Интересно, как он это делал»? – сказали живописцы Суриковского института, студенты практически пятого курса. Я поняла, что он еще сулит много открытий.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А вот эта вот как раз очень важная тема, к которой мы подошли – как он этот делал?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Делал, я думаю очень сложно и специфично, потому что у меня есть мое представление – он учился как скульптор, выдающийся скульптор в свое время. К сожалению, не был принят на живописное отделение, как часто бывает, знаете, по неожиданной судьбе. И вот эта скульптурная школа в какой-то момент очень конкретизировала, видоизменила его отношение к пластике, к лепке. Как бы пространство и людей внутри картины. Понимаете? У него плоть человеческая леплена просто вот физически кистью и цветом. Но плюс я думаю, что влияние работ, которые он видел в детстве – его поразила роспись церкви, которая не сохранилась, которую делал его дед. Он детально ее описывает (есть письменное свидетельство). Он пишет, что это что-то небывалое, потому что это был какой-то особенный, суриком сделанный контур фигур, особая цветная масса, небывалая для традиционной иконописи, которая была принята в столичной живописи.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Аркадий Пластов. Но говорят, что его еще с Сезанном сравнивают.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, я думаю, каждый будет стараться перетащить...

К.БАСИЛАШВИЛИ: Лепка цветом удивительная.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я думаю, что он ближе, прежде всего, наверное, к импрессионистическому ходу, но опять специфика импрессионизма в том, что он работает не с поверхностью цветовой, понимаете, не с поверхностью, не с плоскостью, а с цветным пространством внутри картины.

Вот импрессионизм европейский все-таки не совсем до этого дошел. Это специфика русской национальной школы, в первую очередь.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Хотелось бы немножечко об истоках Аркадия Пластова. Мы уже сказали, что он родом из деревни, из такой крепкой семьи. Он мог стать архиереем, но время поменялось.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ксеничка, женат был на дворянке настоящей – Наталья Алексеевна Фон Вик к тому моменту уже потеряла отца, который был арестован, это было начало двадцатых годов, и прислуживала в Симбирской церкви, потому что надеялась и хотела уйти в монастырь, отмолить какую-то общую ситуацию.

Он увидел ее фотографию у приятеля в Прислонихе.

К.БАСИЛАШВИЛИ: В каком году, скажите, пожалуйста?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Это был примерно 23-й год, боюсь соврать. Это самый разгар был такого вот военного коммунизма, если можно так сказать. Он, в общем, нищенствовал, и в Прислонихе, у приятеля, которого прислали служить в Прислонихинской церкви, увидел ее фотографию, и ездил в Симбирск, чтобы с ней познакомиться и встретиться.

Притом, ситуация их знакомства, описанная ею, выглядела так, что она собирала пожертвования для храма, и каждый раз Пластов бросал золотой в эту корзину, чем ее потрясал, потому что она поднимала каждый раз глаза, чтобы увидеть, кто это сделал, и думала: откуда у него эти деньги?

Потом он сватался к ней, и она долго думала – все-таки менять решение о монастыре, или пойти на такое, грубо говоря, служение. Потому что ее жизнь оказалась служением, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А монастырь был для нее, в том числе и спасением.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Наверное, потому что жива была мама. Портреты тещи вот этой дворянской – Софьи Викторовны Фон Вик есть у Пластова. Такая дама в пенсне, которая сидит в Прислонихинском доме и раскладывает пасьянс. К сожалению, это тоже все в семье, это не очень широко известно.

Но это, конечно, фигура уникальная. Такое знаете, вот сошлось то, что называется, часто бывает плюсами русской истории. Не сошлось все в одном месте, и разыгралась драма, а сошлось в одном месте то, что родило нам, в общем, гения национального, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А потом Пластову не указывали на происхождение супруги?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Не знаю, указывали, или нет. Извините, он сам при этом паспорта советского не имел, как все советские жители. Его в 20-е-30-е годы на отхожий промысел в Москву отпускали, когда он ехал сдавать свои работы.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А зачем ему нужен был паспорт, если он академик? Скажите мне.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Академика он получил очень поздно, Ксения, уже в то время, когда паспорт был, когда он не был крестьянином и колхозником.

Но постоянно проходит лейтмотив того, что он рисует отсталый колхоз, а не передовой. Что колхоз этот не выполняет там по удою, или еще почему-то. И непонятно, почему тут такое изобилие, а план не сдан государству. Это невозможно все рассказывать, но материалы эти широко известны.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Нет, это неизвестно абсолютно! Это вам известно. А нам-то известно, что Аркадий Пластов - признанный академик.

Н.ПЛАСТОВА: Что вы! Статьи за формализм, статьи за бесконечные всякие отклонения в искусстве, за борьбу с уклонами, с тем, что он должен изживать их и выкорчевывать, и так далее. Это сопровождало его всю жизнь. Я не знаю, как ранило его это человечески, но в картинах следов изживания нет. Он достаточно цельно, и практически не эволюционируя, как вот раскрылся в тридцатые годы уже зрелым художником, он, в общем, таким художником и ушел из жизни.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А что не давало, как вы думаете, аудитории официальной покоя в его живописи, что было не так? Просто хороший художник.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, зависть, Ксения, зависть, ощущение действительного счастья, вот такого настоящего искусства, которое определяется не только специалистами, но и публикой тут же. Понимаете? Обыватель тут же чует, что речь идет о правде.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А его публика простая, которая приходила в ту же Третьяковскую галерею, на выставки, она всегда так безоговорочно принимала и любила Пластова?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ой, я не знаю, Ксения. Думаю, что да, да. Потому что они ошеломляют эти картины. Даже в залах Третьяковской галереи Пластовские вещи ошеломляют в первый момент, когда ты их видишь.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, вы хотите сказать, что было такое разногласие между официальным приемом Пластова и народным?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Конечно, несомненно. Я думаю, что тут его и спасала, и действительно питала Прислониха. Потому что это был его край, его рай, туда можно было уехать в любой момент, и, в общем, быть трудно доступным для какой-то официальной критики в Прислонихе.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Он там жил?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Постоянно он жил там, хотя была и квартира в Москве уже в поздние годы. Потому что зимами, конечно, он как-то работал с выставками, передавал картинки. Семья практически все время жила там.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я знаю, что в двадцатые годы сгорел дом.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да. Дом и мастерская. Там были бунты, он все это наблюдал – продразверстку. Об этом мало свидетельств, но он это плотью своей прошел. И, конечно, много чего из этого понял.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, его дом сожгли?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Сгорело практически все село. Потому что соломенные крыши, и от искры начавшийся пожар, вспыхнуло все. Это было такое бедствие общее сельское.

Потом, вы понимаете, он, конечно, безоговорочный авторитет и обожаемый в Прислонихе человек, хотя представить себе в крестьянском селе, когда все косят, а ты сидишь с этюдником, очень трудно. Это же обычно слава такого, ну, грубо говоря, бездельника, вроде бы, для крестьян.

На самом деле, нет. Вот в сенокос, он сам был косец отличный, он писал про этот год, что травы были такие, что пришлось косить в два раза.

К.БАСИЛАШВИЛИ: В 45-м?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да. То есть, надо было скашивать один слой, а потом более низкий, иначе коса застревала.

Но при этом в «Сенокосе» он, конечно, не то что приукрасил, он собрал все, как в «12 месяцах», все цветущие растения этого края в один момент.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А какие еще деревенские исконные вещи он знал? Вот вы сказали: сенокос.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Все абсолютно: он работал как крестьянин много лет. Он мог косить, пахать, сеять. У них всегда был скот, они держали овец в двадцатые годы, потому что выжить было невозможно.

Когда я пыталась описать картину «Кружка молока», в деревне, где изображена корова, внук Пластова и его нянька, выяснилось, что кличка коровы тоже известна – это корова Пластовых Красуля.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да вы что? Там все реальные персонажи, вплоть до животных - коров и собак.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Вплоть до кота и коровы.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это удивительно! А вы это описывали? Надо это оставить для тех, кто приходит в галерею, чтобы были вот такие экспликации, описания, знаете, под картиной.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Будем стараться, Ксеничка. В новом варианте Путеводителя мы постараемся эту информацию

все-таки донести, чтобы она не пропадала вместе с нашим закрытым, увы, знанием.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я ведь знаю, что у вас бывают случаи в Третьяковской галерее, по-моему, с художницей Яблонской было, когда пришли односельчане…

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Из колхоза украинского, который оказался бывшим юным чеовеком, изображенным в «Хлебе», и который все это назвал нам поименно. С Пластовым то же самое.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да. Приходят герои просто.

Хорошо. Мы продолжим наш рассказ об Аркадии Пластове после короткого выпуска Новостей.

НОВОСТИ

К.БАСИЛАШВИЛИ: У микрофона Ксения Басилашвили и программа «Собрание Третьяковки». Я приветствую еще раз Наталью Александрову, заведующую Отделом живописи ХХ века Третьяковской галереи. Мы продолжаем разговор об Аркадии Пластове. Сегодня мы рассматриваем картину «Сенокос» Аркадия Пластова. А мне бы еще хотелось посмотреть на самого Пластова как на человека. Вы видели его? Не встречались с ним?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, к сожалению.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я смотрела фотографии.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я смотрела тоже очень внимательно фотографии, есть очень много свидетельств того, что он был как бы центром некого такого направления даже в советском именно искусстве. Очень многие художники от него зависели лично в том плане, что он на них большое впечатление произвел. И есть даже целое такое, близкое к нему, вот, например, Стожаров впрямую не был его учеником, который ощутил вот этот толчок вкусовой, жизненный, и он старался в своем ключе, в своем направлении его потом использовать.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Каким он был?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, вы знаете, это вопрос, который меня, как говорят, дельно интересует очень. И я не могу сейчас ответить на этот вопрос, потому что, конечно, есть какие-то еще неясности такие, может быть, не открытые для нас исторические детали. Но то, что семья потомственных иконописцев и архитекторов таких вот, именно русских, это уже установленный исторический факт.

Пластов в детстве видел даже чертежи, сделанные его прадедом, по которым и строилась вот эта церковь в Прислонихе. Сохранились его свидетельства… Отец у него умер достаточно молодым, и как-то болел в течение жизни. Но известно, что он видел, стоял с раннего детства на лесах Прислонихинской церкви. Потрясло его это впечатление огромных фигур архангелов с огненными крыльями среди вот этих цветных больших ведер с красками. И он даже что-то пытался там пририсовать, но, к сожалению, этот первый опыт был не очень удачным: его сразу обнаружили.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Я думаю, что вот то поколение художников-деревенщиков, которые были после, может быть, даже и Попков, они как-то питались, в том числе и Пластовым…

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я думаю, что да. Вот эта народная традиция национальная, не фольклорная, а именно народная. То есть, из первого момента не письменно полученная. Я думаю, что это был очень большой заряд такой культуры народной. Потому что он окончил духовную семинарию, окончил духовное училище, он знал три языка, включая греческий, латынь и французский.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Невероятно!

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Действительно, был готов к карьере архиерея, это просто было действительно, на самом деле. Он читал, мог в подлиннике читать псалтырь и так далее, и так далее. Поэтому это тот самый народ, который для нас исчез за сохой и за рваными штанами, понимаете? Мы немножко его потеряли за рваными штанами, за сохой и за лаптями. Этот первичный слой исчез, Пластов был из настоящего такого, из сокровищницы народной, что называется.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А учился в Москве?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, он учился в Москве, но первый опыт он получил в Симбирске. Вот друг его жизни - художник Архангельский, который обратил на него внимание и который потом пытался взывать к симбирским властям, и-таки нашел ему меценатов, с помощью которых он уехал учиться в Строгановку первый раз.

К.БАСИЛАШВИЛИ: У кого учился?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: В Москве основной его учитель Сергей Михайлович Волнухин, но он посещал и живописные классы уже потом. Он учился очень долго. Он учился в Строгановке, потом учился на скульптурном отделении, как я говорила. В том числе он посещал мастерскую, конечно, Архипова, и конечно, всех тех художников, которые владели вот этим мазком пастозным.

К.БАСИЛАШВИЛИ: С лепкой цветом?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да. Но потом он долго работал как график и зарабатывал себе этим на жизнь. Собственно, 20-е и 30-е годы он работал как иллюстратор и график. И писал плакаты. Скульптурой тоже занимался. Есть у него какие-то скульптурные проекты, которые он делал для Симбирска. В частности, для Ульяновского музея Ленина. Проекты, проекты, как теперь говорят.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, а Сталина не писал, я знаю.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, просто ему не требовалось, такого официального заказа у него не было.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А вот почему не было? Его принимали таким чудаком деревенским, который наездами из какой-то деревни – ну ладно, пусть живет, пусть пишет. Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я думаю, что да. Вот именно: «Ну, деревня»! Я думаю, что этот элемент был.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Такой лопух, со знанием трех языков, в том числе два древних.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, совершенно верно. По нынешним временам, он, конечно, был близок к университетскому образованию.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Такая деревенщина исконная. Но при этом, поскольку он очень лично скромно всегда выглядел, это видно на всех фотографиях, то он, конечно, впечатление всегда производил такого человека, как бы не амбициозного, если можно это сказать.

Заказ на Сталина требовал определенных амбиций, которых, конечно, у Аркадия Александровича, я думаю, что не было.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А у него не было? Он не был официальным художником?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Вы знаете, у него дела гораздо хуже обстояли, потому что он вообще как художник в коммерческую организацию попал уже в конце тридцатых, если я не ошибаюсь, но до этого он искал всякую работу. И, в частности, есть его легендарный рассказ о том, как он получил заказ и должен был выполнить в Прислонихе рисунки для какого-то профессорского состава некого института – то ли вши, то ли тли. В моей памяти – вша. И, как Пластов рассказывал, получил натуру – ну, как бы вша в разрезе. И он получил натуру, но их надо было сделать две особи: мужскую и женскую. Аркадий Александрович одну из особей по дороге в Прислониху потерял, и, когда он вернулся в Прислониху и понял, я своими словами рассказываю, - что он не может выполнить этот заказ, и вдруг у него впервые мелькнула мысль: доколе?! И он как бы остановился в этом направлении.

А пошли колхозные стада – пошли огромные картины, которые он выставил несколько сразу, и произвел впечатление уже откуда-то выпрыгнувшего готового художника.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А вот этот период – еще немножечко давайте, двадцатые годы, когда он – иллюстратор. И вот, как оказывается, эти вши писал, рисовал, с чем это было связано? – Необходимость заработать, поиск чего-то?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Конечно. Он как крестьянин подходил к этому процессу. – Это ремесло, которое должно прокормить. Он делал очень много, но помимо этого…

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, нужно было идти с самого начала…

Н.АЛЕКСАНДРОВА: и крестьянского труда, огромная серия портретов, которые мы сейчас видим – всяких мужиков с бородами. Практически Репинские портреты. Это работа над бунтом Пугачева, о котором он мечтал всю жизнь.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Вы говорите: «Мы сейчас видим». Где мы их видим? Вы, наверное, видите у вас, в запасниках?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, к сожалению, у нас их очень мало. Они практически находятся в собрании семьи, мы видим сейчас многочисленные выставки. В частности, большая персональная выставка Аркадия Александровича была в Русском музее.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Была ведь выставка к саммиту, к встрече Большой Восьмерки.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Увы, мы ее не увидели, Ксения. То есть, увидели те, кто поехал, не ленясь, вот, частности, я поехала

все-таки посмотреть на выставку Пластова. И огромная книга по этой выставке была.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Говорили, что один из любимых художников Владимира Путина.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, легенда говорит, об этом повествует, потому что говорят, что когда бумага легла, Путин сказал: «Поддерживаю», или написал резолюцию: «Поддерживаю». Но, увы …

К.БАСИЛАШВИЛИ: А всегда Аркадия Пластова любили руководители?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Не знаю, Ксения, не знаю. И тут же еще проблема наша любимая: Соц-Арт – не Соц-Арт. Соцреализм – не соцреализм? Знаете, это любимая проблема вообще искусствоведения, которая никак не иссякнет за прошедшие 30 лет. Наверное, уйдет только с нашим поколением. Уже ваше поколение будет сразу начинать со следующего листа.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А что такого? Веласкеса тоже любили власти, и Гойю до поры, до времени, так что от художника это не убавит нисколько, от художника это нисколько не убавляет.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Но основная тема его – Прислониха и жизнь на земле. Вот библейская тема эта – возможность жизни на земле и деревне, и именно труд на земле – это его основная тема.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Замечательная же еще картина, если вспомнить, «Полдень». Да? Там, где пьют из колодца.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Шестидесятники все были потрясены!

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да, 61-й год.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Потому что это вот все продолжение той же темы, может быть, более открытой в шестидесятые годы.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Свежесть какая-то – вода, да?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: И упоением мазком вот этим, и цветом, как таковым, уже самим процессом создания картины.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А «Завтрак тракториста»?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: «Ужин тракториста». Я была в свое время потрясена несколько лет назад, когда я увидела в его переписке, что он картину «Ужин тракториста» в письме жене, Наталье Алексеевне, назвал: «Сияющая Невечерняя». Я была потрясена, я думала: о чем он вообще? А потом я поняла, что это вот именно сияние не вечернего света, а вовсе не то, что они там заработались и домой идти не могут, - как писали в одной из статей в тридцатых годах.

Они наслаждаются вечером. А не просто там уползают разбитые с работы, понимаете? И тут дело даже не в тракторе, а в том, что это – извечная тема.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, мы, конечно, не можем не вспомнить еще две работы Аркадия Пластова, они известны именно по собранию Третьяковской галереи, это «Весна» и «Письмо с фронта».

Н.АЛЕКСАНДРОВА: «Письмо с фронта» - это Лактионов. Это «Фашист пролетел», и «Весна».

Да, «Фашист пролетел» это его картина, которую он написал за пять дней. И она произвела такое впечатление, кстати говоря, на власти, Ксения, что ее повезли, и она в течение всех переговоров висела в Тегеране, в зале, где надеялись получить открытие второго фронта. И я думаю, что если там повнимательнее глядели Рузвельт и Черчилль, они наверняка к второму фронту продвинулись, потому что это действительно свидетельство и одновременно вот шок человека, потрясенного войной, нелепостью ее.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Такое ощущение, что вот-вот это только что произошло, вот при нем убили этого мальчика.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, свидетельства нелепости, ужаса и того, что нужно какими-то силами это останавливать, любыми. Я думаю, что она способствовала открытию второго фронта.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А нет никаких свидетельств?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, во-первых, то, что взяли, значит, уже люди поняли, какое впечатление она производит. Ее взяли и повесили непосредственно в том зале.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это был заказ этой картины?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, это за пять дней он написал, как многие картины своих военных серий, но она наиболее популярна.

Кстати, во время же войны он вдруг начал писать обнаженку. Вот первые его «Обнаженные» - девочки из Прислонихи, из бани выходящие, они как раз датируются 43-м – 44-м годом.

То есть, Аркадий Александрович, даже в момент пикового, катастрофического состояния страны, он тогда обращается к красоте, и к тому, что может спасти эту ситуацию. Понимаете?

Вот он считает своим сознанием, что это спасет, а не то, что он будет как бы вот деструктивно разрушать этот окружающий мир вместе с теми, кто этим занимается.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Не мстить?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, конечно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но «Весна» Аркадия Пластова – это

какое-то невероятное откровение, я предполагаю, было в свое время.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я думаю, что это вообще шедевр, который вот так создается, и вдруг это самое, хотя тоже вот, я с удивлением узнала в письмах, что он неоднократно жене писал: «Буду тебя писать для «Весны».

Я не знаю, она ли все-таки позировала для «Обнаженной», но в письмах он к ней обращается, и, может быть, она была одной из моделей для его «Обнаженной».

К.БАСИЛАШВИЛИ: А какой год «Весна»?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: «Весна» - это 53-й.

К.БАСИЛАШВИЛИ: 53-й…. То есть, «Весна» - весна, то есть, как раз оттепель.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Не то слово! Я думаю, что с нее как раз, это может быть об оттепели с начала Пластовской «Весны».

К.БАСИЛАШВИЛИ: Как восприняли «Весну»? Откровенная картина.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, во-первых, ее долго обсуждали в Академии, есть даже постановление «О борьбе с формализмом», опять бесконечные, там целые серии были этих самых, там обвиняли, что он плохо изобразил бани – таких черных нет, деревня нищая – света нет, электричество не проведено. Это бесполезно даже говорить. Но, понимаете, тем не менее…

К.БАСИЛАШВИЛИ: А нужно было, чтобы в палатах сидели?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Наверное, как-то приукрасить и более бодро это изобразить, как бы момент счастья, который связан все-таки с достатком. Увы! Как принято, как мы воспитались при советской власти нашей: достатка нет, счастья не наступает. Это известно. А вот у Пластова оно наступает вне достатка материального. Жизнь и возможность работать – вот в его понимании счастье. Я думаю, что это, конечно, библейское такое мышление, которое, слава Богу, мы сумели пронаблюдать в нашей истории.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А вы помните свое впечатление об этой картине – «Весна» Пластова?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я в восторге была, а от «Сенокоса» - до сих пор, когда попадаю в эти залы. Вот два художника: Пластов и Суриков. Вот, когда попадаешь в их залы, даже, если ползешь уже к концу экскурсии полуживой, или ведешь группу, в этот момент поражаешься и думаешь: «Что-то я-то тут вообще? Вон тут, где счастье и рай на земле».

К.БАСИЛАШВИЛИ: Меня в «Сенокосе» поражает этот запах травы, которая сейчас косится, она ощущается просто, а в «Весне» - невероятное соприкосновение горячего тела и холодного снега.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Снег он ваткий, ваткий, он пытался сделать ватким. Вот это ощущение холода он пытался смоделировать.

Там есть замечательная деталь, на которую обращаю ваше и радиослушателей внимание: это зеленая рукавичка, которая упала туда, как бы на стылую землю. Вот одна надета на девочку, а другая лежит рядом. Вот эта зеленая рукавичка – это такой бешеный, горячий камертон картины. Но не в смысле яркости цвета, а в смысле какого-то ощущения тепла и пластического такого центра. В этом смысле это, конечно, Репинский такой ход.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А девочка, которая на картине «Весна» не его дочь?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, у него был единственный сын, к сожалению, его уже нет на свете, - Николай Аркадьевич, и сейчас вот внуки и правнуки его семьи, Пластовы.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А наследие, в основном, Пластова у них находится в руках, как я понимаю?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Они берегут, у них, кстати, есть там и вариант «Фашист пролетел», и есть идея, которую лично я не очень разделяю, но Фонд Пластовых организовать с тем, чтобы это как-то экспонировать, чтобы это было как музей самостоятельный в Москве. Поэтому они берегут это наследие свято, стараются его как-то показывать на каких-то выставках. Были выставки «Цветы» Пластова, были выставки «Дети и цветы» Пластова, была вот большая его – это самая большая его незаконченная картина «Сердце» Пластова.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это очень важно, то есть, все-таки наследие Аркадия Пластова, в основном, находится не в музеях России, а в частных собраниях.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: В большом количестве, в основном, большие картины. А он же труженик, его наследие, по сути, пока еще неизвестно. Больших каталогов нет. Ясно, что это вершина айсберга, мы ее видим, но что там, в основании, я думаю, что это еще замечательное открытие нас ждет впереди.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но на аукционах периодически появляется.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, какие-то отдельные, все-таки, что-то попадает в частные руки. В основном, это какие-то этюды голов и этюды каких-то пейзажей Прислонихинских, которые он писал постоянно.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А собирают сейчас Пластова, коллекционируют?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я думаю, что многие хотят, но как на самом деле, он, конечно, рейтинговый художник. Его очень любят и на Западе, и здесь. Я знаю, что очень много желающих приобрести Пластова в США, особенно в таких районах, которые связаны тоже с фермерством, и совпадали по мироощущению, если хотите. Потому что в чем-то мы разные, но вот в вопросе земли мы одинаковые: коровы, пахота.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Точно, точно, я не подумала. Я вспомнила американское искусство, совершенно верно, и это тоже люди – ковбои.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Я знаю, например, один американец при мне говорил, что он буквально с дрожью смотрит «Кружку молока», потому что ему напоминает это его отца, который доил корову на его глазах в конце тридцатых годов. И вот этот облик – это его детство. Такое вот состояние этого труда постоянного, и в общем, радости.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Какая была московская жизнь Аркадия Пластова, потому что я все-таки понимаю, что было два Пластова: один был Пластов для себя, в деревне Прислониха, а другой был Пластов в Москве, где он должен был выступать еще и как академик.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ксеничка, я думаю, что он светским человеком не был никогда! В этом смысле это был человек, состоявшийся на другой почве.

Но есть свидетельства очень смешные, когда, например, Алексей Михайлович Грицай вспоминал, как он неожиданно сделал заказную работу в сороковые годы на тему «Стадо коровье». И ее не принимал Худсовет из-за отсутствия реализма. А Пластов выступил, и есть это письменно записано, я рассказываю своими словами, он сказал, что все замечательно и реалистично, только коровьи лепешки неправильно пишут. И дальше Пластов разобрал форму коровьих лепешек – где у них должна быть шишечка, а где – впадинка, таким образом, весь Худсовет принял эту картину, но потом он Грицаю сказал: «Ты коров больше не пиши, Леша». Светскость его вся в этом: он был очень мудрый человек. И я думаю, что в этом смысле он пользовался все-таки вниманием и любовью своих собеседников и окружения.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Но все-таки, была здесь какая-то квартира у академика, или мастерская?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Да, квартира была шикарная, по-моему, на Котельнической набережной. Мастерская бессменно всегда была на Масловке. Это бессменное его было место. Вот как ему дали вдруг в 40-м году, буквально накануне войны, так он, собственно говоря, там работал в Москве.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А что сейчас происходит на Масловке? У меня такой немножечко в сторону вопрос, потому что там же масса была мастерских замечательных художников?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Что сейчас происходит вообще с этими со всеми последствиями наших девяностых годов? Как продали неизвестно кому мастерские на Брянской.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Почему было не сделать мемориальную мастерскую того же Пластова там, на Масловке?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Там такой какой-то хитрый есть ход, который связан с тем, что вообще было постановление правительства о выделении земли под мастерские.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Давайте, напомним нашим радиослушателям, что на улице Верхняя Масловка.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Петровско-Разумовская аллея, находится Городок художников, землю под которую выделил К.Е.Ворошилов. И были какие-то легенды, и были, наверное, приказы, я не знаю, на какой стадии это находится - это ходатайство Грабаря. Строили тогда дома и мастерские. Целый клин угла Масловки. Каким образом потом оказалось, что этого постановления нет, куда оно делось, я, честно говоря, детали не знаю. Но надеюсь, что не дадут это просто уничтожить.

Конечно, он обветшал, он требует ремонта, но решать вопрос: уничтожить, стереть с лица земли, или все-таки попытаться восстановить, я считаю, мы всегда должны делать выбор в сторону того, что можно выйти достойно и с успехом.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Там хотя бы мемориальные доски можно повесить.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: А они есть, Ксения.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Есть там, да? Висят? И Пластов?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: И Пластовская, и все есть.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Да? Ну, это хорошо. Потому что я знаю еще одного художника, который там работает, Гелий Коржев. Я надеюсь, что у нас когда-нибудь будет передача о Гелии Коржеве.

Н. АЛЕКСАНДРОВА: Ну, Гель Михайлович Коржев будет представлен на большой выставке, решением о проекте этом, принятом сейчас руководством Третьяковской галереи. На эту выставку назначен куратор, замечательный наш молодой сотрудник, я надеюсь, что мы с успехом к этому еще вернемся.

И, завершая разговор об Аркадии Пластове, мне бы хотелось увидеть его продолжение в учениках. Были такие? Была своя мастерская с учениками?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ну, я бы сказала, последователи есть, скорее по духу. Прямого преподавания из Прислонихи, я фактов не знаю. Я знаю, что у него были ученики в 20-30-е годы, которые стали близкими друзьями, но понимаете, это опасность огромного дарования, с которым рядом очень трудно учиться.

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, он не брал студентов?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, не преподавал впрямую.

К.БАСИЛАШВИЛИ: В принципе? Это принцип?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: У него очень хороший художник и внук, окончил Суриковский институт, тоже замечательный живописец. Они не впрямую Пластовские ученики. Я думаю скорее о духе

творчества и об отношении к реализму, грубо говоря.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Знаете, все-таки надо назвать имена, вот этот дух.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Пейзажистов, если назвать, ну, во-первых, это Азаров, конечно, потом, конечно, такие – Ефрем Иванович Зверьков, ныне здравствующий, Константин Михайлович Сидоров – то есть, все поколение вот этих деревенских мальчиков, которые прошли войну и которые восприняли эту традицию относиться к миру, как к радости.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А Пластов сам не воевал?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Нет, но он был на фронте, он был в Сталинграде, выезжал в Сталинград. К сожалению, он не смог при виде таких открытых военных действий, всего этого ужаса очевидно военных реалий, он не смог впрямую это использовать в картине. Это для него был не Репинский ход, он не работал Репинским ходом. Он мог только опосредованно, через что-то. Вот «Фашист пролетел» - это самый такой хитовый его памятник войне.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Это не КУКРЫНИКСы. Не тот талант? Это совсем другое?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Другой тип мышления. Он был в шоке после Сталинграда, но «Сенокос» и «Жатва» - это как раз работы, которые сделаны следом, после 44-го года, по этому вы можете понять, что прямой связью нельзя назвать. Но я думаю, что именно этим он заслонился, как щитом, и как бы пытался нас заслонить тоже.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Что в Третьяковской галерее можно посмотреть сейчас от Пластова?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ой! Ну, Пластова сейчас в зале висит «Сенокос», висит «Ужин трактористов», и висит картина «Весна». Три больших.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Немного.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Ксеничка, к сожалению, сейчас такой масштаб экспозиций, что мы никак не смогли нигде представить то, о чем я мечтаю: «Ванюшку Репина» и серию его голов 50-х годов. Замечательно! У него шедевры портретные есть! Но, к сожалению, просто такой масштаб залов, что сейчас все вместе нельзя намешать.

К.БАСИЛАШВИЛИ: В запасниках, да?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: В запасниках, да.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А в Русском музее?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: В Русском музее тоже очень много его вещей, там, в частности, «Колхозный праздник» и там «Купание конницы», знаменитая его первая картина, которая так потрясла Ворошилова и всех остальных

К.БАСИЛАШВИЛИ: То есть, я понимаю, что Аркадий Пластов и известный художник, и неизвестный, еще предстоит открытие.

Н.АЛЕКСАНДРОВА: И неизвестный, потому что в Русском экспозиции нет. Те картины, которые находятся в далеких музеях – в Ульяновском шикарное собрание, там что-то висит, но до Ульяновского ведь надо доехать, а так вот в Москве практически только в Третьяковской галерее.

К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, собрать выставку любимого художника президента разве трудно?

Н.АЛЕКСАНДРОВА: Не знаю, почему из Русского музея не привезли. Я тоже очень расстроилась по этому поводу.

Надеялась до последнего.

К.БАСИЛАШВИЛИ: А мы тоже такой вопрос задаем: почему не привезли?! Привозите!

Н.АЛЕКСАНДРОВА: И почему не показали Третьяковской галерее?

К.БАСИЛАШВИЛИ: Покажите нам!

Спасибо большое. Я благодарю за разговор о замечательном художнике Аркадии Пластове нашу гостью, Наталью Александрову, заведующую отделом живописи ХХ века.

Ну, а сейчас о тех выставках, которые идут в Третьяковской галерее, и не только.

Спасибо!

«ЭХО МОСКВЫ» РЕКОМЕНДУЕТ:

В выставочном зале Третьяковской галереи, в Малом Толмачевском переулке в конце только что ушедшего года открылась экспозиция Юрия Королева. С его именем связаны реконструкция и строительство зданий в Лаврушинском переулке.

Юрий Константинович был директором галереи с 83-го по 92-й годы.

Со строительством у Королева вышла отдельная история: вынужденный порой идти на резкие шаги, накануне Олимпиады он даже решился и вовсе закрыть галерею.

Был, естественно, невероятный скандал, но своего директор добился: деньги выделили, работа пошла.

Сегодня в новом зале в Малом Толмачевском представлено около 70 графических и живописных работ Королева, созданных в разные годы жизни.

Здесь, в основном, классика с четкой формой объектов: Прага, Париж, Братислава.

Королев много путешествовал, будучи больше известен как художник-монументалист, автор мозаики московского метро «Улица 1905 года» и «Свиблово». Здесь он предстает несколько в ином, в неожиданном, быть может, для многих ракурсе – почти домашние зарисовки и даже шаржи, созданные в последние годы жизни: натюрморты, подмосковные пейзажи и абстракции.

В Инженерном же корпусе все той же Третьяковской галереи, который, кстати, был построен как раз при Королеве, можно посмотреть на работы Наталии Северцевой, супруги Александра Габричевского, знаменитого искусствоведа, философа и переводчика, хозяйки дома в Коктебеле. Актриса, ученица Завадского она начала писать довольно поздно, художником себя не считала, делала это для души, и долгие годы как художник была известна лишь узкому кругу лиц приближенных.

Однако в том числе и нынешняя выставка подтверждает, что видеть это должны многие. Не так давно работы Северцевой были представлены в музее Современной истории России, на Тверской.

Сегодня в Инженерном корпусе экспозиция расширена. Немного ироничные портреты знаменитых музыкантов и художников, поэтов, завсегдатаях Крымского дома, натюрморты и жанровые сценки Коктебельской жизни.

Все это принято называть Искусством наивным, и даже в самом названии сквозит какая-то нежность и спокойствие, как и в работах художницы, одна из которых так и называется: «Никто никому не грубит».

Ну, и последнее на сегодня – уже совершенно в другом месте: Книжная графика Лидии и Шульгиной представлена в Литературном музее в Трубниковском переулке. Льюис Кэрролл, и, конечно же, «Ёжик в тумане». Детскими фантазиями на книжные темы во многом мы обязаны именно ей. Так что, сюда вполне можно захватить с собой и детей. Увы! Книги с иллюстрациями Шульгиной нынче редкость. Тушь и перо, маленькие прорисованные детальки, которые можно разглядывать часами.