Художник Константин Сомов и его картина "Дама в голубом" - Ирина Вакар - Собрание Третьяковки - 2007-07-22
К.ЛАРИНА: Ну, что? О прекрасном будем сейчас говорить.
Здесь, в студии «Эха Москвы», Ксения Ларина и Ксения Басилашвили.
Ксюша, добрый день!
К.БАСИЛАШВИЛИ: Добрый день!
К.ЛАРИНА: В гостях у нас сегодня старший научный сотрудник Третьяковки Ирина Вакар. Добрый день, Ирина, здравствуйте!
И.ВАКАР: Здравствуйте!
К.ЛАРИНА: А нашим героем сегодня впервые, как я понимаю, будет Константин Сомов, картина его «Дама в голубом» - это начало нашего разговора, а дальше, конечно же, сама судьба этого художника, который, по-моему, все-таки довольно популярен у обывателей. Его знают Сомова.
И.ВАКАР: Не знаю, как у обывателей, но вообще он сейчас один из героев антикварного рынка. Он всегда бывает в экспозиции крупных музеев. Вообще, это одна из самых достойных и ярких фигур так называемого «Серебряного века».
К.БАСИЛАШВИЛИ: А его картины бьют рекорды на аукционах – на Кристи и на Сотби. Там сейчас самые дорогие продажи.
К.ЛАРИНА: Вот ты как очевидец и свидетель можешь это подтвердить, я так понимаю, Ксения?
К.БАСИЛАШВИЛИ: Да. Маленькие такие, миниатюрные работы Сомова становятся самыми дорогими лидерами продаж.
И давайте сейчас предоставим слово представителю Аукционного Дома Кристи в России Анне Белорусовой. Она как раз расскажет о рекордах Сомова.
СЛУЧАЙ В МУЗЕЕ
А.БЕЛОРУСОВА: Работы Сомова редко появляются на аукционах. И нам удалось найти несколько частных европейских коллекций, и мы рады, что в последние годы у нас была возможность предлагать на наших русских торгах первоклассные живопись и графику Сомова.
Очевидный резкий скачок на его произведения произошел в ноябре 2005 года на наших ноябрьских торгах, когда его полотно «Пьеро и дама», написанное в 1923 году было продано на русских торгах Кристис в Лондоне за рекордную сумму – 2 миллиона 300 тысяч $ США.
Но уже ровно через год небольшая картина размером 40 на 50 сантиметров, которая называлась «Русская пастораль» 1922 года, была продана на наших же торгах за рекордную для русского искусства цену – 5 миллионов 300 тысяч $ США – почти в десять раз дороже первоначальной оценки. В прошлом году она считалась самой дорогой русской картиной. И нужно отметить, что это полотно принимало участие в нашем первом предаукционном выставочном турне по Российским регионам и экспонировалось в Самаре.
И, наконец, на последних русских торгах в июне этого года мы выставили сразу шесть работ Константина Сомова из частной коллекции, которые никогда не предлагались на художественном рынке. Центральным полотном коллекции и была «Радуга», написанная в 1927 году, которая украшала обложку нашего каталога. И она установила новый рекорд стоимости в 7 миллионов 330 тысяч $ США, в 6 раз дороже первоначального истимейта. Ее купил по телефону анонимный покупатель.
В основном, в русских торгах принимают участие покупатели из России. И мы очень рады, что работы Сомова возвращаются на родину художника.
На предстоящих в ноябре русских торгах Кристис в Лондоне мы вновь рассчитываем предложить ценителям таланта Сомова его произведения из частной коллекции.
БЫВАЕТ ЖЕ ТАКОЕ!
К.ЛАРИНА: Почему такой дорогой художник?
И.ВАКАР: Ну, во-первых, он – блестящий мастер, вот то, что называется Мастерство.
К.ЛАРИНА: Вы думаете, поэтому он такой дорогой?
И.ВАКАР: Еще и поэтому. У него так называемое «старинное мастерство». Он так рисовал, писал акварелью, как в начале ХХ века почти никто не умел, может быть. Хотя он сам все время себя ругал и говорил, что у него недостатки в рисунке, и, так сказать, перспективу он не понимает, и так далее, и так далее. И вообще говорил, что то, что он сделал – это гадость!
Но на самом деле, когда сейчас смотришь, так, как вот маслом он пишет листировками, как писал Брюллов. У него очень много вообще от старинных мастеров – от Федотова, от Брюллова, от мастеров ХУШ века. Он их изучал.
У него отец был главный хранитель Эрмитажа. Он жил в доме, который был увешан, сверху донизу стены были увешаны классическими произведениями, и к нему приходил в гости Бенуа, и отец показывал альбомы с пожелтевшими акварелями старинными, и они разбирали разные, так сказать, тонкости исполнения. Поэтому это надо учитывать. Сомов был совершенно особый.
К.ЛАРИНА: Он всегда был, простите, такой востребованный?
И.ВАКАР: Он довольно рано стал, он довольно странно стал востребованный, потому что, во-первых, его друг Бенуа уже во втором номере «Мира искусства» в 99 году, не во втором, - в 20-м, но это неважно, написал про него статью, которая, вообще говоря, делала ему рекламу. Но не для этого он писал, а в «Истории русского искусства», о которой Вы говорили, которую создал Бенуа очень молодым и опубликовал, он закончил историю современного искусства русского Сомовым, и написал, что это самое отрадное явление последних десятилетий.
И уже в третьем, 903 году, а Сомов 69 года рождения, так что он довольно молодой был. У него была персональная выставка, причем она была потом устроена в Германии.
Но поскольку Вы спросили, почему он так востребован, я
все-таки еще об одном скажу моменте, который немножко другого типа.
У него очень интересная тематика, и, может быть, это первый русский художник, который ввел, вообще говоря, эротику в русское искусство. Довольно ироничную, довольно тонкую, довольно иногда пародийную, не пошлую, но довольно откровенную.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Иногда шокирующее откровенную. Графические листы есть эротические.
И.ВАКАР: Нет, шокирующая и откровенная появилась, это позднее его творчество, это позднее творчество.
И, кстати говоря, заметьте, что на аукционах, в общем, поздние вещи появляются.
А на самом деле его ранние вещи в общем, выше по качеству, я думаю. Но, поскольку он довольно ровный и очень мастеровитый, очень добросовестный художник такой чрезвычайно, высокую планку державший всегда мастерства, то видите, даже 20-х годов вещи очень пользуются спросом.
К.БАСИЛАШВИЛИ: А потом еще Серебряный век - это еще фантазия, это сказка Серебряного века. Фантазийный мир, который он создавал, мир иллюзий – эти парки заброшенные, там какие-то маркизы бродят.
И.ВАКАР: Ну, не столько иллюзии, не столько фантазии, сколько ретроспекции. Ведь вообще «Мирискуссников» называли «Ретроспективные мечтатели», и вот картина, о которой мы будем говорить, она, в общем, знаковая вещь для так называемого Серебряного века.
Вот если так вот крупными мазками нарисовать вообще, дать представление о том, что в ней нового? Почему она такая необыкновенная? То я бы три выделила таких момента.
К.ЛАРИНА: Давайте только картину назовем.
«Дама в голубом», мы уже перешли к картине, да?
И.ВАКАР: Да. Мы перешли к картине.
К.ЛАРИНА: Даму сразу нужно назвать, наверное.
И.ВАКАР: Это Елизавета Михайловна Мартынова, соученица Сомова, она была на год его старше. Она происходила из семьи доктора медицины. Но, как это бывает иногда, она была смертельно больна. И как раз, когда художник начал писать этот портрет, уже она была больна туберкулезом. И умерла она в 905 году, то есть, 37-ми лет, молодой. И, собственно, кроме того, что она стала героиней нескольких произведений, в частности, «Дама в голубом», ничего не осталось.
К.ЛАРИНА: Вы сказали: соученица? Она художница тоже?
И.ВАКАР: Да. Но она, в общем, как художница, по-видимому, не состоялась. По крайней мере, ее работ мы не знаем. Но зато ее писали. Ее писал, помимо Сомова, Малявин, ее писал Бакст.
А Сомов писал портрет довольно долго. Он его задумал в те годы, когда они вместе занимались – в 1897 году, потом она уехала лечиться за границу, и закончил он его в 1900 году.
Но есть и другие портреты – рисуночные и небольшой - масло, поэтому эта вещь такого зрелого мастерства, хотя она вот такая действительно программная вещь. Программная вещь Сомова, в которой он выразил свой такой идеал, отчасти, может быть.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Три года он работал над портретом.
К.ЛАРИНА: У нас вопрос нашим слушателям, тоже связан с портретным жанром. Давайте мы тогда сейчас вопрос зададим, чтобы у слушателей была возможность порыться в справочной литературе.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Только слушайте внимательно, потому что вопрос такой – тоже в ретроспектре, ретроспективный:
Отгадайте, о портрете какого деятеля культуры Серебряного
века, нарисованного Константином Сомовым, отзывались современники следующим образом…. Вот теперь цитаты о портрете кисти Сомова: «Мертвенный портрет», - по словам Добужинского, «Лицо со средневекового надгробного памятника. Восковая неподвижность черт, застылость лица странная». Маковский. «Классическое мертвое лицо». (Иван Бунин). «Оцепеневшее лицо представлялось маской, покровом уснувших бурь, под ними хаос шевелится. Трупная плоть, что-то неживое в глазах и умное истолкование могильного».
Андрей Белый писал так: «Вампирские губы, которую неумеренно подчеркнул в нем Сомов».
По свидетельству Бекетовой эти тусклые шерстяные волосы произвели тяжелое впечатление на родственников и друзей». И далее, что говорила сама модель: «Портрет Сомова мне не нравится. Сомов в этом портрете отметил такие мои черты, которые мне самому в себе не нравятся».
И.ВАКАР: Я только дополню, что это один из лучших и хрестоматийных портретов Сомова.
К.ЛАРИНА: Как это? Но у Вас какое-то особое мнение. В связи с тем, что Ксения прочитала…
К.БАСИЛАШВИЛИ: Это современники, это мнение современников, это не мое мнение это мнение общепризнанное.
+7 (985) 970-45-45. Кто угадает, получит билеты в Третьяковскую галерею, или новый выпуск журнала «Третьяковская галерея», или каталог выставки «Золотая карта России». Башкирский художественный музей имени Михаила Нестерова. Кстати, Михаил Нестеров очень хвалил и поддерживал раннего Сомова, или каталог выставки «Европа-Россия-Европа», которая вступает в последнюю неделю своей работы на Крымском валу.
К.ЛАРИНА: Ну что ж, вот над этим портретом мучаетесь вы, а мы продолжаем изучать портрет Елизаветы Мартыновой «Дама в голубом» Константина Сомова.
И.ВАКАР: Ну, если говорить еще раз о модели, может быть, то все отмечали ее красоту.
К.ЛАРИНА: А что, кстати, простите, а чем привлекала она? Именно какой-то своей внешностью неординарной?
И.ВАКАР: Я бы не сказала, что неординарная внешность. Такая довольно классическая внешность. Но вот Остроумова-Лебедева, например, которая тоже училась с Сомовым и с Мартыновой, она говорила, что она была маленького роста, вот что удивительно. А всегда пишут ее такой высокой, стройной. Что у нее было страдальческое лицо: сдвинутые прямые брови, синие глаза, и такое выражение страдания, которое, по-видимому, Сомова, может быть, и привлекло. И вот, собственно, этот портрет интересен тем, что он… Но это не просто портрет вот человека в его окружении и так далее. Это костюмированный портрет, который любили в ХУШ – начале Х1Х века, ретроспективный портрет, потому что она одета в старинном платье. И жесты ее это не жесты женщины Х1Х века, конца Х1Х века. Это такие говорящие, или немножко театральные жесты, которые были в живописи старинной, или в театре, когда, знаете, страдания обозначаются жестом прижатой к груди руки. А в другой руке, откинутой, она держит книжку.
К.ЛАРИНА: В общем, такая стилизация под старинный портрет. Можно так сказать?
И.ВАКАР: Вы знаете, немножко стилизация – в жесте, в том, как написано платье. А вот когда платье, как он пишет, мне вспоминаются какие-то, я не знаю, - Левицкий, может быть, и Брюллов немножко.
А вот фон, он явно сознательно противоречит, как другое пространство. Н отгораживает ее от этого вымышленного мира.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Она в каком-то парке стоит?
И.ВАКАР: Она в парке. Но этот парк трактован не так вот чувственно, ощутимо, как ее платье, а как декорация – немножко такая тусклая, приглушенная по цвету. А там закатное небо, там парк, где музицируют дама и кавалеры, играющие на флейтах, какой-то водоем, и прогуливается кавалер, который напоминает лицом самого Сомова и так немножко заглядывает сюда, в это пространство. Это, так сказать, картина в картине, вот такое романтическое двоемирие, когда человек как бы мечтает о чем-то, куда-то хочет погрузиться, но не может, потому что сам тип ее лица и особенно выражение, это выражение именно как бы человека конца века и женщины, может быть, конца века. Потому что никогда вы не увидите на портретах Брюллова вот такого вот болезненного, страдальческого выражения.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Землистое еще лицо у нее несколько, да?
И.ВАКАР: Ну, не румяное, нет, без всякой краски, кстати говоря.
К.ЛАРИНА: То, что страдальческое – безусловно.
И.ВАКАР: Это страдальческое, да. И, конечно, в ХУШ веке вообще невозможен такой образ. Это такой вот неоромантизм, конечно, это одиночество, которое отчасти воспевается, и страдание, которое воспевается.
И вот, когда я хотела сказать о каких-то самых важных качествах вообще Серебряного века, которые здесь воплотились.
К.ЛАРИНА: Именно в этом портрете?
И.ВАКАР: Да. Именно в этом портрете.
Знаете, я приведу такой немножко пример уже, может быть, сейчас устаревший: Луначарский в советские годы объяснял: что такое декаданс? Он говорил: «Это минус ценности». Вот настоящая ценность людей это что? – Здоровье, румянец, хорошая, так сказать, бодрость и так далее.
А минус ценность – это бледность, это болезненность и так далее.
Вот, форматизм, помните? – Знаменитый такой штамп: матовая бледность, глаза, которые никогда не улыбались, даже, когда человек смеялся. Вот эти ценности как бы возвращаются неожиданно. Почему? А потому, что искусство Серебряного века и Мирискуссническое, и Сомовское – это искусство, которое противостоит, вообще говоря, вот самой большой эпохе – передвижнической, позитивной, о которой, как вы помните, Чернышевский говорил: «Общеинтересные предметы искусства». То есть, то, что всем интересно, те ценности, которые все разделяют. Вот их-то и надо пропагандировать!
Нет, это искусство, вообще говоря, не демократическое, это искусство избранных, это искусство духовных аристократов, которые не такие.
Вот. Это одна черта.
Вторая – я кратко скажу: есть мужские эпохи и женские в искусстве. Когда царит или, так сказать, мужское начало, или женское.
Вот Серебряный век – это мечта о вечной женственности, это поиск прекрасной дамы. Она может выступать в роли какой-то немножко демонической, роковой.
К.БАСИЛАШВИЛИ: «Дыша духами и туманами».
И.ВАКАР: Да, да, да! И вот то, что это одна из первых вещей, в которой не просто рядовая, там милая, симпатичная, так сказать, красивая женщина-современница, а вот такое загадочное существо.
К.ЛАРИНА: Скажите, пожалуйста, а конкуренток много у нее? Именно у Сомова в биографии?
И.ВАКАР: Ой, я думаю, что нет. Конкуренток, пожалуй, нет. Потому что этот портрет по-своему совершенно уникальный.
К.ЛАРИНА: Но у него же есть женские портреты помимо этого?
И.ВАКАР: Есть, есть. Но вы знаете, если не брать поздние портреты, он стал работать в таком парадном, поздних, не очень поздних – десятых годов, создал такие немножко холодноватые, парадные портреты. Но они не психологические.
То вот в промежуточной стадии – это скорее такое – ну я не знаю, - эхо прошедшего времени. Такая, знаете, гордая, хрупкая, своевольная особа, которая тоже вот где-то она в платье Ампир, но она, так сказать, портрет-тип.
Но он писал там Остроумову-Лебедеву, причем тоже придавал ей черты, она писала: «Какая-то мечтательная фигура, хотя я была хохотушка, энергичная, только временами предавалась меланхолии». Он как бы женщин часто наделяет еще своим духом. Они смотрят с портретов его выражением - вот эти выражения меланхолии, неудовлетворенности.
Но ни одного такого, во-первых, вот сделанного портрета. Этот портрет один из больших, во-первых, для раннего времени. Потом он квадратный, такая совершенная форма найдена, абсолютно гармонически. И он вот такой сложный: здесь очень красиво играет вот этот контраст - живого человека и фона.
К.ЛАРИНА: Давайте мы послушаем биографию картины – как она попала в Третьяковку. Потом – Новости, а потом – продолжим.
ПУТЬ В ГАЛЕРЕЮ
Картина Константина Сомова «Дама в голубом» впервые появилась на выставке «Мира искусства» и носила тогда название «Портрет дамы в старинном платье».
Уже на этой выставке на нее обратили внимание члены Совета Третьяковской галереи и в первую голову Валентин Серов, Илья Семенович Остроухов и Александра Павловна Боткина, старшая дочь Третьякова. Поэтому, когда в 1903 году в Петербурге, в салоне под названием «Галерея современного искусства» была персональная выставка Сомова, его первая большая выставка. И Остроухов, и Серов специально поехали на вернисаж, и встречались там как раз с Александрой Павловной Боткиной, и договаривались с Сомовым о приобретении этой картины.
Причем, надо сказать, что сама Мартынова – портретируемая, не хотела, чтобы ее портрет продавался даже в музей.
Но, видимо, учитывая все-таки значимость Собрания именно Третьяковской галереи, она, скрепя сердце, так сказать, пережила это приобретение.
А собственно Совет галереи, когда обсуждал вот эту покупку, Голицын и Цветков, которые относились к такому достаточно консервативному крылу, они возражали против приобретения такой декадентской вещи, и даже написали особое мнение, но правда, несмотря на это, большинством голосов картина была приобретена. Всю жизнь она находилась в экспозиции галереи.
И только однажды она ушла на персональную выставку, в 1969 году, и то она была только в Русском музее и в Третьяковке.
И с тех пор она все время висит в наших залах. И только нынешней осенью поедет в Дюссельдорф на выставку, которая будет рассказывать о становлении искусства ХХ века.
ДОРОГУ ОСИЛИТ ИДУЩИЙ
Новости
К.ЛАРИНА: Мы продолжаем программу «Собрание Третьяковки». Ведут эту передачу, как обычно, Ксения Ларина и Ксения Басилашвили. В гостях у нас Ирина Вакар, и мы говорим о художнике Константине Сомове. А вы в это время отвечаете на вопрос, который Ксения для вас сформулировала, вернее, не Ксения, а современники Сомова.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Зашифровали.
К.ЛАРИНА: Да, да, да. Вот нужно будет там отгадать, какой портрет они зашифровали в своих вот таких весьма нелестных отзывах.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Я еще могу добавить.
К.ЛАРИНА: Давай!
К.БАСИЛАШВИЛИ (читает): «Глаза, как у верблюда, или прекрасной одалиски: темные, томные, огромные, бездонные глаза, полные женской и животной прелести».
К.ЛАРИНА: Вот тут Ирина должна добавить опять - это один из лучших портретов Сомова!
И.ВАКАР: Здесь речь идет о другом портрете.
К.ЛАРИНА: А! Другом!
И.ВАКАР: Ну, там тоже большие глаза. В общем, критики хватало.
К.ЛАРИНА: Вот давайте про критику: как вообще его воспринимали современник-то? Сразу же он во время попал, что называется?
И.ВАКАР: Вы знаете, в общем, по-моему, да. У него была мощная поддержка: он ведь с десяти лет был дружен, познакомился, вернее, с Александром Бенуа, а познакомились они в так называемой гимназии Мая.
К.ЛАРИНА: Они ровесники? Одно поколение?
И.ВАКАР: Да. Один год разницы, - 69 и 70-й. Больше того, Сомов там же сблизился, раньше того, до Бенуа, с Дмитрием Философовым. Это один тоже из идеологов «Мира искусства», хотя потом он не сошелся с ними. И где-то уже, когда им было примерно по 20 лет, или около того, нет, до этого, - они организовали так называемую группу «Общество самообразования», где собирались и читали друг другу лекции.
И Сомов тогда казался Бенуа не очень способным, интересным, но он совсем не ожидал, что из него вырастет такой крупный художник. И в дальнейшем, когда из этого общества – «Кружка самообразования», вырастет «Мир искусства», выставочное предприятие со своей прессой, которое с журналом великолепным, с Дягилевым, который стал лидером-организатором выхода на Запад, потому что в 1906 году все это было показано в Париже, а потом начались Дягилевские балеты. Это было такое мощное движение, в которое Сомов попал. Он попал в точку! Он на самом деле из живописцев в «Мире искусства» он самый сильный. Потому что Бенуа – больше график и театральный человек, и мемуарист, и критик, конечно.
А другие – там Бакст – тоже театральный художник.
А вот чистой живописью так, как Сомов, с такой кропотливостью, с таким мастерством, наверное, никто из них не занимался и не может с ним конкурировать.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Подождите! Вы говорите, что сразу же приняли. А я вот здесь читаю, опять-таки отзывы - современники о портретах живописных, о портретах красавиц того времени. А Сомов писал красавиц, или, во всяком случае, тех, кого он считал красавицами. Или он их делал красавицами!
И.ВАКАР: Смотря каких! Но Вы имеете в виду портреты Гиршман, Носовой.
К.БАСИЛАШВИЛИ: А Вы послушайте, послушайте! Вот, например, пишут в одном из писем: «Боюсь идти смотреть Сомовский портрет Генриетты, потому что слышал, что он еще хуже Носовой. А тот – нестерпим, на мой дилетантский взгляд».
И.ВАКАР: Это Игорь Грабарь!
К.БАСИЛАШВИЛИ (продолжает): «А эта «Дама в красном» неизмеримо хуже не только Носовой, но и «Прекрасной Генриетты». Я готов был провалиться сквозь землю, когда ее увидел.
И в то же время мнение Михаила Нестерова о портрете Носовой: «Шедевр! Произведение давно жданное, на котором отдыхаешь, так оно проникновенно и сдержанно-благородно, мастерски закончено. Это не Левицкий и не Крамской, но что-то близкое по красоте к первому и по серьезности – ко второму».
И.ВАКАР: Вы объединяете всех современников. Так быть не могло, потому что тогда была страшная борьба. Борьба разных течений, разных индивидуальностей и очень короткий пик, когда какое-то течение могло захватывать полностью общественное мнение и быть на гребне волны. Понимаете? – Сменяли волны одна другую. И, если Грабарь вообще всегда оставался таким русским импрессионистом, то очень понятно, что ему новейшие течения казались все хуже и хуже.
К.ЛАРИНА: Больше тогда интересны, все-таки не их разборки, внутрицеховые, что называется, а то, что называется общественным мнением. Как публика его воспринимала?
И.ВАКАР: Вы знаете, я сейчас затрудняюсь, наверное, сказать про публику.
К.ЛАРИНА: А как же?!
И.ВАКАР: Для этого нужно какое-то определенное социологическое исследование. Как могла публика воспринимать? – Была критика, которая…
К.ЛАРИНА: В то время определяла место художника в современной истории культуры.
И.ВАКАР: Александр Бенуа! – Самый авторитетный критик в то время.
К.ЛАРИНА: Все! Вопрос исчерпан!
И.ВАКАР: А вот когда Сомов стал где-то повторяться, где он стал эксплуатировать свою манеру, причем очень хорошо сам это понимал.
У него есть такая фраза, которую он в 907 году говорит, он пишет: «Я понял, что заказные вещи мне вредны, я должен писать для себя».
И, когда он делает там очередную «Маркизу» и так далее, у него есть такие в дневниках записи: «Закончил для такого-то заказчика очередную «Маркизу. Гадость»! Понимаете? Когда он был как-то свободен и свеж, когда он писал портреты близких, когда он делал серию деятелей культуры, о которых шла речь, он достигал действительно очень больших высот.
В заказных портретах он становится все холоднее, все просто более внешним.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Скажите, у меня немножечко другой вопрос. Наверное, не столько про творчество, а про жизнь. Потому что, как известно, о Серебряном веке многие деятели культуры – и поэты, и художники, и писатели порой из своей жизни делали искусство вот таким актом. Актом искусства, о чем Ходасевич писал. Так у Сомова разве это не стало таковым?
И.ВАКАР: Нет.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Как нет? А он разве не эпатировал публику открытым практически браком с Мефодием Лукьяновым?
И.ВАКАР: Не эпатировал! Не эпатировал, нет!
К.ЛАРИНА (задыхаясь): Как с Мефодием Лукьяновым?!
К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, как это? – Известно было, всем, вот весь Петербург…
И.ВАКАР: Вы знаете, если это всем известно, то это не значит, что это эпатаж.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Но в то время как это понять?
И.ВАКАР: В то время в среде художественной достаточно приняты были такие вещи. Но дело не в этом.
Сомов был вообще очень независимым человеком. Он был человек очень сам в себе. Он никогда не поддавался никакому стадному чувству, никакой моде, ничему внешнему.
Эпатаж для него – это внешнее поведение. Поэтому он…
К.ЛАРИНА: Может быть, это не эпатаж, это вызов некий?
И.ВАКАР: Нет, я думаю, что вызова не было. Он просто не скрывал того, какой он есть.
И, надо сказать, что он с самого начала, когда он появился в Академии художеств, когда вот он с Мартыновой учился, он на себя обращал внимание: он был совершенно не такой, как все.
Хотя он не был какой-то красавец, но вот Остроумова пишет: «Он как-то так следил за своей внешностью. У него были особые галстуки». Но это сливается у нее с тем, что когда он выставлял этюды, они совершенно отличались от всего остального. Они были абсолютно непохожи на все работы Репинской школы.
И он продолжал оставаться таким всегда. Вот когда была революция 905 года, и «Мирискусники» обсуждали, как - участвовать ли в журнале сатирическом против монархии, и так далее.
То он пишет, пишет в письме, но пишет совершенно откровенно: «Я - индивидуалист. Для меня важно только то, что вертится вокруг меня. Но насколько я могу выйти из своей скорлупы?
Я приветствую всякую революцию. Пускай! Потому что ничего в прошлом России мне не дорого. Я считаю, что ни династия, ни одно правительство ничего не делали ни для народа, ни для искусства.
«Почему ты, (он пишет Бенуа), - преклоняешься перед князьями, ни одного гения не поддержал ни один князь. И все, что делалось в искусстве, вопреки власти».
Понимаете? То есть, он был совершенно… Ему, вообще говоря, было наплевать!
К.БАСИЛАШВИЛИ: И, тем не менее, ему удалось до 23 года продержаться, в общем, вполне неплохо – он какие-то комиссии возглавлял, ему дали работать в мастерской.
И.ВАКАР: Нет, он не возглавлял. Ему дали работать.
К.ЛАРИНА: После революции?
И.ВАКАР: Он публичным человеком не был, возглавлять он ничего не любил. Но когда ему предложили написать (он великолепно знал языки европейские). Когда ему предложили возглавить Комитет, который устроит выставку в Америке, (вместе с Грабарём, кстати говоря), ему нужно было написать там статью и поехать в Америку, то он за это взялся, он туда поехал, он даже, кстати, сначала не думал эмигрировать. А потом…
К.ЛАРИНА: То есть, он это не использовал, как повод, для того чтобы уехать? Не было у него такой мысли, или сведений таких нет?
И.ВАКАР: Сведений таких у меня нет, потому что по его переписке, очевидно, что он сначала думал. В Америке ему предложили сначала заказы портретные.
К.ЛАРИНА: Подождите! Секундочку! В Америке. Но вот тот
период, тяжелейший период для русской интеллигенции, начиная с 17-го года, и вот все первые годы революции, он это время как переживал? Он что? – По-прежнему был таким же успешным, удачливым, востребованным художником со своими «Маркизами»? Вряд ли.
И.ВАКАР: Конечно. Но не настолько. Какое-то время он еще продавал вещи и выставлял. Ведь выставки такие – старого типа они закончились в 24 году.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Прошла, по-моему, где-то персональная
выставка его где-то в это время.
К.ЛАРИНА: В начале двадцатых годов, да?
И.ВАКАР: Да. В начале двадцатых был такой Дом искусств в Петербурге, и он очень поддерживал, там, как бы группировалась творческая интеллигенция. И мне кажется, что он был связан с большинством художников в то время.
К.ЛАРИНА: А вот его ближний круг – ведь там же люди исчезали, уезжали, отдавались полностью власти, или наоборот.
И.ВАКАР: Бенуа уехал поздно – он уехал в 28 году, если я не ошибаюсь. Кроме того, он пытался служить и в Эрмитаже, и в комиссиях.
К.ЛАРИНА: Вот вокруг Бенуа, да. То есть, попытка активироваться все-таки была у всех у «Искусников».
И.ВАКАР: Да. И вообще они как-то ждали, что может быть что-то будет еще хорошее.
Потом Лансере вообще не уехал, семья Лансере. Вы знаете, близкий друг был Лансере.
Добужинский тоже уехал позже. Уехал в Вильно, на родину. То есть, такого сразу протеста какого-то не было. Они все-таки были очень свежие люди. Они хотели посмотреть, что эта власть сможет ли она что-то по-новому как-то сделать. Я говорю, у него была такая смелость какая-то. Он был довольно безоглядный человек.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Ну, вот, пожалуйста: в 19 году состоялась персональная выставка в Третьяковской галерее.
К.ЛАРИНА: В 19 году!
И.ВАКАР: Ну, это может быть, сейчас я не помню ее состав.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Но факт есть факт.
И.ВАКАР: Главное, они уже были запрещены, когда они стали эмигрантами, уже в Сталинские времена.
К.ЛАРИНА: Значит, попытка стать советским художником
все-таки была?
И.ВАКАР: Нет.
К.ЛАРИНА: Он все-таки писал в это время?
И.ВАКАР: Он писал, но совсем ничего советского не писал.
Попытка не стать советским художником, а быть самим собой
в этой ситуации, когда им еще не запрещали быть художниками, но они же не очень обращали внимание.
К.ЛАРИНА: Ну вот, Ирина, что он в это время делал, создал за этот период пребывания в Советской России с 17 по 23 год?
К.БАСИЛАШВИЛИ: Он рисовал картинки для картины «Маркизы», - я вот открыла книгу Галины Ельшевской о Константине Сомове. Издательство «Новое литературное обозрение».
В 17 году писал «Купание» и «Свидание», портреты. Новая власть его ничем не притесняла. Напротив, он получил освобождение от трудовой повинности и охранную грамоту на коллекцию картин, рисунков и фарфора. В силу художественной авторитетности избирался в различные комитеты, о чем Вы говорили. В Организационный комитет будущего Союза деятелей искусств, в Художественно-репертуарный комитет Александринского театра.
И.ВАКАР: Да. Служить как-то надо было. Но он не был человеком, который любил служить, на самом деле. Он повторял свои вещи старого типа, и где-то продавал коллекционерам, которые тоже еще не все уехали.
К.ЛАРИНА: Он уехал с чем? Он что-нибудь с собой взял из своих картин, я имею в виду?
И.ВАКАР: Да. Это же была выставка Русского искусства.
К.ЛАРИНА: Он все собрал и уехал.
И.ВАКАР: Нет, он взял то, что шло на выставку, что они хотели. И это был замысел такой государственный: продать в Америке для того, чтобы поддержать русских художников.
К.ЛАРИНА: А то, что осталось здесь, в России, с этим наследием что стало? Ничего не пропало?
И.ВАКАР: Оно в музеях. Ну, сейчас трудно сказать. Ну, во-первых, у него было очень много графики, в Росси много Сомова, на самом деле. Просто он вообще очень медленно работал. Вы знаете, как он работал? - Он начинал не так, как художник начинает – обычно с общих планов, общих прописок. Он писал кусочками: он начинал писать глаз, или кусок щеки, подбородок. И писал его много часов. И потом вот так выстраивал картину.
И, причем, все это потом выстраивал совершенно точно. Хотя он был недоволен, но все модели были в восторге.
И когда один его племянник спросил: «Дядя, почему Вы пишете четыре часа мой висок»? Тут Сомов немножко рассмеялся, дал ему зеркало и сказал: «Сколько ты видишь здесь оттенков на виске»? Тот ответил: «Ну, не больше четырех», - «Нет, их около семи-восьми, но, кроме того, сама форма височной кости – это одна из сложных форм в анатомии человека. И мало кто справлялся с ней из мировых художников».
К.БАСИЛАШВИЛИ: Ксюша, а у нас есть ответ на вопрос?
К.ЛАРИНА: У тебя есть.
К.БАСИАШВИЛИ: Да. Есть ответ на вопрос, потому что хочется еще поговорить об этой серии.
К.ЛАРИНА: Да. И назвать победителей наших.
К.БАСИЛАШВИЛИ: (перечисляет победителей).
Да, о ком же так высказывались, о каком портрете так высказывались современники? И говорили, что «Верхняя губа намеренно выделена Сомовым». Это, конечно, портрет Александра Блока. Очень многие с первого раза угадали.
К.ЛАРИНА: А в каком году он был написан?
И.ВАКАР: В 907. Хрестоматийный абсолютно.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Это очень известный портрет, его приводили в Собраниях Сочинений Блока, и, по-моему, он создал еще не только портреты Блока, но и Кузьмина, и Соловьева.
К.ЛАРИНА: Да! А Пушкин откуда у него взялся? Из фантазии художника?
И.ВАКАР: Нет. Это к столетию со дня рождения Пушкина были издания, посвященные Пушкину. И он иллюстрировал Пушкина, и вот портрет, который явно является такой стилизацией под пушкинские времена.
Вообще, у него книжная графика очень интересная. И он считается таким виньетистом, но он, когда иллюстрировал, он иллюстрировал волшебно! Причем, это просто какие-то неоконченные, например, к Гоголю – «Невский проспект» - вот набросанные фигуры. И вдруг – одно лицо, которое останавливает на себе. Опять же, как всегда: грустное, одинокое, так сказать, старинная грусть и совершенно пленительная.
Или портрет Гоголя, где знаете, меняются местами: живые фигуры намечены еле-еле контурами, а портрет, где страшно смотрит портретируемый, он написан объемно, как живой. Они все неживые, тени, а он – живой!
К.ЛАРИНА: А автопортретов у него много?
И.ВАКАР: Очень много! Дело в том, что вот как раз, собственно, романтическое мироощущение оно и выражается в том, что художник становится во главу угла. Он главный герой!
И поэтому вот, когда мы говорили о Блоке, надо сказать, что вообще вершина Сомова – это его серия художников и поэтов 906 и седьмого годов.
Это: портрет Добужинского, портрет Лансере, красивейшие, написанные в духе акварельных портретов, или рисуночные начала Х1Х века. Это портрет Кузьмина великолепный, где вот вы говорили «кровавые губы и темные бычьи, - там, да? Какие-то глаза необыкновенные?
К.БАСИЛАШВИЛИ: Одалиски.
И.ВАКАР: Одалиска, да, да, да. И другие. И характеры великолепно переданные, и передана главная – вот идея. И эта идея художника как избранника Небес.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Сейчас эти портреты, кстати говоря, можно увидеть пока на выставке, временно они там представлены в Третьяковской галерее, в залах графики. Вся практически эта портретная серия, вживую, а не в репродукциях там висит. Поэтому поспешите.
И там же, кстати, я впервые познакомилась с миниатюрами Сомова. Прелестными! Оказывается, московские коллекционеры собирали эти так называемые «тинетки», или как он их называл? Маленькие такие миниатюрки, совершенно крошечные! Притом, в рамочках с теми же фривольными иногда сюжетами в городских садах и парках.
И.ВАКАР: Он вообще был коллекционером. Многие считали, что он был сибаритом. Он не только коллекционировал – страсть коллекционера. Он любил окружать себя красивыми вещами, красивыми, изысканными, любимыми вещами.
Мы совсем не говорили сейчас о Сомове-пейзажисте. Он природу писал совершенно необыкновенно. Придавая даже сельскому виду такую, знаете, изысканность необыкновенную!
И, как отмечает вообще Бенуа, «Главное, что его отличало с самых первых шагов – это необыкновенная культурность». И, когда «Мирискусники» вообще говорили о том, Бенуа, вообще-то говорил, что «Задача их была отказаться, бросить провинциализм и некультурность русского передвижничества», и так далее.
Вы знаете, я как-то только недавно поняла, что это означает. Культура – это ведь преемственность. А в России все было наоборот: Передвижники отрицали академию, вот пришли новые и отрицали Передвижничество, и так далее.
И вот хотели «Мирискусники» как бы вобрать в себя культуру Петербурга, культуру Брюлловской эпохи, ХУШ века, и вообще это им удалось.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Скажите, а вот эти поздние его работы, здесь я вижу одну из репродукций, поздние его работы. Такие, явно – ну, давайте скажем откровенно: гомосексуальной направленности. Как они воспринимались? Они выставлялись, в принципе, эти двое обнаженных молодых людей?
И.ВАКАР: Вы знаете, я не уверена, что они были сделаны для выставок, или для продажи. Я думаю, что это, скорее всего, было сделано для себя. Но детально не могу сказать.
К.БАСИЛАШВИЛИ: Но в этом был какой-то биографизм личный, вот последних лет жизни?
И.ВАКАР: Я думаю, что да. Вы знаете, вот если бы Сомов не был таким смелым, открытым человеком, может быть, нам не стоило бы это обсуждать.
К.ЛАРИНА: И, потом, по-моему, там все-таки речь идет больше не о пороке, а, то, что я успела посмотреть, о чувствах, о настоящих. Ведь вот этого Мефодия, Мифа, это же через всю жизнь практически прошло. Огромная часть жизни отдана была этому человеку. И, если они вместе продолжали, это их семейная жизнь, по сути. Во Франции, да? Какое горе было, когда он умирал.
И.ВАКАР: И я еще раз хочу сказать: это не эпатаж, это действительно очень близкие отношения и это особый характер Сомова. И это, вот вы знаете, несмотря на то, что он был художником, как многие считали, пронизанный какой-то эротикой.
К.ЛАРИНА: Чувственностью, наверное? Может быть, так?
И.ВАКАР: Нет, вот такой тонкой эротикой достаточно. Вот. Тем не менее, его многие считали наоборот, человеком, который к женщине иногда относится с иронией, и делает ее сознательно некрасивой.
Это относится не к «Даме в голубом», к его такому шедевру признанному, а к многим его «Маркизам», к многим его изображениям целующихся пар, в которых вот многие видели какую-то иронию, какое-то неприятие вообще обычно к уродству.
К.ЛАРИНА: Вот смотрите, все-таки в эмиграции достаточное количество лет он прожил до своего ухода из жизни – сколько там?
И.ВАКАР: 15 лет.
К.ЛАРИНА: Что он успел сделать за это время?
И.ВАКАР: Ну, во-первых, великолепные портреты. У него есть портрет Рахманинова. Он вообще, надо сказать, был музыкантом. Он пел, и даже подпевал при Рахманинове. Так сказать, не стеснялся: у него был прекрасный голос, он учился музыке.
Кроме того, он писал, вообще, много достаточно портретов, мы не все их сейчас, так сказать, знаем.
У него есть автопортреты, причем, иногда интересно очень построены: натюрморт – на первом плане зеркало, и вот мы видим часть лица. А натюрморт, как всегда, вот такой – очень пристальный, очень внимательный, очень красивый, и пространство – там комната, за окном – интерьер, которые создают все-таки очень такой образ красоты, тишины, покоя – классики какой-то.
Потом он писал часто по мотивам… Рисовал скорее, по мотивам каких-то любимых литературных произведений. Вот он любил, например, «Опасную связь», очень любил такую острую достаточно книгу.
К.ЛАРИНА: Ирина, еще вопрос такой: на родине у него осталась же семья, я имею в виду там родственники какие-то, в России?
И.ВАКАР: У него сестра была, брат у него умер в ранние годы, и племянник, который оставил воспоминания о нем, которые я уже пересказывала.
К.ЛАРИНА: То есть, они переписывались, какая-то связь была?
И.ВАКАР: Да. И он вообще был очень хороший и сын, и брат, очень любящий, очень нежный. И какая-то есть загадка в том, что все-таки, он был какой-то внутренне одинокий человек. Ему очень трудно было, сходиться с людьми, я думаю, с женщинами, возможно. Что-то было у него – какая-то глубокая меланхолия, глубокая грусть, которую Бенуа отмечал. Он был сложный человек.
И вот замкнутость, застенчивость, которая вдруг превращается в какую-то такую безудержную смелость, дерзость даже. Он очень был жесток в своей критике. Он, например, пишет в дневнике, как Петров-Водкин позвал его посмотреть одну картину. И Сомов пишет: «Я ему все сказал, совершенно не смягчая тона», и
Петров - Водкин сказал: «Ну, после этого мне – или застрелиться, или повеситься».
К.ЛАРИНА: Нет! Не застрелился и не повесился.
И.ВАКАР: Вот. Так что, человек был чрезвычайно интересный и великолепный, конечно, мастер. Еще раз повторю: совершенно особый в нашем искусстве, и в то же время выразитель замечательный Серебряного века, «Мирискуснического» периода такого блестящего в русской культуре.
К.ЛАРИНА: Ну, что? Мы должны уже заканчивать. Все, что могли, рассказали о Константине Сомове. Спасибо Ирине Вакар.
А у нас сегодня такие большие, жирные такие анонсы – так что есть куда приглашать в летнее время.
Хорошо! Приглашаем вас на выставки и в Третьяковку, в первую очередь. И прощаемся до следующего воскресенья. Спасибо!
«ЭХО МОСКВЫ РЕКОМЕНДУЕТ:
К.БАСИЛАШВИЛИ: Вновь удивляют частные коллекционеры. «Маленькая Италия» в центре Москвы. Ну, а Третьяковская галерея – прежде всего!
На Крымском валу последние несколько дней работает выставка «Европа-Россия-Европа». Там же открыты залы Искусства ХХ века – и социалистический реализм, и авангардные течения в новой развеске. Плюс много работ, поступивших из запасников, постоянно обновляемые в залы советской графики.
В Инженерном корпусе галереи, в Лаврушинском переулке работают две выставки. На одной – представлены акварели Великой княгини Ольги Александровны. Именно владение живописной техникой помогло ей выжить в эмиграции. Дочь русского царя какое-то время существовала на средства, вырученные от продаж своих натюрмортов и пейзажей.
Другая выставка приехала в Москву из Башкирии и представляет коллекции музея имени Михаила Нестерова. Центральная картина экспозиции – эскиз полотна «Видение отроку Варфоломею». Этот вариант Михаилу Нестерову не понравился. В отчаянье художник проткнул холст локтем. Он так и остался незавершенным. Из белографической части карандашных образов мальчика и святого вырастает живописный пейзаж, знакомый по окончательному варианту картины. Он теперь в Собрании Третьяковки.
Холодные выставочные залы – в них поддерживается необходимая для комфортного существования картин температура, согревают краски с полотен Давида Бурлюка. Свет горячего солнца выплескивается на зрителей, дышит паром земля.
В основном здании Третьяковки, в залах графики представлены собрания графических произведений коллекционеров старой, до 17-го года Москвы.
На подробной карте – с ятями и с заломами найдете адреса, где коллекционеры проживали. После национализации этих частников, принадлежавшие им произведения работы Серова, Сомова, Бенуа, Врубеля перешли на постоянное хранение в Третьяковку. И время от времени, но достаточно редко – графика существо ранимое, рисунки появляются на выставках.
Частное коллекционирование процветает и в наши дни.
Неожиданным для меня стало обилие на антикварном рынке произведений художника Станислава Жуковского.
Собиратели Москвы и Петербурга предоставили на выставку более 30 работ живописца. И открылся несколько иной художник. Ведь по собраниям музейным Жуковский, ученик Серова и Левитана, сотрудничавший с миром искусства, более известен своими прекрасными, чуть печальными видами заброшенных дворянских усадеб. Здесь же мы узнаем Жуковского-портретиста, автора пейзажей и натюрмортов, прекрасно сочетавшего реалистическую школу Саврасова с декоративным модернизмом Серебряного века. Выставка Станислава Жуковского открыта в Галерее Искусств.
Итальянские фотографии 30-х-70-х годов найдете в Центральном Манеже.
В Успенской звоннице Московского кремля смотрите выставку ювелирного Дома Кортье. Диадема, участвовавшая в королевских инаугурациях, ожерелье Махараджи, часы Рудольфа-Валентино, драгоценности Вацлава Нежинского.
24 июля Россия, наконец-то, откроет Америку: в музее Изобразительных искусств начнет работу выставка «Три столетия американского искусства – от колонизаторов до антиглобалистов».