Иван Айвазовский, картина 1881 года "Черное море" - Галина Чурак - Собрание Третьяковки - 2006-09-24
К.ЛАРИНА – Добрый день еще раз. У микрофона Ксения Ларина. Начинаем нашу программу «Собрание Третьяковки». Напротив меня Галина Сергеевна Чурак. Здрасьте, Галина Сергеевна.
Г.ЧУРАК – Здравствуйте.
К.ЛАРИНА – Напомню, что Галина Сергеевна заведует отделом живописи XIX-XX веков Третьяковской галереи. Уже не первый, не второй, по-моему, даже уже раз в нашей передаче, да?
Г.ЧУРАК – Да, наверное, третий или четвертый, сама сбилась со счета.
К.ЛАРИНА – Да. Постоянный участник, скажем так.
Г.ЧУРАК – Ну, пока да.
К.ЛАРИНА – И сегодня мы с Вами в морскую пучину опускаться будем, поскольку речь пойдет о выдающемся маринисте всех времен и народов – Иване Айвазовском, которого настоящее имя Аванес Айвазян, чтоб вы не забыли, и об этом, обязательно о происхождении мы и надеюсь, успеем поговорить. Картина, которую мы сегодня рассматриваем, называется «Черное море», ну, одно из морей, написанных Айвазовским за всю его жизнь.
Г.ЧУРАК – Одно из бесконечных морей.
К.ЛАРИНА – Бесконечных морей. Поэтому картину пока освежайте в памяти, но я думаю, что здесь вам не трудно. Не знаю, может быть, Галина Сергеевна что-нибудь скажет нам в качестве описания, что можно добавить по радио, вот на что обратить...
Г.ЧУРАК – Вы знаете, ее трудно очень описывать.
К.ЛАРИНА – …внимание. Море и море.
Г.ЧУРАК – Море, да. Ну, вместе с тем, ее все-таки можно и нужно описать. И я, пожалуй, даже не своими словами ее сейчас опишу.
К.ЛАРИНА – Так.
Г.ЧУРАК – А современника Айвазовского, замечательного художника Крамского, который написал об этой картине очень хорошие и очень верные слова. «Между тремя, четырьмя тысячами картин, выпущенных Айвазовским в свет, есть вещи феноменальные, и таковыми останутся навсегда, например, море у Третьякова, написанное, когда художнику было за 70 лет. На ней нет ничего, кроме воды и неба, но вода – это океан, беспредельный, не бурный, но колыхающийся, суровый и бесконечный. А небо, если возможно, еще бесконечнее. Это одна из самых грандиозных картин, какие я знаю». Эти слова очень строгого и очень требовательного такого художественного ценителя, критика Крамского по поводу этой картины Айвазовского дорогого стоят. И действительно, когда стоишь возле этой картины, то погружаешься в эту бездну пространства, бездну моря и бездну неба, которые тебя… не только перед тобой раскрываются, а кажется, охватывают тебя со всех сторон. И ты оказываешься среди вот этого бесконечного движения волн, которые беспрерывно накатываются друг на друга. И картина эта написана Айвазовским, когда художнику было уже совсем немало лет, в зените славы, даже не просто в зените славы, когда просто весь мир, можно сказать, был у ног Айвазовского. Он был покорителем человеческих сердец, вот в этой области маринистики. В картине сконцентрировалось вот то феноменальное мастерство мариниста, которым обладал художник. И так просто, и так сдержанно рассказать об этой суровой правде моря, которое таит в себе бури, таит в себе грозы.
К.ЛАРИНА – Стихия, да?
Г.ЧУРАК – …вот этой стихии бесконечной, действительно, среди современных художнику мастеров маринистической живописи мог только он.
К.ЛАРИНА – Давайте мы сейчас зададим вопрос нашим слушателям, поскольку нам есть, что подарить. Нужно будет ответить на вопрос: в какой картине современника Айвазовского в интерьере, т.е. внутри этой картины изображено «Черное море» Айвазовского? Сейчас я хочу немножечко отвлечься от картины «Черное море» и вернуться в стены Третьяковки для того, чтобы познакомить вас с очередной историей, с очередным случаем. Потом продолжим изучать творчество Ивана Айвазовского.
СЛУЧАЙ В МУЗЕЕ – Костяная пластинка – это XVIII-XIX век. В ХХ веке это уже было неактуально. Когда был большой портрет, он всегда висел на стене, и всегда приходили знакомые, родственники, собирались когда в салонах, они смотрели на своих родственников, предков. Но когда уезжали в поездку, знаменитая поездка Петербург – Москва, нельзя было взять большие портреты, поэтому заказывались маленькие, которые были вставлены в медальоны, которые вставлялись в шкатулки, в которых дамы носили нюхательные соли, кавалеры носили табак нюхательный. И часто очень заказывали посмертно вот эти вот маленькие изображения для того, чтобы осталась память, даже вкладывали волосы туда. Отрезали волосы уже с покойного и клали, зато всю жизнь помнили. Почему все-таки слоновая кость, хотя гораздо проще, а главное дешевле было бы использовать на картоне или на бумаге? А кость она настолько тонкая, что она пропускает свет. Посмотрите, как, если я ее переверну наоборот, на обороте видите портрет с лица. На бумаге это невозможно было сделать, какая тончайшая должна быть бумага. Вот в эту слоновую пластинку всегда подкладывали золотой кусочек, золотой либо серебряный для того, чтобы кость, она заиграла как человеческое тело. Вот посмотрите, он сейчас бледный, а вот я подкладываю золотую пластину, и как бы появляется румянец. Посмотрите, кончик носа, щеки, как они сразу зарумянились и заблестели, ощущение такого живого цвета.
К.ЛАРИНА – Вот действительно, слушаешь и думаешь: бывает же такое, да?
Г.ЧУРАК – Действительно, бывает же такое, замечательно.
К.ЛАРИНА – Замечательный рассказ, очень живой.
Г.ЧУРАК – Да.
К.ЛАРИНА – И даже вот никакого телевизора не надо, все вам по радио рассказали.
Г.ЧУРАК – Все, да, все очень живо.
К.ЛАРИНА – Ну что, давайте вернемся к Айвазовскому, Галина Сергеевна. Ну, надо, наверное, обратить внимание наших слушателей, поскольку все-таки это радио действительно, а мы не можем картинку показать, что все-таки наиболее известная картина Айвазовского – это «Шторм». Вот с этим вот кораблем, который там маленький, да?
Г.ЧУРАК – Нет. Она не так называется. Самая известная картина называется «Девятый вал».
К.ЛАРИНА – А, «Девятый вал».
Г.ЧУРАК – «Девятый вал».
К.ЛАРИНА – Ну, конечно, куда же я, конечно. А «Шторм», там тоже, мне кажется, что она достаточно известная.
Г.ЧУРАК – Ну, штормы он бесконечно… В названия многих картин Айвазовского входит слово шторм.
К.ЛАРИНА – Ну, а в чем особенность вот этого моря, о котором мы с Вами сегодня говорим? Во-первых, сама натура – это действительно Черное море?
Г.ЧУРАК – Ну, художник называет его Черное море, хотя…
К.ЛАРИНА – Он приехал и стал писать именно Черное море.
Г.ЧУРАК – Ну, здесь нужно обратиться снова к самому художнику, к самому Айвазовскому. Айвазовский говорил, что он никогда не пишет картины с натуры, и это чистая правда. Он, например, говорил, что лучом света, который озаряет воды Босфора, я окрашиваю волны Черного моря, молния, которую я видел где-то в другом месте, она начинает сверкать у меня в картине у берегов Кавказа и т.д. Айвазовский считал, что невозможно написать вот так вот, сидя на берегу моря, написать с натуры движение волны.
К.ЛАРИНА – Но конечно, вот в этом и особенность. Вот я просто хочу, чтобы мы на этом остановились. Тут же нет моря, которое начинается, это какой-то центр у него в каждой картине, море безбрежное.
Г.ЧУРАК – Хотя художник… верно, хотя художник очень часто изображал берег моря и открывающуюся ту морскую стихию с… как стоит человек…
К.ЛАРИНА – На берегу.
Г.ЧУРАК – …и сам художник на берегу моря, и оно открывается перед его глазами. Но действительно, эта стихия всегда затягивает глаз, всегда затягивает движением волн. А если это море совершенно спокойное и абсолютное недвижно, то затягивает своим освещением, пространством, пространством моря и пространством неба. И удивительная вещь, в лучших своих картинах Айвазовский никогда не повторялся. Он всегда умел изобразить какое-то особое освещение, по особому передать блеск волны, по особому передать ее движение.
К.ЛАРИНА – А откуда все началось, это увлечение?
Г.ЧУРАК – Началось это увлечение, ведь очень часто определяется у человека, художника, в частности, его пристрастие с того момента, когда и где, и как рождается художник. А родился художник на берегу Черного моря.
К.ЛАРИНА – В Феодосии.
Г.ЧУРАК – В Феодосии. Это его родной город. И нужно сказать, что вся жизнь его была связана с Феодосией. Он родился в очень небогатой семье старосты феодосийского базара. А вообще семья Айвазовского, его отец происходил из южной Польши, из Галиции…
К.ЛАРИНА – Подождите, армянские корни-то были?
Г.ЧУРАК – И, тем не менее, армянские корни, армяне были рассеяны и раньше и теперь по всему белу свету. И отец Айвазовского писал свое имя Гайвазян правильно, и так подписывал свои первые картины и Айвазовский сам. И примерно до начала 40-х годов он подписывал картины с первой буквы «Гай». Но затем, заменив свою фамилию, сменив ее на более привычное для русского уха звучание – Айвазовский. Но, тем не менее, это художник, имеющий армянские корни. И не случайно семья осела в Феодосии, в этом многоязыком городе, где жили и армяне, и греки, и турки, и русские. Отец Айвазовского был, ну, достаточно образованным человеком и вообще, не только знавшим жизнь, и хорошо знавшим грамоту. И он был не просто старостой базара местного, но и он помогал… он был очень грамотным человеком. Он помогал составлять всевозможные просьбы и жалобы жителям города, т.е. он каким-то таким юридическим, можно сказать, консультантом выступал у горожан. Он знал несколько языков, не только русский, но естественно, хорошо знал и армянский, и польский, и венгерский языки. И вот в этой семье, в такой семье родился Айвазовский. И так как море вошло с самого начала в его жизнь, в его детство, его юность…
К.ЛАРИНА – То, что он там родился.
Г.ЧУРАК – Он родился, он слышал шум этого моря, он открывал глаза и видел из оконца маленького дома, своего дома, своих родителей видел море, которое бесконечно накатывалось на этот плоский феодосийский берег. И естественно, это стало его страстью. И первые рисунки, которые делал мальчик, потом подросток, это были рисунки на каких-то случайных клочках бумаги, которые изображали море, парусники, баркасы. Когда были охвачены все вот тем, что происходило в Греции, греческое восстание, и много рассказов слышал и в семье Айвазовский. Отец приносил эти рассказы с феодосийского базара, и на рисунках Айвазовского возникали в каких-то фантастических, но военных формах эти греческие повстанцы и вообще военные люди в полной выкладке.
К.ЛАРИНА – Т.е. как бы там был такой внутренний выбор между художником и военным, потому что мы все равно так подробно, как Вы понимаете, Вы уже не первый раз, знаете, что мы ничего не успеем, Галина Сергеевна.
Г.ЧУРАК – Как всегда.
К.ЛАРИНА – Просто я хотела, чтобы наши слушатели понимали, что не просто, не только рождение у моря, да? Но еще, как я понимаю, определила его страсть и какая-то профессия. Ведь он же участвовал в морских операциях, в десантных во время кавказской войны.
Г.ЧУРАК – Нет, это стало все гораздо позже.
К.ЛАРИНА – Позже, да?
Г.ЧУРАК – Конечно, это позже стало. Его рисунки случайно увидел феодосийский архитектор Кох. Он был поражен мастерством мальчика, и он стал первым его учителем. Через Коха познакомился Айвазовский с градоначальником Феодосии – Казначеевым, который оказал огромное влияние на сложение судьбы Айвазовского. Он 13-летнего подростка взял с собой в Симферополь, когда был переведен туда на службу, став таврическим губернатором. И это была очень такая образованная среда, в которой оказался подросток. Он оказался вхож, близок в семьи очень интересных и образованных людей вот этой крымской российской знати. И одна из его феодосийских знакомых, таких взрослых феодосийских знакомых – Нарышкина, увидев такое дарование мальчика, обратилась в Академию художеств петербургскую, чтобы академия взяла его на учебу, и не просто взяла учиться в Петербург, а послала бы его сразу в Рим. Были посланы туда в Петербург рисунки Айвазовского, и из Академии художеств пришел ответ, что Академия готова взять его на учебу, взять на учебу на казенный счет и даже на казенный счет привезти его в Петербург, но, конечно, не сразу отправить в Рим. И Айвазовский, 19-летний уже Айвазовский оказался в Академии художеств, в классе художника-пейзажиста Воробьева, который поддерживал в нем страсть и интерес к морским пейзажам, к морской тематике, потому что и сам довольно часто обращался к этой тематике. Потом так сложились обстоятельства, что Айвазовского отдали на обучение к французскому маринисту Таннеру, который был приглашен Николаем I для вот таких, исполнения придворных заказов.
К.ЛАРИНА – А вот можно Вам задать вопрос по ходу?
Г.ЧУРАК – Да.
К.ЛАРИНА – А вот до Айвазовского у нас были вот такого уровня маринисты среди русских художников?
Г.ЧУРАК – Вы знаете, море изображали довольно многие, но вот можно сказать, что сложение маринистического жанра как жанра произошло именно… именно Айвазовский повлиял на это. Именно он определил этот жанр как жанр в русской живописи. И именно у него появились вот такие вот ученики маринисты и последователи, которые, если даже не впрямую учились в его мастерской, то на них он оказал очень сильное влияние своими морскими пейзажами, своей какой-то экспансивностью и своей романтичностью тех образов, которые он создавал в своих произведениях. Ну, можно назвать, допустим, художника всем хорошо известного Архипа Ивановича Куинджи, который подростком, услыша об Айвазовском, пришел учиться пешком к нему в Феодосию. Он не застал Айвазовского, Айвазовского в эти месяцы в Феодосии не было, и Куинджи учился у учеников Айвазовского, но влияние Айвазовского, влияние даже натуры Айвазовского и вот такого романтического отношения к морю, которое ощутил Куинджи, он сохранил на всю жизнь. И даже в таких старых каталогах академических выставок, где выставлялся Куинджи, было даже определено – ученик Айвазовского, хотя впрямую он не учился у Айвазовского. Вот такой художник, довольно известный маринист Лагорио, он впрямую учился у Айвазовского, хотя затем продолжил учиться в Академии художеств. Боголюбов Алексей Петрович, замечательный маринист следующего уже вслед за Айвазовским поколения, но и полный его современник, он непосредственно у Айвазовского не учился, но он был вот в начале своей такой художнической карьеры, он был под невероятно большим влиянием Айвазовского, копировал его картины, и как записал в своем дневнике: «Увлекался Айвазовским до глупости». Вот таким вот образом.
К.ЛАРИНА – Давайте мы сейчас послушаем историю, биографию картины, как она попала в Третьяковскую галерею. Напомню, что сегодня мы говорим, останавливаемся у картины «Черное море» Айвазовского. И вот небольшая история ее попадания на стены Третьяковки.
ПУТЬ В ГАЛЕРЕЮ – Картина Айвазовского «Черное море», написанная в 1881 году, была приобретена Павлом Михайловичем Третьяковым с выставки Айвазовского. Это была одна из целого ряда персональных выставок художника, которые он, начиная с 1847 года, проводил в разных городах. Обычно такие выставки назывались «Выставками вновь исполненными произведениями господина Айвазовского». В начале 1882 года такая выставка состоялась в Академии художеств в Петербурге. Публика была обширная и отзывы очень лестные об этой выставке. Известен, например, отзыв Крамского, который высоко оценил картину «Черное море». А как водится, Павел Михайлович Третьяков приобрел картину у Айвазовского еще до открытия выставки, поэтому обычно приобретение датируется 1881 годом, т.е. вероятно самым концом этого года. Надо сказать, что Павел Михайлович не очень часто покупал картины Айвазовского, но всегда попадал в точку. Вещи, приобретенные им, отличаются самым высоким качеством. Это, например, «Радуга» или «Морской берег», которые находятся в экспозиции Третьяковской галереи. Картину «Черное море» впоследствии Третьяков оценивал как самую лучшую, из всех картин, написанных Айвазовским. Так сказано в одном из его писем более позднего времени.
НОВОСТИ
РОЗЫГРЫШ ПРИЗОВ – Правильный ответ: картина Крамского «Неутешное горе».
К.ЛАРИНА – Галина Сергеевна, Галина Сергеевна Чурак, напомню, у нас в студии, но все-таки, смотрите, вот по первой части, что мы с Вами успели? Все-таки у нас такой лирический образ получается человека, рожденного на берегу моря и это море полюбившего все душой, такой романтический образ. Но я бы все-таки сюда добавила некой брутальности. Все-таки он был мужчина, ну, и вся его как бы жизнь, с морем связанная, она не только связана как связь художника с объектом, да? И с каким-то ощущением вот своей жизни, своей стихии, что называется, это моя стихия, да? Но ведь все-таки не случайно я вспомнила про морские операции десантные, про его дружбу с великими флотоводцами. Он вообще, то, что я помню, то, что я успела прочитать, что он даже имел право носить мундир морского министерства. Это же не каждому художнику такое право дается.
Г.ЧУРАК – Нет, все верно, все то, что Вы говорите, все правильно.
К.ЛАРИНА – Да?
Г.ЧУРАК – Сразу по возвращении Айвазовского из заграничного путешествия, которое получал всякий художник, который блестяще оканчивал Академию художеств, и такое право получил и Айвазовский, уехав в Италию, жил не только в Италии, но путешествовал по всей Европе и бесконечно писал море, и уже тогда по Европе прославился как замечательный пейзажист-маринист. И современники, например, писали в таких статьях и даже дневниках просто как, с каким наслаждением читали мы под картиной слово «руссо», с каким наслаждением мы смотрели картины русского художника в Риме. Слава пришла к художнику быстро. И когда вернулся уже сложившийся, можно сказать, но и совсем еще молодой Айвазовский как маринист в Петербург, то не только Академия художеств присвоила ему звание академика маринистической живописи, но вскоре же он от министерства императорского двора получил такое предложение - стать художником главного морского штаба с правом носить мундир, считать это звание почетным и иметь жалование. Вот это очень важно: он за это право, которое он получил, будучи совсем молодым художником, он не получал никогда жалованья. Звание это было почетным. После Айвазовского многие из маринистов уже вслед за ним получали вот это, становились художниками главного морского штаба. Но что значило быть художником главного морского штаба? Это значило по заказу императорского двора, по заказу главного морского штаба писать истории, воссоздать на картинах истории русских морских сражений, побед русского флота.
К.ЛАРИНА – Т.е. по сути, для оформления интерьеров, скорее?
Г.ЧУРАК – Да, для оформления интерьеров, для Зимнего дворца. Сейчас многие, написанные Айвазовским десятки таких картин, и они действительно рассказывают о самых крупных сражениях русского флота. И сам был он не участником вот этих непосредственных сражений, которые он изображал в своих картинах…
К.ЛАРИНА – Но на кораблях-то походил?
Г.ЧУРАК – Но на кораблях, конечно, на кораблях он ходил много и часто и изучил досконально оснастку парусных кораблей. Он их очень любил эти парусные корабли. Они были тоже символом морской стихии, символом свободы, символом какой-то независимости, символом вот этой воли, той души, которая рвется на волю. Вот как в «Белеет парус одинокий» у Лермонтова.
К.ЛАРИНА – А не писал портретов своих товарищей?
Г.ЧУРАК – Нет, он писал, да.
К.ЛАРИНА – Офицеров, флотоводцев.
Г.ЧУРАК – Он писал портреты, хотя он портретистом, конечно, не был. И в Русском музее, и в Военно-морском музее в Петербурге есть такие портреты, например, портрет адмирала Нахимова, портрет Корнилова. Но он все-таки портретистом не был. Хотя он писал портреты своих родных и портреты жены, и портреты детей своих, но портретистом он не был. Он был, прежде всего, и больше всего маринистом. И если уж говорить о том, какие портреты он писал, это не в полной мере можно так сказать, но портреты кораблей, то, что он действительно очень любил и знал прекрасно.
К.ЛАРИНА – А вот еще я обратила внимание, когда готовилась к программе, что практически все биографические справочники отмечают его эту уникальную фотографическую память, что вот он помнил, вот то, о чем Вы в начале упомянули, не просто вот как выглядит какое-то море или какой-то корабль, а вот именно световое ощущение. Вот у него как вспышка запечатлевалось в голове, и он мог по памяти нарисовать точно, как море выглядело в этот момент, когда ударила молния. Это действительно так, это не легенда?
Г.ЧУРАК – Нет, это не легенда, во всякой легенде есть доля правды и большая доля правды, а во всякой правде есть доля легенды. Вот, например, известны такие воспоминания художника совсем другого поколения и другого характера – Ильи Семеновича Остроухова, который, будучи совсем молодым еще человеком, с Айвазовским встретился в Биорице, на берегу океана.
К.ЛАРИНА – Бискайский залив.
Г.ЧУРАК – Да, да. И Остроухов вспоминал, что гуляя вот вместе, прогуливаясь по берегу океана, они разговаривали о море, о морской живописи, и Айвазовский говорил, отмечал, что океанская волна не такая как морская, просто обычного моря. Айвазовский спросил у Остроухова, день был пасмурный. Он спросил у Остроухова, где восходит и заходит солнце? И в своем альбомчике маленьком карандашом сделал какие-то пометки, какие-то линии провел, очертания берега. Остроухов попросил у него разрешения на следующий день прийти к нему, чтобы посмотреть, как он будет писать свою картину, которую, видимо, задумал сразу. Айвазовский предупредил его, что он встает рано и начинает работать рано. Остроухов пришел в 9 часов утра к Айвазовскому в мастерскую и увидел, что уже готово 4 картины: восход солнца над Бискайским заливом, полное такое солнце, закатное солнце и шторм на море. Вот от какого-то зрительного впечатления, от неких ощущений, которые получил художник вот в этой прогулке, вот в этом созерцании, у него родились вот эти быстрые такие, как я часто их называю, - ноктюрны. И вообще Айвазовский был…
К.ЛАРИНА – Кстати, очень музыкальные картины.
Г.ЧУРАК – Да. Айвазовский был таким импровизатором. В начале XIX века вот это импровизация была очень в ходу, очень в моде. Музыкальная импровизация, прекрасным импровизатором был Шопен, блестящим импровизатором словесным был Адам Мицкевич. И в салонах вот эти импровизационные такие действа разыгрывались в начале XIX века. Зрителям и слушателям было всегда как-то удивительно и увлекательно понять, как рождается на их глазах произведение искусства. И вот таким своеобразным импровизатором, живописным импровизатором был и Айвазовский. И здесь, по отношению к его фантазийности, к его точности… Он был и точен очень, и очень в своих картинах, и вместе с тем в нем свободно, совершенно свободно гуляла фантазия. Репин ему однажды сказал, глядя на его картину: «Иван Константинович, что же это у Вас в картине солнце освещает фигуру с двух сторон?» Айвазовский, нисколько не смутившись этим замечанием, сказал: «Ой, какой же Вы педант, Илья Ефимович». Для него это не столь важно было, но вместе с тем, он действительно был необычайно точен в своих картинах. Вот, допустим, его изображение побережья Черного моря с прибрежными постройками, с прибрежными дворцами, ведь он очень часто изображал Черное море, это был самый любимый уголок земли на всем свете.
К.ЛАРИНА – Ничего себе уголок!
Г.ЧУРАК – Где бы он ни был. И там по тому, как изображены эти постройки, можно с топографической точностью сказать, что изображено: изображен ли это Гурзуф, изображена ли это Олеандра, изображен ли это какой другой дворец. С какой точки зрения изображается этот вид Айвазовским. Он часто писал свою родную Феодосию, всякий раз находя какие-то новые точки зрения. И всегда она узнаваема, и всегда она абсолютно топографически точно изображена художником.
К.ЛАРИНА – Галина Сергеевна, а про Пушкина надо рассказать. Ведь тоже отдельная история, да?
Г.ЧУРАК – Да, действительно, тоже особая, отдельная тема. И Вы знаете, я здесь хочу еще сказать…
К.ЛАРИНА – А можно мне пока альбом Ваш посмотреть…
Г.ЧУРАК – Пожалуйста.
К.ЛАРИНА – Или он Вам нужен? А то у нас один альбом запечатанный, а вот Ваш…
Г.ЧУРАК – Да, да, да.
К.ЛАРИНА – Про Пушкина.
Г.ЧУРАК – Про Пушкина. Я, пожалуй, начну с того, что Айвазовский родился в 1817 году, а умер в 1900. И вот только вдумайтесь в эти две цифры, в этот разлет этих двух цифр. Как человеческая жизнь захватила практически весь XIX век, и какое количество самых разных встреч, знакомств, связей, человеческих увлечений было у Айвазовского за это время. И одна из самых драгоценных для него встреч, из самых драгоценных всегда воспоминаний была встреча с Пушкиным. Хотя оно было, это знакомство мимолетным, казалось бы. Это произошло на выставке 1836 года, открытой в сентябре в Академии художеств. Это была такая обычная годичная выставка Академии художеств. На ней было представлено несколько картин Айвазовского, заканчивавшего Академию художеств. На выставку пришел Пушкин с Натальей Николаевной, и к Пушкину подвели молодого, талантливого выпускника Академии художеств. И потом Айвазовский вспоминал и часто в письмах, в воспоминаниях рассказывал о том, какое сильнейшее впечатление произвела на него эта встреча. До конца жизни он помнил и вспоминал звук голоса Пушкина, вопросы, которые тот задавал ему, смех Натальи Николаевны, в чем она была одета. И это не просто слова.
К.ЛАРИНА – Это один раз, одна встреча была?
Г.ЧУРАК – Это была единственная встреча, ведь через несколько месяцев произошла дуэль Пушкина…
К.ЛАРИНА – Дуэль.
Г.ЧУРАК – …и трагическая его, трагический уход из жизни. Но для Айвазовского вот эта встреча с Пушкиным была каким-то… и образ, сама личность Пушкина была неким мерилом отношения к искусству. Он не раз, Айвазовский говорил, что он потерял свое отношение к тому, что изображал он, к тому, как относился к искусству, поверял тем, как отнесся бы Пушкин. И он ни раз писал Пушкина в своих картинах.
К.ЛАРИНА – А он как-нибудь… Вот, хотела спросить.
Г.ЧУРАК – …в своих вот таких фантазиях. Это ведь тоже не натурные изображения. И Пушкин на берегу моря, и прощание Пушкина с морем в Крыму. И, кстати сказать, одну из таких картин, самых больших, пожалуй, по размеру – «Пушкин на берегу Черного моря» Айвазовский писал вместе с Репиным. Репин писал Пушкина, а Айвазовский – эту морскую стихию.
К.ЛАРИНА – А почему? Он не рискнул сам Пушкина написать?
Г.ЧУРАК – Но картина была очень большая по размеру, и вот такое возникло как бы соглашение между этими художниками. Здесь отмечался пушкинский юбилей, и к пушкинскому юбилею писалась эта картина. И она как единственная картина выставлялась сначала в Петербурге, а потом в Москве. Специальная выставка этой картины была. Ну, я не могу сказать, что это наиболее удачное или самое удачное произведение и Пушкина, и Репина. Но, тем не менее, это вот такой факт некоего сотрудничества и содружества творческого двух больших мастеров.
К.ЛАРИНА – Можно еще задать Вам вопрос?
Г.ЧУРАК – Да.
К.ЛАРИНА – Возвращаясь, опять же к его жанровым картинам, я имею в виду вот батальные сцены, сцены морских боев. Вот это тоже вымысел художника или там все-таки что-то за основу берется? Они же там конкретные сражения называются картинами, да?
Г.ЧУРАК – Да, конечно, но в основе, наверное, лежат…
К.ЛАРИНА – И огонь, и смерть, и все.
Г.ЧУРАК – В основе лежат рассказы, в основе лежат какие-то впечатления все-таки того, что видел художник на каких-то военных учениях. И ведь по просьбе Айвазовского военные корабли выпускали специально ядра, и Пушкин следил, стреляли из… Я, наверное, не очень правильные какие-то слова произношу сейчас, уж пусть меня слушатели извинят, но по просьбе Пушкина из боевых орудий стреляли корабли на Черном море, чтобы художник мог наблюдать, как летит ядро, как оно касается воды.
К.ЛАРИНА – По просьбе Айвазовского?
Г.ЧУРАК – По просьбе Айвазовского.
К.ЛАРИНА – А Вы сказали, Пушкина.
Г.ЧУРАК – Да, извините, извините.
К.ЛАРИНА – Я думала, и тут Пушкин ему помог.
Г.ЧУРАК – Да, и тут Пушкин, да, по просьбе Айвазовского. И Айвазовский был свидетелем действительно, не участником прямым, но свидетелем многих военных походов и учений военных кораблей, поэтому в основе вот этих его батальных произведений лежат, конечно, вполне такие определенные зрительные впечатления того, что он видел. И, конечно же, большая фантазия, его воображение.
К.ЛАРИНА – Ну вот, смотрите, теперь уже, поскольку мы к финалу подходим. Вот смотрите, Вы говорили, какое-то ощущение свободы, да? Вот когда мы смотрим на эту картину, на Черное море, это бесконечное небо, бесконечное море. Но я вот сейчас листала альбом и поняла, что все-таки… Не знаю, мне кажется, что здесь все равно везде присутствует гибель. Если есть корабль, то обязательно это – гибнущий корабль, будь то корабль во время сражения или во время шторма, ведь Вы сами говорили, сколько штормов он в своей жизни написал.
Г.ЧУРАК – Да, да.
К.ЛАРИНА – И в каждом шторме обязательно присутствует живая человеческая жизнь на грани смерти, т.е. все равно здесь, наверное, все-таки есть какие-то другие взаимоотношения у него с этой стихией. То ли это попытка понять, что это такое нам дала природа, что это несет, да? Это несет ли свободу или это все-таки несет смерть, нет? Вот в этих пространствах.
Г.ЧУРАК – Вы знаете, даже в самых таких вот трагических изображениях Айвазовского…
К.ЛАРИНА – Жуткое зрелище.
Г.ЧУРАК – …когда гибнет корабль, гибнут, кажется, люди, он всегда все-таки оставляет надежду на спасение. Люди на обломках кораблей, люди на каких-то обломках мачт спускаются, и где-то грезит берег. И даже в его картине «Девятый вал», где на людей накатывается эта стихия, и кажется…
К.ЛАРИНА – Да, да.
Г.ЧУРАК – …не видно моря. Почему «Девятый вал»? Ну вот, существует такая у моряков легенда, что самая тяжелая, самая страшная волна – это девятая волна, и если люди выдержат эту девятую волну, они будут изображены. И вот он изображает этот девятый вал, и люди на обломках корабля, они… есть надежда на спасение. И то, что солнце всходит.
К.ЛАРИНА – Солнце как пожар.
Г.ЧУРАК – И то, что озаряет, да, да, и солнце озаряет эти волны. А то, что Айвазовский очень часто изображал эту бушующую стихию и людей, пытающихся или противостоящих этой стихии, это вот как раз свидетельство того, что он дитя – романтической эпохи, дитя романтизма. И вот эту романтическую какую-то ноту интонацию он пронес через все свое творчество. И уже другая эпоха, были другие люди, уже другие художники входили в жизнь, уже другая жизнь совсем была, а он оставался верен самому себе.
К.ЛАРИНА – Потомки есть?
Г.ЧУРАК – Да. У него было 4 дочери, и у дочерей, естественно, были дети и мужья, и внуки Айвазовского, трое из внуков Айвазовского стали художниками-маринистами.
К.ЛАРИНА – Так.
Г.ЧУРАК – Довольно известными.
К.ЛАРИНА – Передалось по наследству.
Г.ЧУРАК – Да, передалось по наследству. Это художник Ганзен. Это художник Латрий. Это художник… сейчас, извините.
К.ЛАРИНА – Вы называете фамилии, я так понимаю, что они все не здесь жили-то?
Г.ЧУРАК – Нет, это все русские художники, получившие вполне российское такое образование. Арцеулов третий художник. Два из них были, вот Ганзен и Латрий, они были маринистами, а Арцеулов был, прежде всего, художником-графиком. Но он тоже не раз изображал море. Ганзен умер… он мигрировал в начале 1920-х годов, и умер в 1937 г в Дубровнике. Он там жил последние годы жизни.
К.ЛАРИНА – Тоже на море.
Г.ЧУРАК – Тоже на море, и тоже его стихия – это морская стихия.
К.ЛАРИНА – А вот скажите, пожалуйста, он же наверняка завещал какой-то свой дар?
Г.ЧУРАК – Да, но вот мы с Вами не коснулись такой очень важной стороны его и личности, и его жизни, и его деятельности. Он был человеком, очень открытым общественным каким-то явлением и действом.
К.ЛАРИНА – Благотворительностью занимался, да?
Г.ЧУРАК – Помимо того, что он был художником, он был широко таким деятельным человеком. Я уже не раз упоминала, что он жил, основное место его жизни была Феодосия. Он как-то в письме к Третьякову написал, что мой адрес – всегда Феодосия. На зиму художник мог уезжать в путешествие, уезжал в Петербург, в Москву, в другие города, а как только начинало веять весной, как сам говорил художник, он возвращался в Феодосию. И его всякого рода такие общественные действия были, прежде всего, обращены на свой родной город. Но достаточно сказать, что он как…написал в таком, это даже не завещание было, а такой дар художника городу. Он подарил городу 50 тысяч ведер воды в сутки из своего источника, который находился в его имении повыше в горах - Паши.
К.ЛАРИНА – Т.е. городской водопровод.
Г.ЧУРАК – Городской фонтан, где феодосийцы брали воду. И еще два вот таких вот водяных фонтана подарил городу художник. Он открыл в городе библиотеку, он открыл концертный зал.
К.ЛАРИНА – Картинную галерею.
Г.ЧУРАК – Картинную галерею, это он открыл… Он построил дом, и в своем доме, в мастерской своей открыл картинную галерею. И завещал свой дом и картинную галерею городу, со всеми картинами, которые были бы на день его смерти. И сейчас в этом доме находится Феодосийская картинная галерея, которая носит его имя.
К.ЛАРИНА – Все сохранилось?
Г.ЧУРАК – Все сохранилось и приумножилось, к счастью, приумножилось, не только сохранилось, но и приумножилось. Сейчас в Феодосийской галерее самая большая коллекция картин Айвазовского. И еще один момент: Айвазовским было в течение жизни устроено более 120 персональных выставок. Это нужно еще представлять себе, что это было время, когда он начал устраивать свои персональные выставки буквально с 1846 года, первая такая выставка была сделана. Не было принято еще делать персональные выставки.
К.ЛАРИНА – Почему?
Г.ЧУРАК – Ну, не была так еще развита художественная жизнь России того времени. И основное место, где устраивались выставки художественные, - это Академия художеств, Общество поощрения художников. Потом в Москве – Общество любителей художеств. Позже художественная жизнь стала более широкой и более такой открытой. И вот при жизни Айвазовского - более 120 персональных выставок было устроено. И каждую выставку он устраивал с благотворительной целью. Она устраивалась либо в пользу студентов, вдов художников, в пользу жертв войны и т.д., и т.д. И вся его жизнь была вот… многое, точнее, в его жизни было направлено на такое вот общественное служение. Не нужно идеализировать его, конечно. В нем было много и другого. Он очень любил почести, он очень любил награды. Вот в одном из самых последних портретов, автопортретов, где он изобразил себя уже таким старцем, маститым, автопортрет этот находится в Феодосийской картинной галерее, - он изобразил себя, где грудь у него вся просто увешана орденами и наградами. Ему это льстило, ему это нравилось. И он действительно был награжден, очевидно, всеми русскими орденами и множеством орденов европейских вообще других государств.
К.ЛАРИНА – Ну что ж, на этом мы заканчиваем. Жизнь Айвазовского была длинная, больше 70 лет он прожил, да?
Г.ЧУРАК – Подтверждаю. 83 года.
К.ЛАРИНА – 83 года, да? Мы уложили ее сейчас вот в эти 50 минут. Ну, я думаю, что какие-то основные вещи успели рассказать нашим слушателям. И благодарим Галину Сергеевну Чурак за удивительный рассказ. Спасибо.
Г.ЧУРАК – Спасибо большое.