Картина художника Лактионова "Письмо с фронта" - Эвелина Полищук - Собрание Третьяковки - 2006-05-07

7 мая 2006 года

14.08 – 15.00

В эфире радиостанции «Эхо Москвы» - Эвелина Полищук, старший научный сотрудник «Третьяковской галереи».

Эфир ведет – Ксения Ларина.

К. ЛАРИНА – 14 часов 12 минут. Еще раз добрый день. У микрофона Ксения Ларина, у другого микрофона Ксения Басилашвили. Добрый день, Ксюша.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Добрый день.

К. ЛАРИНА – И сегодня в преддверии праздника Дня победы мы с вами остановимся у картины Лактионова «Письмо с фронта». Об это картине мы будем говорить, и нам поможет наш сегодняшний гид – Эвелина Александровна Полищук – старший научный сотрудник «Третьяковской галереи». Здравствуйте.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Здравствуйте, Эвелина Александровна.

Э. ПОЛИЩУК – Здравствуйте.

К. ЛАРИНА – Но перед тем, как начать наш разговор, давайте мы очередной случай расскажем. И еще потом представим наши призы и подарки, которые мы подарим нашим слушателям и вопрос зададим.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Да, а случай в музее нам представит Лидия Ивановна Ромашкова. Она более, чем с 40-летним стажем работы в «Третьяковской галерее», а с 81-го по 2001-й год была главным хранителем «Третьяковки». Вот ей слово.

СЛУЧАЙ В МУЗЕЕ

Л. РОМАШКОВА – В 1982-м году было решение Совмина СССР о закрытии «Третьяковской галереи», в первый раз за все существование «Третьяковской галереи» надо было вывезти из нее все, даже в эвакуацию во время Великой Отечественной войны вывозилась не вся коллекция. Это было сделать невозможно: во-первых, краткие сроки, а, во-вторых, просто невозможно было. Невозможно было вывезти Антакурского, «Ивана Грозного», невозможно было вывезти тяжелые мраморы, это было время, когда надо все было сделать быстро. А нам нужно было решать, что мы все вывезем до последней маленькой вещички, для этого нужно было помещение, и поэтому было постановление правительства о том, чтобы нам выделили деньги. Финская фирма взялась за эту постройку. В течение одного года, в 85-м году уже стоял дом, мы начали переезжать. Сначала мы перевозили то, что мы могли сами руками, хранители, переносить. Но должна сказать, что рулон с Александром Ивановым выносили на руках, «Боярыню Морозову» выносили на руках. Вообще произошло необычное событие, мы ее везли по залам, везли-везли, она в дверь не входит. И я была потрясена, потому что ну как же ее в эвакуацию вывозили. Ее скатать нельзя на рулон, с тем состоянием крас. слоя, который у нее есть, ее катать нельзя. Вдруг я подумала, а давайте наверху постучим. И над порталом постучали, и оказалась пустота. И когда это вскрыли, там оказались две фанеры, которые закрывали щель, которую пробили в 41-м году, когда вывозили коллекцию. И мы тогда ее вывезли. И на руках, на таких больших полотнищах, которые даже замечательный Алексей Викторович Ковалев придумал, такие огромные полотнища с ручками, и мы все, взявшись за все это, не доверяя более никому, все: хранители, научные сотрудники, и все реставраторы - на руках ее спустили с лестницы и на руках несли ее в депозитарий.

К. ЛАРИНА – Ну что ж, возвращается в студию. Итак, «Письмо с фронта», Александр Лактионов. Я вот пыталась какую-то информацию найти - ну просто такой минимум, такой минимум из того, что я вообще нарыла в Интернете, я поняла, что сейчас будет все Эвелина Александровна опровергать, конечно же, как профессионал. Я поняла, что это практически художник одной картины, что больше никаких особых потрясений в его творчестве не было. Что я еще узнала про него? Что войну переживал он в Сергиеве Посаде и там же написал картину «Письмо с фронта», что была написана через два года после войны, в 47-м году, что за эту картину он получил Сталинскую премию, ну а потом всю жизнь сам или его ученики рисовали копии этой картины. Все! А, еще что Шилова он очень благоволил, очень хорошо к нему отнесся.

Э. ПОЛИЩУК – Это со слов, простите меня…

К. ЛАРИНА – Шилова, да.

Э. ПОЛИЩУК – Ну, это мне не известно, насчет Шилова. Ну что я могу вам сказать: многое правильно из того, что вы говорите. Так бывает: художник одной картины. Но более подробно я объясню, в чем тут дело. В «Третьяковской галерее» сразу после войны организовывались всесоюзные художественные выставки, то есть картины свозились из всех республик, тут даже не Россия была, а Союз, из разных городов. И все лучшее показывалось в «Третьяковской галерее». И вот на всесоюзной выставке 47-го года среди прочих вещей была картина Лактионова «Письмо с фронта», которая произвела невероятное впечатление.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Вы же были свидетелем этого.

Э. ПОЛИЩУК – Да, я все расскажу. Дело все в том, что вообще-то картины так просто не поступали на выставку, во-первых, их привозили во много раз больше, чем может вместить галерея, и кроме того тогда был строгий отбор и ценилась художественность и глубина образа и т.д., и т.д. И компетентное жюри из крупнейших художников заседало в залах «Третьяковской галереи». Вот туда свозили картины, они сидели в залах, а мы, сотрудники, я уже тогда там работала, бегали и слушали, это было очень интересно. Картину приняли. Споры там были всякие, но картина прошла. И вот в день уже открытия, обычно утром за два – три часа до открытия приезжала еще одна комиссия чиновников, от которых многое зависело. Они уже с другой точки зрения смотрели – с идеологической, политической. И вот на эту картину набросились. Почему? Они увидели, как она выделяется. Она висела на центральной стене. Они увидели, как сами сотрудники туда кидаются, как она… она у них тоже вызвала такое. И тогда они стали смотреть, а не опасна ли вообще такая картина. И в чем же они увидели идеологическую невыдержанность, почему? Потому что как же так, как показана советская семья и советские люди? Что это за дом такой с облупленной штукатуркой стена, проломленное крылечко, люди как-то бедно одеты, женщина в каких-то шлепанцах растоптанных. И это мы так представляем советскую семью, советскую действительность?!

К. БАСИЛАШВИЛИ – Победителей.

Э. ПОЛИЩУК – Да, победителей. А так как иностранцы же будут ходить, и что? Как эти иностранцы, что они подумают о нашей замечательной родине? Мы обомлели, с такой точки зрения мы не могли судить о картине, стали уговаривать, упрашивать. Ну хорошо, но если вы ее не снимете, то она не должна так бросаться в глаза. Нашли центральную стену! Повесьте так куда-нибудь.

К. ЛАРИНА – А можно сразу спросить вас?

Э. ПОЛИЩУК – Да.

К. ЛАРИНА – А что они приняли? Что они в качестве идеальной картины в тот момент представляли из того выбора?

Э. ПОЛИЩУК – Нет, таких не было. Они только походили и говорили, что не надо вешать. Мы, конечно, ее повесили. Но, надо было вешать так, что если они придут еще раз, чтобы они не очень ее заметили. И эту картину сослали в маленький проходной зальчик. Там как в первом этаже люди идут, анфилада зал огромных, потом проходной этот зальчик, и дальше опять идет… В этом зальчике, там с одной стороны окно и дверь. И вот в простенок между дверью и окном сунули, благо она вертикальная, она поместилась, повесили эту картину. Так что когда люди входят в галерею и идут по маршруту экскурсии, они ее просто не видят. Они к ней спиной идут прямо. Но когда люди возвращаются, они идут по тому же пути, и вот тут они спотыкаются, и тут начинается что-то невообразимое. Там стоят толпы, люди в восторге. Люди смотрят, некоторые даже плачут, потому что эта тема – «Письмо с фронта» - это то, что волновало всех людей. Только что окончилась война, не было семьи, которая бы не пострадала, у которой не было бы близких людей на фронте. И вот как они это ждали… то есть он затронул очень такой актуальный: война только кончилась, а многие не вернулись в этой войны. Поэтому очень действовало на людей, и главное, что она была так написана совершенно необычно. Он всю сцену пронизал солнцем, яркое солнце в прорыве там на этой терраске видно, зелень, небо голубое. И яркие краски… Детали очень выпукло, объемно, почти иллюзорно сделано, настолько иллюзорно, что каждый чувствовал себя участником этой сцены, как бы эффект присутствия. Вот это все действовало. И что получалось? Люди выходят и стоят. И те, которые входят, видят эту толпу, они тоже останавливаются. А что делать экскурсоводу? Он вообще не может с экскурсией протиснуться, а если протиснется, никто уже никуда не идет, все тоже стоят, смотрят. Это был кошмар. И что же? Художник Лактионов, который, придя в галерею, был очень обижен, что как, он знал, что его картина должна тут висеть, она вдруг где-то загнана в угол, совершенно не по свету, не так смотрится, он был очень обижен, расстроен ужасно. Ну, что делать. Ну, он ходил и смотрел, и видел, что же происходит. Она в углу, а все ее смотрят. Тогда он поинтересовался книгой отзывов. Пошел. У нас тогда были… все очень активно писали, зрители тогда были вообще, они не накормлены были искусством: тогда не было столько музеев, тогда не было галерей, тогда не было телевидения, и поэтому ходили же невероятно. И такой был интерес. Он прочитал эти книги отзывов. А там что ни отзыв – то Лактионов, что ни отзыв – то восторг. И тогда он взял и ходил как на работу каждый день, переписал все отзывы. Ну, ксерокса не было тогда. И он дома на машинке или кому-то дал, перепечатал в нескольких экземплярах. И это собрание сочинений он послал в Комитет по делам искусств, в ЦК партии, в Комитете по сталинским премиям, куда можно…

К. ЛАРИНА – Молодец! Сам себе агент.

Э. ПОЛИЩУК – Он всюду… На сталинские премии его никто не выдвигал, а он взял и послал, просто без всяких комментариев, просто взял и послал. Что было, что было! Представляете, глаз божий – глас народный. Да? Народ что можно?

К. ЛАРИНА – Народ выдвинул.

Э. ПОЛИЩУК – Народ выдвигает. В следствии чего художник Лактионов получает Сталинскую премию первой степени! Это была самая высокая награда. Она гораздо больше была в смысле денег, но главное – в смысле почестей.

К. ЛАРИНА – И статус какой сразу, да?

Э. ПОЛИЩУК – Да. После этого, конечно, крыша, между нами говоря, у него поехала. Он уже решил, что он вообще гений. И он уже в такой манере стал писать дальне, понимая, что значит, всегда будут восторги. Он не очень ошибся, кстати. Ну вот, эта картина.

К. ЛАРИНА – Извините ради бога, поскольку мы уже подошли к самому пику звездности, как это случилось, а вот важно понять, и для слушателей, думаю, тоже, а кем он был к этому моменту? Вот что такое был Лактионов?

Э. ПОЛИЩУК – Правильно, вот это я хочу сказать.

К. ЛАРИНА – Откуда он?

Э. ПОЛИЩУК – Лактионов родился в 910-м году в Ростове-на-Дону в рабочей семье. Отец его был кузнец, мать тоже была какая-то работница. С 4-х лет он стал рисовать, причем так, вот он умел точно так передавать объемно предметы. И все там бегали, смотрели, что за чудо, этот ребенок. И короче говоря, в 16 лет он поступил в Ростове-на-Дону в художественную школу. И там он проучился 3 года, до 29-го года, после чего поехал в Москву и хотел там где-то поступить учиться, ну, хотя бы на художественный, такой был рабфак. Но для того, чтобы поступить в рабфак, у него должен был быть рабочий стаж. Принимали туда только так. Он вернулся в Ростов-на-Дону и был кузнецом, он был токарем, маляром. Но попутно он сидел и все время писал работы. А когда он достаточно их накопил, он поехал в Ленинград и решил поступать в Академию художеств. И в Академию художеств его приняли с тем, что он привез, когда посмотрели все. И на втором курсе он уже попал в мастерскую Бродского. Вот это очень важный момент. Дело в том, что Бродский в это время был самым знаменитым художником, самым крупным и известным. Он был знаком с Горьким, без конца его писал, бывал на Капри, он был другом Горького. Он был известен еще до революции своими портретами. И многие богатые люди просто заказывали ему портреты. Вообще, Ленинград наводнен Бродским в частных собраниях. Он писал портреты, он писал пейзажи. Но потом он был известен свой ленинианой. И в галерее всегда висела его картина «Ленин в Смольном».

К. БАСИЛАШВИЛИ – И сейчас висит.

Э. ПОЛИЩУК – И сейчас висит. И в «Музее Ленина». Его два варианта сделали. И тоже всегда там, до сих пор, эту картину воспринимали очень тепло, потому что там Ленин не на котурнах, не Ленин на броневике и не какие-то, а вот скромно. Находили в ней какой-то демократизм нового жанра масс. Вот так. И надо вам сказать, что одновременно с Лактионовым в мастерской Бродского учились: Владимир Серов, который потом стал президентом академии СССР, Непринцев, который потом написал «Отдых после боя» - знаменитую картину, Грицай, Борис Щербаков, многие другие известные художники, но все они несли на себе печать своего учителя. Настолько сильно был его авторитет, школа, манера. Это просто можно было всегда узнать школу Бродского. У них всегда очень законченные вещи, очень прорисованные, всегда с большой ролью деталей и т.д. Но Лактионов в этом плане перешиб всех.

К. ЛАРИНА – То есть он был первым учеником?

Э. ПОЛИЩУК – Ну вот, он окончил эту академию в 38-м году. Но в 36-м, еще учась, уже был преподавателем там. А потом, когда он ее окончил, он поступил, его приняли в аспирантуру.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Там же?

Э. ПОЛИЩУК – Там же. И он был в этой аспирантуре до 44-го года.

К. ЛАРИНА – Но подождите, все это время он еще не выставлялся, его не знали?

Э. ПОЛИЩУК – Нет, я сейчас расскажу.

К. ЛАРИНА – Его знали как художника уже, да?

Э. ПОЛИЩУК – Да. Выставлялся, уже в «Третьяковке» был, я сейчас расскажу. Он начинал как портретист. И вот он создал портрет Бродского прежде всего, своего учителя, который в «Русском музее» есть. И он написал портрет известного летчика Водопьянова, героя Советского Союза. А в 40-м году, важно запомнить, в Ленинград из Москвы приехал МХАТ на гастроли.

К. ЛАРИНА – Качалова нарисовал тогда?

Э. ПОЛИЩУК – Да. Не только Качалова. А он задумал цикл портретов. Графические, были и живописные, но в основном карандаш сангина. И вот они приехали, и он написал этих мхатовцев. Но кого он писал? Качалову написал, Москвина написал, Топоркова написал, Книппер-Чехову. Вот каких он писал людей. И все они были приобретены «Третьяковкой галереей».

К. ЛАРИНА – Эвелина Александровна, простите, ради бога, мы должны прерваться для выпуска новостей, сейчас послушаем новости, потом продолжим программу. Напомню, что сегодня мы говорим о художнике Александре Лактионове, конкретнее, о его картине «Письмо с фронта», а в гостях у нас Эвелина Полищук.

НОВОСТИ

К. ЛАРИНА – Напомним, что сегодня у нас в гостях Эвелина Полищук – старший научный сотрудник «Третьяковской галереи». И говорим о судьбе Александра Лактионова, автора картины «Письмо с фронта», которая является сегодня нашей главной картиной в сегодняшней передаче. Перед тем, как продолжить наш разговор с Эвелиной Александровной, мы должны все-таки объявить наши призы и задать вопрос. Да, Ксюша?

К. БАСИЛАШВИЛИ – Обязательно. И вот какой вопрос сегодня мы придумали для вас. Известно, что Александр Лактионов писал портреты известных людей своего времени. Так вот, портрет какого космонавта написал этот художник. За правильные ответы, которые вы пришлете на пейджер 725-66-33, вы получите либо путеводитель, либо каталог, либо билет про «Третьяковской галерее», пожалуйста, еще раз повторю номер пейджера 725-66-33.

К. ЛАРИНА – Только один космонавт был в его галерее?

К. БАСИЛАШВИЛИ – Только один космонавт.

Э. ПОЛИЩУК – Я знаю одного.

К. ЛАРИНА – Только не говорите, кто это. А то наши слушатели должны это сказать первыми, быстрее, чем мы с вами. Так что ждем ваших правильных ответов, а сейчас давайте еще одну рубрику послушаем. Мы ее очень любим – это «Любимая картина наших гостей». Поскольку все наши гости, конечно – завсегдатаи «Третьяковской галереи», я думаю, что и Эвелине Александровне будет интересно послушать выбор такого известного политика, как Валерия Ильинична Новодворская, которая тоже частенько бывает в залах «Третьяковки».

ЛЮБИМАЯ КАРТИНА

В. НОВОДВОРСКАЯ – В «Третьяковке» я всегда, посмотрев обязательную программу, все, что там висит, я всегда возвращалась к Левитану. Но Левитана, по-моему, ни с кем нельзя сравнить именно за то, что Левитан писал русскую природу с печалью. Он писал ее с большой печалью и с тоской. Чувствуется страдание, хотя, казалось бы, ну чего там страдать: омут и омут. А у него природа печальна. По-моему, он суть России уловил, что в России даже природа излучает эту тоску, несбывшуюся безнадежность. Левитан не имеет себе равных и вот рядом с ним, ну, правда там немножко другой контекст, «Россия христианская», Нестеров. Нестеров, по-моему, очень хорошо понял, что христианство – это не такая уж жизнерадостная религия, это достаточно печальная вещь и очень такая трансцендентная и перпендикулярная всему, и жизни. Поэтому все его «Северные скиты», «Видение отрока Варфоломея», прямо скажем, немного счастья. Это как раз то, что мы в христианстве не уловили и то, чего сейчас нет. У Нестерова нет официозного христианства, нет государственного христианства, у него другое христианство – катакомбное, то, которое ушло в ГУЛАГ, ушло за границу, для немногих, христианство для избранных.

К. ЛАРИНА – Очень интересно иногда послушать человека, который занимается, казалось бы, совсем другой деятельностью, далекой от искусства. Я видела, с каким интересом слушала Эвелина Александровна этот небольшой монолог Валерии Новодворской. Но скажите, все-таки точные наблюдения у известного политика по поводу… Точные наблюдения у Новодворской были?

Э. ПОЛИЩУК – Ну я вам вот, что скажу. Нельзя сводить Левитана только к печальному образу.

К. ЛАРИНА – Но это она почувствовала.

Э. ПОЛИЩУК – Но это там действительно есть. Это действительно есть. Но вообще, на творчество Левитана многое влияло. Во-первых сама его биография, сама его тяжелая жизнь, черта оседлости, которая была тогда, потому что он еврей. Но в конце концов он был и признан, и знаменит. И все. У него было большое сердце. Он ведь очень рано умер, понимаете. И это все вместе складывалось. Но при том вспомните его «Свежий ветер», «Волга», его «Солнечный март», у него было и то, и другое. Или тончайшая его «Березовая роща», но были просто трагические вещи, как «Над вечным покоем», например.

К. БАСИЛАШВИЛИ – А еще отдел графики недавно показал его графические произведения, рисунки, так там вообще цветущие сады, то есть то, чего мы не знаем.

Э. ПОЛИЩУК – И он очень разный, Левитан. Он один в молодые годы, и более драматичный – это уже зрелые и последние годы, когда «Над вечным покоем», «У озера» - одна из последних вещей. Вот там уже более такие драматичные.

К. ЛАРИНА – А вот пусть это будет поворотом в нашем разговоре, поскольку все-таки действительно жизнь художника, она определяет и его творчество, то, что на выходе, на выдохе, что называется. Вот что в этом смысле можно сказать о Лактионове? Здесь какая-то есть связь его какой-то внутренней жизни, его внутренних сомнений или устремлений с тем, что получалось в итоге на холсте, или нет?

Э. ПОЛИЩУК – Я вам сейчас скажу. Я Лактионова лично знала. То есть не так, чтобы близко знакома, но он бывал в «Третьяковке», и мы устраивали, как раз я устраивала (я руководила этим отделом), мы устраивали встречи с художниками. И он был, и тогда он нам рассказывал (я потом вам расскажу) историю создания, кстати, вот этой картины «Письмо с фронта», так что мы с ним общались. И потом в «Третьяковке» есть его автопортреты. Между прочим, он много писал своих автопортретов. Но есть одно, что объединяет и все его автопортреты, его все. Это был человек без улыбки. Я ни разу не видела, как Лактионов улыбается. И если вы посмотрите, даже в каталогах его внешний вид, все, он мрачный, эти темные, такой исподлобья взгляд, и какой-то он даже: не на вас смотрит, он смотрит в себя как будто. Вот что-то в нем такое было, в этом человеке. Было. Это мое представление. А теперь что касается его картины.

К. ЛАРИНА – Хорошо. Я вас умоляю, а то потом не хватит времени, просто к тому, что вы сказали, к вашему наблюдению, что он очень много писал своих автопортретов, вот это о чем-то говорит? Это можно как-то связать с какой-то характеристикой человеческой?

Э. ПОЛИЩУК – Да нет.

К. ЛАРИНА – Многие же художники этим увлекались.

Э. ПОЛИЩУК – Да. У него был… он хотел выразить себя. Понимаете, Лактионова критиковали. Но на этой картине еще не так, а дальше это все возросло. Вот, за что. Что он очень объемно, мастерски реалистическим методом, что его картины очень законченные, он передает зримый мир, но в то же время он не передает внутренний мир людей, его персонажам не хватает какого-то характера запоминающегося, психологической выразительности, то есть он идет от традиций больших мастеров, он идет от традиций передвижников, и от XYIII века он идет, а вот это ему, видимо, не надо. Понимаете, какая вещь. например, художник Яконсон, однажды выступая на обсуждении всесоюзной выставки, я помню, это было в помещении ЦДРИ, и там он читал свой доклад, и в частности там он касался и Лактионова. Но и кто-то, видимо, ему там задал вопрос по поводу Лактионова, он сказал, вы понимаете что, Лактионов несколько особняком стоит в нашем творчестве. И тут дело, говорит, не только в его желании, в его манере – сложнее. Я разговаривал с врачами (какими-то окулистами – не знаю), и мне один очень крупный специалист, говорит, сказал, что у Лактионова совершенно особое устройство глаза.

К. ЛАРИНА – Да что вы!

Э. ПОЛИЩУК – Вот такое: он мир воспринимает стереоскопически, что здесь много идет, конечно, от школы, но многое еще идет от того, что он по-другому не видит и по-другому не может.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Простите, это он его так защищал тем самым? У меня такое ощущение, что это могло быть и легендой, потому что тем самым он защищал его от того, чтобы его не обвинили в формализме.

Э. ПОЛИЩУК – Может, правильно. Да, совершенно.

К. БАСИЛАШВИЛИ – А его не обвиняли вообще в формализме после этого?

Э. ПОЛИЩУК – В формализме его не обвиняли. Нет. Художники его обвиняли в натурализме.

К. БАСИЛАШВИЛИ – А там, по-моему, настолько уж все были натуралисты, такие портреты писали!

Э. ПОЛИЩУК – Но дело в другом. Они писали, да.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Все членов политбюро, ЦК.

Э. ПОЛИЩУК – Но он еще другую вещь сказал, что такого мастера, как Лактионов, в этом смысле, больше нет, я, например, так не умею вот выписать. Это не думайте, это величайшее мастерство. Но вот так.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Теперь талант объясняется, оказывается, особым строением зрачка!

Э. ПОЛИЩУК – Ну это мнение такое, может быть, это как шутку можно воспринимать. Но дело заключается в том, что (ну это моя фраза, это никто не сказал, это мне пришло в голову, когда я это все анализировала) у него были говорящие детали, но у него не было говорящих людей. Вы понимаете, какая вещь. Вот семья. Да, семья изображена в неожиданный момент, письмо с фронта, она объединена единым настроением, это все волнует людей, потому что это передано, то, что он хотел сказать: вот, долгожданное письмо с фронта. И люди обычные простые, он там, может, и не ставит цель раскрывать их характер, надо думать, что он мог… он этих людей знал, это ведь его семья. Знаете, это его жена и его дети. А дом – это его дом в Загорске. Академия была в эвакуации в Загорске. Он там жил. Он в это время был аспирантом академии (почему он не был на фронте), он там работал как художник, он работал как преподаватель, он был там.

К. ЛАРИНА – Значит, это все реальные люди?

Э. ПОЛИЩУК – Это его семья, это люди, которых он знал. А это его друзья. Вот этот военный, которого он там изображает, он там встретил такого, это отсюда замысел пошел. Это я могу потом сказать. Но вот этот, который там, Нестерерко его была фамилия. Это молодой художник, фронтовик, десантник, который был на фронте, он большой был друг Лактионова, он согласился ему позировать. Почему он в такой форме, почему он так одет, почему? Ведь понимаете, у Лактионова очень давно была задумала эта картина «Письмо с фронта». Он наблюдал жизнь этого маленького провинциального городка, людей, там войны не было, но люди переживали, что письма с фронта, ждали. И вот он задумал, описать жизнь, как люди жили, как они переживали войну, хотя на фронте они не были. Но он никак не мог найти завязку, откуда это письмо, как это все. И однажды, идя по улице в Загорске в солнечный такой день, он встретил солдата, вот точно так одетого, с палкой, рука на перевязи, шинель он несет в руке, скатку этой шинели. И он чего-то так оглядывается, увидев Лактионова, подошел и попросил, вот я от друга своего с фронта привез письмо, как бы мне найти вот адрес. Его как током ударило. И это сразу стало его картиной. Он сразу понял, что вот это принес он. Но куда он принес? Какой дом? Где? В комнате? Нет. И он понял, что для того, чтобы показать вот этот городок и этот свет, воздух, солнце, и эту радость, переданную через краски, он должен их поместить на крыльцо.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Можно так сказать, что в этот период правления Иосифа Сталина это была первая и последняя такая неофициозная картина, посвященная Великой Отечественной войне?

Э. ПОЛИЩУК – Нет, так, может быть, нельзя сказать. Но она одна из первых, во всяком случае была. Это одна из первых. Но потом разные писались. Но эта была первая.

К. БАСИЛАШВИЛИ – Что, писались так вот непарадно одетые все, да? Такое было?

Э. ПОЛИЩУК – И Сталин-то, собственно, уже кончался, простите. Это 47-й год, а Сталин умер в 53-м. Нет, были. Но я вам должна напомнить еще одну картину, которая показывала по-другому, но тоже это тот же период, конец войны. Конец войны, и тоже собирала толпы, и тоже ученика Бродского. Только другого художника. Это Принцев, «Отдых после боя». («Василий Теркин»). Это же тоже было как разорвавшаяся бомба, ведь толпы стояли перед этой картиной. Почему? Потому что впервые. Но там другое. Там художник именно раскрыл психологию вот этих солдат. Но это не просто массовая сцена, как писали, они все живут, у каждого свой характер. Все они объединены чем? Смехом. Он шел, он очень смотрел, конечно, на Репина, на его запорожцев, которые пишут письмо турецкому султану, но это не репинское мастерство. Но мысль. Там ведь что? Репин показывает смех. Но они же все разные и смеются по-разному. И он: они все смеются, но по-разному. Найденный жест, найденный этот Василий Теркин. Все кричали. Не было, что в основе Василий Теркин, еще об этом не писали. Но не все сразу. Они даже картину назвали «Василий Теркин». Понимаете, это были живые люди. Вот этого Лактионов не мог нигде. И отсюда его мрачность.

К. ЛАРИНА – То есть он это понимал?

Э. ПОЛИЩУК – Он это понимал. Его критиковали. Он стремился, но…

К. БАСИЛАШВИЛИ – А что писали? Мне хочется очень… Я знаю, что Эвелина Александровна принесла цитаты, мне бы не хотелось, чтобы они ушли. Ведь он же писал еще и Пушкина в Михайловском.

Э. ПОЛИЩУК – А вы считаете, что здесь достаточно о картине?

К. БАСИЛАШВИЛИ – А у нас уже…

К. ЛАРИНА – Времени не хватает.

Э. ПОЛИЩУК – Ну хорошо, тогда я вам скажу. Были у него еще картины бытового жанра, на новую квартиру была картина – тоже стояли толпы. Но уже отзывы были не такие, потому что, что там кричали, стоя у картины: «Кошка как живая! Фикус как живой, со всеми прожилками!» - я это помню, но спросите меня, помню ли я хоть одного человека. Помню какую-то тетку с платочком на голове, и больше ничего не помню. Людей нет. А потом «Обеспеченная старость» - была такая картина.

К. ЛАРИНА – Вот, кстати, наши слушатели называют эту картину шедевром. Тут вот одна женщина.

Э. ПОЛИЩУК – Кто называет?

К. ЛАРИНА – Нам написали на пейджер. Вот шедевр его «Обеспеченная старость».

К. БАСИЛАШВИЛИ – Это мхатовцы, артисты старые.

Э. ПОЛИЩУК – Там старые артисты, но ведь понимаете, их характеры, Образы не раскрыты. Умильные улыбки – это же такая картина, показать, как у нас заботятся о старости. Мы знаем, как у нас заботятся о старости. Они же там, в этом доме престарелых, конечно, там было получше, чем в других домах, но тем не менее. Но не важно. Приторная, слащавая, по-моему, картина. Но самое ужасное вот в чем заключается. Когда человек пишет просто жанровую картину с обычными людьми, не с какими-то известными героями, это еще как-то может пройти. Но когда человек пишет какого-то очень известного писателя, поэта, ученого, он же должен дать его образ, он должен раскрыть. И вот он пишет картину «Пушкин в Тригорском». Огромная картина, она в центральном зале «Третьяковки» на всесоюзной выставке занимала всю стенку. Эта картина ужасная. Я ее больше нигде никогда не видела, не знаю, где она. Значит, что. Прудик… Ну кто был, знает, это длинная скамейка, ее называли «онегинская», над ней такоая огромная ветка, и сидит в уголочке маленькая, щупленькая, худенькая такая фигурка, прищепленная к этой скамейке, это Пушкин. Все. Только ничего. Общий облик, и больше… это Пушкин. Стояли толпы. Восторгались: «Листья! Листья! Как листья написаны! Ты посмотри! Кора дерева какая!» Все. А потом появились вот в книге отзывов. Это я должна прочесть. Я запомнила, это у меня память такая. Я запомнила, ну, еще записала себе на всякий случай. Стихи были такие: «Огромный сук, бордюр из клена, из листьев пестрых винегрет, картину называют «Пушкин», а Пушкина в картине нет».

К. ЛАРИНА – Какой-то талантливый поэт написал.

Э. ПОЛИЩУК – А второй – это вообще. Это, наверное, какой-то пушкинист писал, я думаю: «Во мраке царских бастионов меня не вешал Николай. Пылай, народный гнев! Пылай! Меня повесил Лактионов!» - и подпись: «Александр Пушкин». Причем подпись сделана точно, это подпись Пушкина. Это какой-то пушкинист, наверное, это делал и все это знал. То есть, понимаете, уже отзывы – таких восторгов, как было «Письмо с фронта», мы больше уже нигде не нашли. Так что в этом смысле он был фигурой трагической. Мы же знаем Пушкина знаменитые портреты Кипренского, Тропинина, но ведь мы понимаете… Потом, вот что я хочу, там же раскрыт образ, причем они разные, два художника. Но это Пушкин, у Кипренского - это как бы памятник Пушкину, так он изображен, такое впечатление, минута, и сейчас польются стихи, это, наверное, он сейчас будет считать: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный». Вот это такой Пушкин у Кипренского. А у Тропинина в бытовом плане, но это Пушкин, он дома, он за столом, вечер, ночь, и вот он пишет стихи. Это Пушкин. А здесь вот.

К. ЛАРИНА – Эвелина Александровна, к сожалению, время нашей передачи истекло. Вы, конечно, замечательный рассказчик. Огромное вам спасибо. И самое главное, что очень хочется мне лично, не знаю, как нашим слушателям, вот после разговора с вами пойти в «Третьяковку» и проверить, свои впечатления сверить с вашими. Конечно, хочется увидеть. Поэтому огромное вам спасибо.

Э. ПОЛИЩУК – А когда хоть умер, это надо сказать.

К. ЛАРИНА – В 72-м году, скажите.

Э. ПОЛИЩУК – Молодым еще от болезни сердца.

К. БАСИЛАШВИЛИ – И мне хочется еще поздравить Эвелину Александровну с 9-м мая, потому что она помнит, как объявляли этот день.

Э. ПОЛИЩУК – Я блокадница вообще. Я в «Третьяковке» с войны работаю, 61 год. Они меня называют живой легендой.

К. ЛАРИНА – Ну они правы. Мы сегодня в этом убедились.

Э. ПОЛИЩУК – Ну вот, пока легенда не стала мертвой, я еще что-то успела вам рассказать.

К. ЛАРИНА – А знаете что, Эвелина Александровна, может, вы еще кого-нибудь выберете для себя из картин, про которые мы будем рассказывать в нашей программе и придете к нам еще раз? Потому что с вами очень интересно разговаривать. Подумайте.

Э. ПОЛИЩУК – Надо будет подумать. А что я хотела сказать, например, книги отзывов – это уже я вам хочу рассказать, вам будет очень интересно – ведь вы же знаете, что были… не все могли писать художники. Ведь они, например, они не могли писать «ню».

К. ЛАРИНА – Обнаженную натуру.

Э. ПОЛИЩУК – Что вы? В нашем целомудренном государстве это было совершенно невозможно. Это первый прорыв сделал Пластов, написав картину «Весна». Так тоже! Ну как же!

К. БАСИЛАШВИЛИ – А вот давайте мы о ней и поговорим, об этой картине в следующий раз. Давайте?

Э. ПОЛИЩУК – Пожалуйста.

К. ЛАРИНА – Сейчас договоримся. Мы уже заканчиваем, Эвелина Александровна. Мы должны из эфира выйти, мы сейчас вместе выйдем.

Э. ПОЛИЩУК – Но тогда вы будете возить меня…

К. ЛАРИНА – Сейчас-сейчас мы договоримся. Я просто хочу уже выйти из эфира, никак не могу вырваться отсюда. Последнее. С наступающим вас праздником поздравляем! Чтобы вы этот день провели хорошо.

Э. ПОЛИЩУК – Спасибо.

К. ЛАРИНА – И с радостью. И надеюсь, что мы встретимся в нашем эфире. Спасибо вам огромном еще раз.

К. БАСИЛАШВИЛИ – На выставке, приуроченной к юбилею «Третьяковки» в Лаврушенском переулке, представлена коллекция из собрания «Русского музея»: акварели, рисунки, дружеские шаржи и карикатуры. Графическую коллекцию дополняют вещи, позволяющие почувствовать стиль эпохи, мебель, канделябры и фарфор – тоже из собрания «Русского музея». Тонкие акварельные портреты Петра Соколова, обманки Федора Толстого, работы академистов братьев Брюлловых, зарисовки южных поездок и экспедиций на Везувий. Представления об академической выучке дают рисунки также обнаженных моделей Иванова и Кипренского рядом на одной стене. Найти десять отличий довольно сложно, вот что значит одна школа. Дух столичной жизни особого простора дворцовых видов оставленный в альбомах прекрасных хозяек, пейзажи на память, наброски с балов и театральных премьер. Экспозиция не просто дает представление о рисунке и акварели в русской культуре, воссоздана атмосфера Петербурга XIX века. Вот втором зале обратите внимание не друже6ские шаржи архитектора Кваренги – знаменитого архитектора в две вечера рисовали Кипренский и Орловский, и понятно, почему: нос господина Кваренги был не мене выдающимся, чем его строения. «Третьяковская галерея», Лаврушенский переулок, до конца июня. Сегодня же у вас последняя возможность посетить уникальную выставку «Русский символизм. Голубая роза». Крымский вал. Кассы работают до шести вечера. Людей, неравнодушных к природе, изначальной, от которой мы давно отвыкли, ждут в «Палеонтологическом музее», здании, сконструированном целенаправленно под этот естественный исторический музей, вы найдете крупнейшую в мире коллекцию древних организмов, геологических экспонатов. Один из них выставлен сравнительно недавно. Это найденный в Монголии скелет гигантского зауролофа или утконосого динозавра. Такие населяли землю около 1000 миллионов лет назад. Этот трогательный персонаж мог ходить на маленьких копытцах и плавать, с равной грациозностью перемещая свое немаленькое 15- метровое тельце по просторам земным и водных. Зауролофа и других милых животных теперь найдете только в музее палеонтологическом имени Орлова на Профсоюзной улице.