Майя и другие (к 90-летию Майи Плисецкой) - Сергей Николаевич, Азарий Плисецкий - Непрошедшее время - 2015-11-22

МАЙЯ ПЕШКОВА: Книгу «Майя и другие» представляет главный редактор журнала «Сноб» Сергей Николаевич, а своими воспоминаниями о Майе Михайловне делиться ее брат, артист балета, Азарий Плисецкий на «Эхе Москвы» у Майи Пешковой в «Непрошедшем времени» воскресным утром в 8:35. 90-летие Майи Плисецкой отметили в белокаменной гала-концертом в Большом театре, в зале Чайковского, выставкой в музеи Бахрушина, а также в Соборе Петра и Павла. Книгоиздание порадовало выходом сборника «Майя и другие», совместной книжной серии журнала «Сноб» издательства «АСТ». О чем рассказывает автор идеи, театральный критик и составитель сборников этой серии, главный редактор журнала «Сноб» Сергей Николаевич. СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ: Кто-то даже написал в «Фейсбуке», что как будто рушатся стены отчего дома – да? – вот с ее уходом таким каким-то внезапным, стремительным, действительно в нашей жизни что-то изменилось, потому что она была всегда для очень многих поколений, и даже тех, кто был абсолютно равнодушен к балету, но все равно имя Плисецкая Майя Михайловна, некий знак времени. Это наше детство. Это наша юность. Это наша гордость. М. ПЕШКОВА: Даже старый фильм «Два капитана». С. НИКОЛАЕВИЧ: Да. Как-то мы обсуждали вот что из советского времени, из советской жизни, есть какие-то такие абсолютно позитивные знаки, абсолютно позитивные образы и пришли к выводу, что, наверное, их не так много, но два точно есть. Это имя Юрий Гагарин и имя Майя Плисецкая. Это дает ощущение, ну, я не знаю, великой страны, великого времени, великой эпохи. Вот они аккумулировали в себе вот эти надежды и гордость за нашу страну, за наших людей. Вот они представляли нас на планете. Поэтому вот ее уход он, конечно, вот как-то так поменял эту всю диспозицию, тем более это произошло накануне юбилея. Я за год где-то с ней говорил: «Ну, Вы готовитесь, Майя Михайловна?», - все-таки ее юбилеи всегда становились такими кульминациями и театрального сезона, и вот как-то жизни вот целого поколения, потому что все мы стремились в этот день в Большой театр, или вот как это было на ее 80-летие в Кремлевский дворец съездов. «Я не думаю об этом, я боюсь об этом думать», - хотя на самом деле, кажется, никогда ничего не боялась, но она так сказала. Но подготовка меж тем к фестивалю, балету, вот этому юбилею, а это всегда за собой влекло и какую-то большую программу: и выставку в Бахрушинском музее, и какие-то спектакли на разных сценах, и, конечно, большое грандиозное гала в Большом театре. Подготовка велась и в рамках его, и мы об этом с Майей Михайловной много говорили, мы хотели издать альбом. Дело в том, что и иконография Плисецкой огромная. Несколько очень хороших изданий в свое время осуществилось, но они, в общем, были посвящены балету, это, как правило, было из архивов Большого театра, из архива Майи Михайловны взяты эти фотографии. Но есть огромный корпус фотографический, который существует на Западе, потому что, в общем, она была первая и, наверное, единственная великая, русская, советская балерина, которую снимали великие фотографы. Это началось буквально в начале 60-х годов, первый же ее приезд в Америку. Это был колоссальный успех. И такая знаменитая редакторша моды Диана Вриланд, редактор «Vogue», увидела в Плисецкой, ну, буквально вот эту новую балерину, балерину нового поколения, такую музу современного танца. И она договорилась с Ричардом Аведоном, лучшим фотографом того времени, чтобы сделать такую фотосессию. Причем Плисецкая мне рассказывала, есть подробный рассказ, как это было, и как она была занята круглые сутки в театре, и она могла приехать только ночью, а потом были какие-то у нее еще переезды по Америке, были большие гастроли Большого театра. И Аведон не очень хотел ее снимать. У него был день рождения. Он был совершенно не настроен этим заниматься. И вот среди ночи, среди ночи доставались какие-то платья, носились по всему Нью-Йорку, собирали какие-то драгоценности, какие-то шиньоны, какие-то значит эти самые всякие украшения. И произошла грандиозная история. То есть Майя, она обладала этим гениальным даром, вот даже самых вялых, самых каких-то усталых и незаинтересованных мужчин как-то зажигать, вдохновлять. В ситуации болеро, вот женщина на красном столе, вот так сказать, она поднимает их всех, вот они все сейчас будут в нее влюблены, вот сейчас все они ее будут домогаться – это ситуация ее жизни на самом деле, и эта ситуация этой съемки. И вот этот усталый Аведон начал фотографировать. Там бегал его маленький сын. Значит, как-то все прибирали, и постепенно, постепенно становился спектакль, центром которого была Майя. Эта съемка есть. Ричард Аведон уже давно умер, и я связался с его фондом. С ним все очень сложно. Американцы в этом смысле, ну, как-то они не торопятся, они понимают, что Аведон уже принадлежит вечности, купить эту съемку с Майей Плисецкой это для нас очень дорого. Есть еще один знаменитый фотограф и одна тоже замечательная фотосессия Сесила Битона. Сесил Битон знаменит, ну, наверное, нашим слушателям «Эха Москвы», он был автором костюмов и вообще всего стиля знаменитого фильма «My Fair Lady» с Одри Хепберн. Вот вся эта черно-белая графика – это Сесил Битон, лучший фотограф Англии, личный фотограф Елизаветы II и так далее, и так далее. Он сделал фотосессию с Майей Плисецкой. Это есть в архиве аукционного дома «Сотбис». Я тоже хотел достать эти фотографии и, наконец, показать их нашим любителям балета, тем кто не видел Плисецкую, может быть, в ее лучшие времена, вот эти все красивые съемки и даже кто-то что-то мне обещал на тему благотворительности дать эти деньги, достать деньги. Но в результате выяснилось уже вот после смерти Майи Михайловны, что все эти благотворители куда-то делись. К сожалению, найти нужные средства для издания этого альбома мне не удалось. И знаете, как часто бывает, вот так от отчаяния и от безвыходности, и от ощущения своего долга просто перед Майей, потому что мы это обсуждали, мы об этом мечтали, мы хотели это сделать, я решил, что все-таки мы издадим книжку, но без этих фотографий. И мне в этом смысле очень помог фонд Бориса и Инары Тетеревых. Это рижский фонд. Он как раз спонсировал фестиваль «Тет-а-тет», где был показан спектакль «Бродский – Барышников», каким-то большим энтузиастом этой истории стало издательство «АСТ» и редакцией Елены Шубиной, с которыми мы сделали уже семь книг, ну, конечно, редакция родного журнала «Сноб» тоже помогла. В общем, короче мы собрали книжку, которая называется «Майя и другие». И из всех этих великих фотосессий там будет несколько фотографий, которые были мне подарены в свое время Беттиной Раймс. Есть такая очень известная французская фотограф. Это была фактически последняя фотосессия, которая была сделана с Майей Михайловной. Мы сделали ее в 2005 году как раз к ее 80-летию. Она очень гордилась этой съемкой, потому что, ну, во-первых, Беттина Раймс действительно знаменитейший фотограф более такого молодого поколения. Она снимала Мадонну. Она снимала Кейт Мосс. Она снимала всех великих звезд последнего времени, скажем так. И она и подошла к этой съемке очень как-то так оригинально, по-своему. Это совершенно другой взгляд на Плисецкую, Плисецкую уже в возрасте, такую гранд-даму, скажем так. Съемка получилась, мне кажется, очень красивой, очень выразительной, очень драматичной. Потрясающий был момент, когда она позировала для Беттины Раймс, я присутствовал при этом, потому что она попросила включить «Адажиетто» из Малера, и она фактически протанцевала нам руками всю «Гибель розы» и какие-то мгновения «Кармен». Это был такой восхитительный спектакль. Я был ему свидетель. Это одно из самых, может быть, таких выразительных мгновений в моей жизни. Так что это вот запечатлено, и это в этой книге. Но кроме Майи мы собрали еще целый ряд историй о таких знаменитых женщинах XX века. Они действительно другие и некоторые с нею были связаны как, например, Элизабет Тейлор, которая была ее и поклонницей, и зрительницей. Есть их фотографии вместе. И Марлен Дитрих, и Симона Синьоре, которая была на ее «Бахчисарайском фонтане» в свое время и так далее, и так далее. То есть мы собрали некую коллекцию вот этих женских портретов. Они были напечатаны в свое время в журнале «Сноб», в декабре прошлого года. Плюс есть проза. Ну, в общем вот получилась такая книга «Майя и другие». М. ПЕШКОВА: Своими воспоминаниями о семье, о Майе Плисецкой поделился приехавший на 90-летие брат Майи Михайловны, артист балета, работавший с крупнейшими балетмейстерами века Морисом Бежаром, Роланом Пети, Азарий Плисецкий. АЗАРИЙ ПЛИСЕЦКИЙ: Родился в Москве, на Арбате… М. ПЕШКОВА: Грауэрмана? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Роддом этот. Да. Вот я оттуда вышел в свет. Но совсем недолго пробыл на свободе, и когда мне исполнилось 8 месяцев, уже мать арестовали после ареста отца. И мы с мамой попали сначала в Бутырку, в эту башню круглую, и пробыв там около месяца, мы отправились в длительное путешествие в товарнике в сторону Караганды. М. ПЕШКОВА: Это тот знаменитый женский лагерь? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Он только открылся тогда. Это лагерь с чудным названием «АЛЖИР» - Акмолинский лагерь жён изменников Родины. Мы были одни из первых поселенцев этого лагеря. Это недалеко от Астаны, примерно 50 километров грунтовой дороги. Мне довелось там побывать более полувека спустя, когда открывали там мемориал. Так что я воочию видел это место, где был лагерь, эта точка. И там я научился ходить. Когда меня спрашивали: «Сидел ли там?», - я говорил, что: «Я там не сидел, я там лежал». Но ходить научился в этом лагере. И вскоре благодаря стараниям нашей тети Суламифь Михайловне Мессерер, она сестра мамы, которая взяла на себя смелость пойти обивать пороги влиятельных людей, у начальства, добилась аудиенции у высокопоставленного, по-моему, это был Меркулов, – я не помню кто, – который дал разрешение на выпуск мамы из лагеря и с переводом на поселение. И вот когда мне было уже более двух лет нас выпустили из лагеря, и мы попали в Чимкент, где под классный надзор в комендатуре мама должна была отмечаться, но это уже было не заключение, а поселение, конечно. И с этого момента я себя помню довольно отчетливо. М. ПЕШКОВА: Это сколько тогда Вам было? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Только чуть более двух лет. Да, это был уже 39-й год, этот городок я помню, то есть не городок, а то место где мы жили. Это высокие тополя, арык глиняный, сарай, в который нас поселили, и маму постоянно плачущую. Это опять со слов мамы, я ее утешал, говорил: «Не плачь, домом поедем», - это с ее слов, наверное, было. Вот там мы провели до 41-го года. В 41-ом году закрыли дело тоже опять же стараниями тети и дяди, Асафа и Суламифи, и нам разрешили вернуться в Москву. И мы вернулись в Москву буквально за три месяца до начала войны. Тоже это возвращение сюда в Москву я помню. Это огромный город, который на меня произвел такое впечатление, автомобили и здесь вот мы жили прямо за Большим театром. Так что с Большим театром связана вся моя жизнь. М. ПЕШКОВА: Майя Михайловна тогда уже была большая? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Майя Михайловна – да. Ей было уже 12-13 лет. То есть она уже училась. Кстати, она приезжала в Чимкент знакомиться со своим братиком, которого она, конечно, не видела уже столько лет. И ее привез Аминодав, Александр Михайлович. Ей было 13 лет, конечно, ей одной было тяжело такое длительное путешествие. Тогда поезд шел больше недели туда, в Астану. Но приезд Майи я отлично помню. И это была такая радость мамы, которая и мне передалась. Ну, и потом я помню себя танцующим на кровати в длинной рубашке до пола и хлопающим в ладоши, Майю, которая учила меня лезгинку танцевать, я прыгал на кровати. Почему-то запомнилось это, что у Майи был такой восторг, что я там что-то исполнял в этой длинной ночной рубашке. М. ПЕШКОВА: Почему взяли отца? Кем он был? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Он был начальником «Арктикугля», последнее время он работал на Шпицбергене как начальник рудников и по совместительству генеральный консул в Баренцбурге на Шпицбергене. И Майя, Александр и мама были с ним там две зимовки. Кстати, у Майи там были первые опыты сценические. Она там участвовала в спектакле «Русалка», маленькая. Александр тоже вспоминал очень Шпицберген, вспоминал гидросамолет с пилотом Бабушкиным, который там вылетал на ледовую разведку. Все эти рассказы меня так увлекали, что когда мне представилась возможность поехать на Шпицберген, – это было года 4 назад, – я полетел туда, чтобы воочию увидеть и эти рудники, и этот гринфьорд и айсфьорд, про которые я столько слышал и читал. Отец был там какое-то время, пока на него не поступил донос. А почему этот донос, я не помню. Ну, тогда слово «почему» почти не существовало. Практически любой мог попасть под репрессии. Ну, по-моему, мама мне что-то похожее рассказывала, что он кого-то взял на работу, какого-то человека, которого он хотел спасти, увезя на Шпицберген в Ледовитый океан, в дали от репрессий, но и там его достали и замели. И когда вызвали отца обратно на материк, и он проработал какое-то время в «Арктикугле», будучи начальником, его тоже арестовали и наплели ему какие-то… Ну, судя по этим допросам, к которым мы получили доступ уже потом, ему наплели совершенно неимоверную чушь и германский шпион, и троцкист, и что угодно. Во всяком случае, его долго довольно пытали, добиваясь признаний каких-то. И очевидно заключительным аккордом этих допросов было разрешение Ярцева, следователя, позвонить домой, чтобы узнать, кто у него родился, потому что меня он не видел, мама была беременная. А когда раздался этот звонок… Опять же я все это вам пересказываю со слов матери. Раздался звонок, какой-то голос сказал: «Никаких вопросов не задавать, ответьте только, кто родился». Мама растерянно сказала: «Сын». Бам! И разговор был закончен. И очевидно цена этого разговора была то, что отец подписал признание. Суд был короткий – 15 минут, и тут же в коридоре расстрел. Это было 8 января 38-го года. Ну, вот после этого был лагерь, ссылка и возвращение в Москву, 41 год, когда я уже могу рассказывать с моих слов, а не со слов матери. М. ПЕШКОВА: О семье вспоминает брат Майи Плисецкой, Азарий Михайлович, артист балета, работавший с крупнейшими балетмейстерами века Морисом Бежаром, Роланом Пети, на «Эхе Москвы» в «Непрошедшем времени» у Майи Пешковой. Когда вы приехали, где вы поселились с мамой? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Как раз за Большим театром, где сейчас этот дом Хомякова знаменитый. А там мы прожили очень долго. Это опять же был героизм тети, которая нас приютила, которая жила в коммуналке сама. Там была коммунальная квартира. Было 6 или 8 комнат, 27 жильцов, ну, общая уборная, общая кухня, которую я помню. Длинный коридор, в котором я научился даже ездить на велосипеде, настолько он был длинный. Сразу за Большим театром, буквально в 20-ти метрах, между Большим театром. И это назывался Щепкинский проезд тогда, потом он стал Копьевский проезд, а сейчас он, по-моему, вообще без названия. Это старинный дом, он принадлежал и ЦУМу какое-то время. Потом там было общежитие Большого театра. Вот там мы прожили довольно долгое время. М. ПЕШКОВА: Это в коммунальной квартире, буквально в одной комнате все жили или как? А. ПЛИСЕЦКИЙ: У нас было две комнаты, большая комната была у Суламифи Михайловны и рядом, вот чуть-чуть больше этой, по-моему, там 10 квадратных метров было, мы жили с мамой и с Аликом. И Майя была одно время с нами. Потом, когда освободилась квартира Файера Юрия Федоровича, она переехала туда. Юрий Федорович Файер, дирижер Большого театра, который долгое время дирижировал всеми балетами, всем репертуаром балетным Большого театра, и он был нашим соседом. Для меня это была очень интересная личность, поскольку вокруг него всегда толпились массы людей интересных и Глиэр, и Асафьев, который, кстати, жил в том же доме, и такой для меня был светоч Александр Сергеевич Яковлев, изобретатель самолетов, который приезжал к нему в гости, и я с благоговением смотрел не него, потому что я всегда увлекался авиамоделизмом и самолетами. Мне все это очень нравилось. Когда-то я даже как-то осмелился ему сказать об этом увлечении, и он сделал мне царский подарок, он мне привез маленький бензиновый моторчик для авиамоделей, который я заводил дома, к ужасу всех соседей. Ну, это интересный был период в этом Щепкинском проезде, общение с Большим театром, общение с людьми, в нашей квартире жили и пианисты, и певцы, и конечно артисты балета. Петр Андреевич Гусев жил в этой же коммунальной квартире. Все время пересекались, встречались, ссорились редко. Когда я слишком громко топал, пробегая по этому коридору, Петр Андреевич Гусев выбегал, хватал меня и шлепал. Это я помню, маленький был. Потом он стал директором хореографического училища, когда я там учился, уже конечно мне не припоминалось всех моих подвигов. М. ПЕШКОВА: Я хочу вернуть Вас в день ареста вашей мамы, тогда, когда вся родня собралась вокруг Большого театра и все думали, гадали, с какого подъезда выйдут дети, чтобы их предупредить, что мама арестована. Что это было? А. ПЛИСЕЦКИЙ: К сожалению, как все в нашей жизни, все обрастает какими-то легендами и вполне искажаемыми. И каждый претендует на правду, и эти правды очень сильно отличаются друг от друга. Суламифь Михайловна, она тоже много придумала, и сама поверила в то, что сама придумывала. И, наверное, самый близкий к истине был все-таки Александр Михайлович, Нодик наш. М. ПЕШКОВА: Это ваш родной брат? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Нет, Аминадав – это брат мамы. Это он знал, когда, в какой момент, кто, за кем пришел, когда пришли арестовывать маму, где в это время была Майя, где была Суламифь. Во всяком случае, ареста ждали, и они знали, что будет этот арест. Единственное что он был в два этапа: один раз пришли забирать мать, она кормила, и эта оперативница почему-то проявила мягкосердие и не забрала ее в этот раз, а потом через две недели после окрика этого Ярцева, следователя: «Почему не арестована Плисецкая?», все-таки пришли и забрали ее и меня. Ну, к этому времени уже все были готовы к аресту, и Суламифь забрала Майю, Асаф забрал Алика, а мама забрала меня на руках в Бутырку. Это было в марте. Мне уже исполнилось 8 месяцев. Но мать меня еще кормила, поскольку была кормящей матерью к ней, конечно, какое-то послабление, если это возможно было сказать, было. М. ПЕШКОВА: Я вот здесь хотела спросить, ведь везли буквально в вагоне для скота людей, правда? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Да, это тоже подробно всегда описывалось моей мамой и рассказывалось, когда ее арестовали и продержали какое-то время в Бутырке. Тоже про Бутырку она очень подробно рассказывала, про эту огромную камеру женскую для заключенных, где было много тогда детей. Посередине стояла деревянная бадья, где купали этих детей и меня в том числе. И как она рассказывала, конечно, тогда никаких памперсов не было, нужно было менять пеленки, и как эти заключенные женщины сушили пеленки на голове мокрые, негде было даже развесить, чтобы побыстрее они высыхали, чтобы можно было менять. Тогда же мама выучила эту песню, которую я записал, вспомнил. Рано утром, на рассвете, Корпусной придёт, На поверку встанут дети, Солнышко взайдет. Проберётся лучик тонкий По стене сырой, К заключённому ребёнку, Крошке дорогой. Но светлее всё ж не станет, Мрачное жильё, Кто вернёт тебе румянец, Солнышко моё! За стеною, за замками Дни словно года… Плачут дети, плачут мамы Тоже иногда. Но выращивают смену, Закалив сердца. Ты, дитя, не верь в измену Своего отца! И вот эта песенка из Бутырки потом сопровождала нас долго. Поэтому я… Но мама ее почему-то записала значительно позже, то есть я ее не тогда, конечно, выучил. Когда-то вот в этой соседней комнате, она проснулась и показала мне листочек, он у меня сохранился, написано: «4 утра», - она вспомнила это, записала, и это шло на мотив… (Напевает мелодию). М. ПЕШКОВА: «Ты младенец мой прекрасный?» А. ПЛИСЕЦКИЙ: Ну, похоже. М. ПЕШКОВА: Да? Похожа она? А. ПЛИСЕЦКИЙ: Похожа. Да. Ну, во всяком случае, вот эта песенка, мама ее часто мне напевала потом. И у меня сохранились письма Майи. Вот Майино письмо чудное совершенно: «Дорогая мамуся, я пишу тебе специальные письма, чтобы рассказать, что было сегодня в Большом театре. Сегодня был балет «Лебединое озеро». Ося, - это Асаф Михайлович Мессерер, - был принц, а Ира Тихомирова – лебедь. Ося танцевал так, что всю вариацию третьего акта танцевал под аплодисменты. Из буфетов приходили служанки и говорили, что пришли только для того, чтобы на него посмотреть. ВСЕ ЭТО БЫЛО ГЕНИАЛЬНО, - крупными буквами. - Нельзя было этого написать. Если бы был Бог, то он бы не смог даже одного движения сделать как Ося. После конца толпа на улице была народу, букеты, корзины цветов. Когда он кончал вариацию в третьем акте, у них там есть в воздухе, он как ангел делал с собой что хотел. Мамуся, что это за гений?» Вот в таком стиле все письмо. Это вот в ссылку, уже в Чимкент. Гений, он гений, для этого мало сказать, написать. Прыжок у него на метр или два в вышину. Она чудно пишет, это же девочка буквально 14-ти лет. Вот у нее талант ко всему, у Майи. М. ПЕШКОВА: Если вы ответите смской по номеру плюс 7 985 970 45 45 на мой вопрос, как называлась вторая мемуарная книга Майи Плисецкой, вы станете обладателем только что вышедшей книги «Майя и другие». А 29 ноября в 13 часов на книжной ярмарке Non-Fiction в ЦДХ, в Литературном кафе сможете посетить презентацию этого издания. Я Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».