Записки художника - Май Митурич-Хлебников - Непрошедшее время - 2015-10-04
04.10.2015
Майя Пешкова
―
Две причины вернуться в 2003 год: первая – наш четверть вековой юбилей. Нет ни одного из мемуаристов о ком не вспоминала бы с теплотой. «Они словно твои родственники», - твердят мои домочадцы. Еще один важный повод для повтора программы с замечательным художником-иллюстратором Маем Петровичем Митуричем, 90-летие которого в июне отмечали выставкой в Музее Востока. Когда-то давно наш звукорежиссер, Александр Цернес, попросил у художника автограф, чему Май Петрович был крайне удивлен. И об этом тоже в программе.Хотелось расспросить об отце собеседника, известном советском рисовальщике и живописце Петре Митуриче, его дружбе с Хлебниковым. Рассказывает академик Май Митурич-Хлебников.
Май Митурич-Хлебников
―
К их знакомству привело трагическое событие. Отец мой был очень увлечен Велимиром Хлебниковым. И восхищался им, и хотел ему как-то служить. И когда Виктор Владимирович, Велимир Хлебников вернулся из Персии в Москву – 22-й год, очень голодное время – и он был в очень запущенном и таком дистрофическом, в общем, состоянии. Отец пытался как-то в Москве улучшить его существование, но у него у самого было мало возможностей. А в это время его жена первая, была сельской учительницей в деревне Санталово Новгородской области. И отец предложил Хлебникову поехать вместе туда, чтобы там как-то поправиться и подкормиться. И вот в 22-м году они поехали туда, и поначалу все шло хорошо, Виктору Владимировичу нравилось. Там лес рядом, он ходил, грибы собирал. И все это записано потом в воспоминаниях отца. А потом занемог и попал в местную больницу, где даже, по-моему, врача не было, был только фельдшер. Это очень глухое место тогда было. И ему стало хуже и хуже. Дело в том, что из Персии он привез какую-то вот тропическую лихорадку. И вот эти приступы как-то его начали доканывать. У отца записано, что он разнежился, в лесу где-то полежал на земле, заснул и простудился. Короче говоря, отец стал писать письма. Это все опубликовано, кстати сказать, в основном в воспоминаниях отца. Есть такая книжка, серия, которую издает Ракитин, серия авангарду посвящённая, там вот записки отца, вышел томик. Многое там есть. И были телеграммы в Москву, перевезти его, что-то, но пока все это происходило, Хлебников скончался там. А кстати сказать, вот характерная деталь, может быть неожиданная для Хлебникова, когда они отправлялись туда в расчете что они там пробудут, ну, три недели, или четыре, и в Москве отец, Петр Митурич, сказал ему: «Вы оставьте свои рукописи, чемодан в Москве, вот есть адрес, надежный и все налегке поедем». Хлебников отказался, потому вот как он разбрасывал, и он повез туда вот целый чемодан рукописей. Кстати, там занимался, вот раскладывал, готовил какое-то очередное издание, пока был в состояние.Ну, а когда все это случилось, то все рукописи оказались на руках у отца. Он связался с отцом и матерью, которые были живы, Хлебниковы, которые в это время жили в Астрахани по улице Большая Демидовская, дом 53, где теперь музей Хлебникова, в этой самой квартире, и спрашивал, что делать с рукописями. В связи с этим семья командировала Веру Владимировну, сестру младшую художника, в Москву, к отцу вот разбираться с этими рукописями. И она явилась, по-моему, в 23-м году. Они познакомились. Ну, а знакомство это завершилось браком. И вот в результате этого знакомства вот появился на свет я. И судьба сложилась семьи так, что у дедушки с бабушкой, Владимире Алексеевиче и Екатерины Николаевне было пять человек детей. Но к тому моменту, в живых осталась только Вера, потому что вот все по разным причинам… Кто-то погиб, а вот без вести пропал брат Шура.
М. Пешкова
―
Да, это получается брат Велимира Хлебникова Александр, да?
М. Митурич-Хлебников
―
Да. Старший брат рано умер, Борис. Екатерина тоже умерла, старшая сестра, была зубным врачом. Умерла от огорчения, так можно понять, потому что она закончила зубоврачебные вот эти курсы или институт и с трудом, поскольку семья была не очень обеспеченная, в это время отец уже вышел из службы, и собрали ей кабинет, прям в этой квартире, и она начала практику. А когда случилась революция, у нее конфисковали как частную собственность весь ее кабинет. Это страшно на нее подействовало, она как бы даже лишилась рассудка от огорчения и скоро очень сгинула. Ну, вот, Александр, я уже сказал, пропал без вести в гражданскую войну, на стороне красных был артиллеристом. Осталась одна Вера. И по-видимому, чтобы как-то утешить стариков, Владимира Алексеевича, бабушку с дедушкой, поскольку как бы кончился род, мне выписали метрику, вот, двойную фамилию.
М. Пешкова
―
Вера Хлебникова приехала в Москву за рукописями покойного брата, поэта Велимира Хлебникова, так и осталась здесь став женой художника Петра Митурича. Продолжение воспоминаний сына художника, действительного члена Академии художеств Мая Митурича-Хлебникова.
М. Митурич-Хлебников
―
Она себя очень рано почувствовала художником. Она очень была такая видимо в молодости порывистая и побывала во многих учебных… и в Казанской школе художественной, и в Киеве у Мурашко, потом у Ционглинского. Довольно скоро опять разочаровывалась, потом уехала заграницу, тогда еще была возможность для нее поехать. В 12-м году, по-моему, попала в такую Академию Витти, называлась. Там бывали русские, которых курировал, так сказать, посещал Ван Донген. Там она проучилась около двух лет. Потом перебралась в Италию, во Флоренцию, там тоже посещала Академию и работала. В 16-м году только возвращалась домой, причем многие работы, созданные ей в это время, она не могла с собой увезти. Она их оставила у хозяев, у которых жила. И только маленькие, по-моему, прекрасные вещи, которые влезали в чемодан, она их смогла привезти. А остальные, большие холсты, остались там. У меня храниться письмо, последнее от этих хозяев, по-моему, их фамилия Камичетте, квартирных, 28-го года, что ваши вещи мы храним, все храним, ну а потом все завертелось, и естественно уже не было никаких контактов. Ну а вернулась она в 16-м году. В 17-м году уже началась революция. Она попала в голодную Астрахань и там пыталась даже выставляться, но… Работала. Некоторые работы этого периода астраханского, сейчас в Астрахани, опять я их туда отдал в музей. Трудное было время, в общем, потому что Владимир Алексеевич уже был не на службе. И после революции он все-таки опять оказался на службе, потому что он был таким очень преданным – что ли? – краеведом, и он был орнитолог по своему увлечению, занимался птицами.
М. Пешкова
―
Это получается отец Велимира Хлебникова?
М. Митурич-Хлебников
―
Да, да. И он создал первый в России заповедник. Астраханский орнитологический, биосферный он сейчас называется заповедник. Его до сих пор там чтят, там висит его портрет. Там он похоронен. Там такой… участки вот, Дамчикский участок называется. На Дамчике он главный участок, стоит памятник ему, и он назван там директор-организатор заповедника. Ну а потом видимо ему стало уже трудно, потому что это надо по Волге ехать туда, там грести на веслах, в общем, это такая не для очень пожилого человека работа, и он отошел от дел. А вот последняя, так сказать, оставшаяся дочь Вера уехала в Москву, осела, так сказать, у отца моего, у Петра Васильевича. После этого стало совсем трудно жить дедушке с бабушкой. И их тоже вывезли в Москву. И мы стали жить все вместе. И, в общем, меня в основном воспитывали они, потому что родители были больше заняты. Это была такая не простая жизнь, потому что у отца была всего одна комната, большая такая, которую ему дали от ВХУТЕМАСа как мастерскую, без особых удобств и к тому же на девятом этаже без лифта. Так что вот бабушку как привезли, она прожила там пять или шесть лет, ни разу вниз не спускалась. Там правда балкон был. Дедушка, так, раз в полгода с палочкой выходил. Кстати сказать, зимой упал и сломал ребро и после этого как-то, по-моему, и умер. Где-то в 36-35-м году, когда мне было 11 лет, они умерли один за другим. Сначала дедушка, через год бабушка. Но надо сказать, что весь этот период был очень тяжелым для матери. Потому что на ней лежало хозяйство. Она не могла практически работать как художник, потому что был я резвый, был дедушка, бабушка беспомощные, ну, и занятый отец. И девятый этаж, туда картошку надо было затащить и выстирать в тазике белье. И таким образом после кончины родителей, которых она очень любила и до конца старалась их жизнь все-таки украсить. Там ширмы такие стояли, и уголки были у каждого за ширмами как бы в мастерской отца. Отец в это время преподавал во ВХУТЕМАСе, ну какие-то работы графические делали для заработка, вот такой станковой работы, к которой он стремился, тогда он мало делал.
М. Пешкова
―
Народный художник России Май Петрович Митурич-Хлебников на «Эхе Москвы» у Майи Пешковой в программе «Непрошедшее время». Повтор передачи от 2003 года.
М. Митурич-Хлебников
―
Он не был москвичом. Он киевское училище кончал. Вообще его детство прошло в кадетском корпусе в псковском. 8 лет он был кадетом. Семья была отца военная. Все, вот много поколений военные, не высоких чинов. Ну, вот, отец полковник артиллерии, Василий Петрович. И потом он был в Академии в Петербурге и там начал свою уже художественную живопись, он начал выставляться с «Миром искусства» и получил уже какую-то известность. Были вещи купленные русскими музеями, что-то началось для него. А потом он попал надолго на военную службу, на первую войну и потом гражданскую войну, и был несколько оторван, поэтому он как-то выпал немножко из плеяды авангарда. Некоторые работы его того времени, написанные, делал сидя в казармах. Тоже военная служба увела почти 7 лет. Возвратился только-только в 22-м году, когда состоялось это знакомство его. Даже в этой деревне, приходил милиционер и проверял, не дезертир ли он. Ну, он уже имел какую-то справку об освобождение от службы.
М. Пешкова
―
Именно ваш отец нарисовал Хлебникова на смертном одре?
М. Митурич-Хлебников
―
Конечно. Поскольку он вот только что умер, и он его нарисовал. Там два рисунка, есть рисунок накануне, когда он уже был видимо в коме, он не говорил, но еще живой, такой ракурсный, и лежит вытянувшись. Этот рисунок сейчас в Третьяковской галерее, он оставался после смерти отца у меня, но все рисунки, связанные с Хлебниковым, я подарил в Третьяковскую галерею. Считаю, что дома хранить их как-то несолидно.
М. Пешкова
―
Отец и мама, может быть, бабушка и дедушка, что они рассказывали о Велимире?
М. Митурич-Хлебников
―
Во-первых, дети такого возраста, 11 лет мне было и меньше, не очень интересуются. А потом, насколько я понимаю, не принято было заводить эти разговоры, чтобы не напоминать вот о последней еще утрате.Они и так ждали, что вдруг вот пропавший без вести объявиться Александр, Шура, а тут еще и Виктор. Поэтому мне кажется, избегали этих разговоров. Хотя мне иногда что-то мать говорила: «Вот дядя Витя там в носу не ковырялся», - в пример ставила дядю Витю.
М. Пешкова
―
То есть Велимир Хлебников как воспитательный момент?
М. Митурич-Хлебников
―
Да, да.
М. Пешкова
―
В вашей жизни.
М. Митурич-Хлебников
―
Да. А так чтобы что-то рассказывали или я расспрашивал, я был резвый, не то, что теперь вот флегматик. Бабушка пыталась меня учить вот французскому, и я очень мало что выучил.
М. Пешкова
―
Май Петрович, а что Вам вспоминается? С кем вас сталкивала судьба?
М. Митурич-Хлебников
―
Чаще всего мне вспоминаются, все-таки родители, и чем дальше это уходит, тем как-то очевиднее трагичность, в общем, их судьбы. Мать смогла начать работать с 36-го года, когда скончались бабушка с дедушкой, а в 41-м она уже скончалась перед войной. Отец дружил, вот такой был художник Романович Сергей Михайлович. Они как-то из таких, из взрослых что ли, потому что так получилось, что его друзьями самыми близкими стали его ученики по ВХУТЕМАСу бывшие. Они были очень преданны, и до конца жизни они как-то пытались ему помогать и опекали его, и приходили всегда, навещали, были ближайшие друзья.
М. Пешкова
―
А кто? Мы можем назвать фамилии?
М. Митурич-Хлебников
―
Павел Григорьевич Захаров, он был очень известным педагогом, в полиграфическом он преподавал, раньше в Суриковском. Потом Евгений Сергеевич Тейс, который, кстати сказать, был наследником Нивинского, и вот руководил студией имени Нивинского. Ну, из именитых, я бы не сказал, что они уж так потом дружили, был его учеником Михаил Васильевич Куприянов из Кукрыниксов, прямым учеником, другие не его ученики. Ну, Александр Васильевич Свешников. Нет никого уже.
М. Пешкова
―
Более всего Май Петрович Митурич, член российской Академии художеств, известен как иллюстратор. С кем из писателей ему довелось работать?
М. Митурич-Хлебников
―
Посчастливилось с Маршаком довольно много встречаться и иллюстрировать. С Чуковским Корней Ивановичем. Ну, с «Маугли» я не встречался. Но я вот могу пожаловаться, что я люблю очень с детства эту книжку, и я сделал новый вариант, совершенно новый, после того издания, мне показалось. Ну, я побывал в Индии и как-то вот там свет, и мне захотелось осветить это все. И она была уже принята, проштампована в издательстве «Малыш», а потом случилась вся эта заваруха, и у меня лежит до сих пор не изданная большая серия иллюстраций. Все готово, от точки до точки.
М. Пешкова
―
Май Петрович, а каким был Маршак?
М. Митурич-Хлебников
―
Ой, Маршак, замечательный. Он очень вспыльчивый был и порывистый. У него была такая… он жил один, в то время, когда я бывал у него на Чкаловской в доме этом. «Дети нашего двора, Чкаловского дома». Была такая Розалия Ивановна, немка, которая говорила по-русски, но заметно, что она немка. Она была экономка. Тогда он написал сказку в стихах «Угомон». Это про такого старичка, который ходит… Ну, Оле Лукойе в русском варианте, и вот всех уговаривает спать, маленьких убаюкивает и укладывает всякими способами. Я был первым иллюстратором этой книжки в «Детгизе», а надо сказать, там меня не очень любили в «Детгизе». Был такой главный редактор художественный Борис Александрович Дехтерев, который был очень капризный. Но вот когда Маршак хочет, приходилось меня пускать. Но с образом этого Угомона жуткие неладицы были. И такой не годиться. И такой не годиться. И это вообще мистика, может его вообще рисовать не надо. А Маршак хочет, чтоб рисовать, да и я хотел, чтоб рисовать. И вот мы очень долго мучились. И я так делал, и так и эдак, и вот редактор был симпатизировавший мне и этой ситуации, Алянский Самуил Миронович, с ним мы эту книжку делали, мучились долго. И вот у Маршака все время возникали идеи. Он значит вызывает меня, все, идея, говорит: «Надо его одеть в пимы, чтоб он тихо так ходит». Ну что я? Можно, попробую. «Я Вам покажу сейчас пимы». Я говорю: «Я знаю, как пимы». «Нет, нет, я покажу. Розалия Ивановна, - да, у нее звонок был. Она приходит. - Принесите пимы». Розалия Ивановна исчезает. Разговор идет дальше. Вот все. Розалии Ивановны нет, он опять вспоминает: «Розалия». Да я говорю: «Не надо, Самуил Яковлевич, я знаю, что такое пимы». «Нет, нет, мне подарили откуда-то из Ханты-Мансийска, - я не знаю, - мне подарили пимы. Сейчас она принесет». И, в общем, с третьего или с четвертого вызова входит совершенно разгневанная Розалия Ивановна с огромным мешком, вспарывает его, оттуда высыпается полведра нафталина, и, значит, вываливает эти пимы, которые я, ну, посмотрел пимы, как пимы. Такие бывали приключения. Он как-то часто пылил на Розалию Ивановну, хотя без нее не мог обходиться. Он запускал в нее иногда спичечным коробком. Но он существовал в облаках табачного дыма, потому что он беспрестанно курил, и у него беспрестанно бывали воспаления легких. У него уже что-то плохо было с легкими. И поэтому все щели были задраены, чтобы там не было какого-нибудь в форточку, не дай Бог, сквознячка. И поэтому он так в клубах этого сизого дыма, курил он уже тогда американские, в общем, сигареты ему присылали, но они тоже ядучие.
М. Пешкова
―
А какой Вы вспоминаете Агнию Львовну?
М. Митурич-Хлебников
―
Вы знаете, она была тоже очень человек эмоциональный и, по-моему, добрый, отзывчивый. Я знаю, что она делала, пыталась сделать для многих добрые какие-то такие… оказывать помощь, но она могла конечно и резко сказануть. Но ко мне она как-то очень хорошо относилась. Подолгу по телефону и как-то, когда она звонила, а время обеденное, а она обычно как-то в это время, иногда жена говорила, что его нет дома, потому что она знала, что это на полтора часа, а потом я ей уж отзванивал. Она как-то последнее время очень многим почему-то со мной делилась, даже какими-то своими семейными неурядицами. Другое дело, что я стал ее художником как-то по ее хотению, потому что она не совсем мой поэт была, ну, в том смысле, что у нее какие-то вот эти детские дела, там пионерские, там всякие. Немножко не мое амплуа. Но она говорила: «Вот я написала специально для Вас про осень, про что-то еще». – «А замечательно, для следующего сборника».
М. Пешкова
―
Проводником по чудесной стране, имя которой Россия, назвал Мая Петровича Митурича-Хлебникова Константин Паустовский. Свыше четырех десятилетий детвора знает художника как иллюстратора произведений Маршака, Чуковского, Михалкова и Барто. О встречах с Агнией Львовной рассказывает Май Митурич.
М. Митурич-Хлебников
―
Она была очень энергичная и подвижная. Я был на ее 75-летие. В коридоре у меня случилась такая глупость, что у меня вот вывинтился этот винтик, и отпала душка. А там народ, все гудит, а я в коридор вышел покурить, по-моему, и ищу этот винтик. Вдруг пролетает мимо Агния Львовна, без очков, без всего, сразу раз, как сорока, нашла винтик. Все, полетела дальше. А буквально через несколько месяцев она скончалась от тяжелого инфаркта.
М. Пешкова
―
А Корней Иванович, каким был? Капризный, наверное?
М. Митурич-Хлебников
―
Корней Иванович капризный фрукт. Интересно с ним было. Я приезжал к нему в Переделкино, тоже надо было показывать работы. Вот один раз повез дочь десятилетнюю или девятилетнюю, ну пусть посмотрит на Чуковского. Ну, все! Он там с ней, потом он стал нас провожать. И там здоровенная собака забежала, такая соседская что ли, дворняга такая, и Корней Иванович вдруг ее оседлал как бы и круг такой верхом на собаке сделал вокруг моей дочки. Должна запомнить. И вообще вот ему было уже за 80, он обожал свою правнучку. Маленькая, забыл, как её звали. Она там где-то ползала под столом. Мне сейчас очень трудно на корточки присесть. И он залезал к ней под стол, и не потерял эту гибкость. Такой был у меня случай: делал я Бармалея. Приехал, как положено ему показать картинки. Он как-то всё это так санкционировал, одобрил. Я приехал на беду без редактора один. Обычно мы с редактором приезжали со Степанян Нелли Цолаковной. Я приезжаю в редакцию и говорю, что вот всё, в порядке, Корней Иванович смотрел. Через два дня приходит открытка от Корнея Ивановича: «Всё никуда не годится! Все, все значит…». Ой, Боже мой! Я в дураках, потому что я только что сказал. Я говорю, такой был у него тогда литературный секретарь Володя Глоцер, я говорю: «Володя! Это что же это такое?!». «Да, - говорит, - это как весенний дождичек, это с ним бывает».
М. Пешкова
―
Это был повтор передачи 2003 года с участием народного художника России, академика живописи, Мая Петровича Митурича-Хлебникова. Именно ею я хотела бы отметить наш «эховский» юбилей. Как и много лет назад, наш звукорежиссер Александр Цернес. Я Майя Пешкова. До встречи!