Эрмитаж. Непрошедшее время: Антураж музея и вокруг - Михаил Пиотровский - Непрошедшее время - 2015-08-30
В.С. Садовников "Арка главного штаба", 1830-е
Майя Пешкова
―
Вновь о самом главном музее страны, об Эрмитаже с его директором Михаилом Пиотровским говорим об антураже музея и о том, что вокруг него. И вновь возвращаясь к книге Михаила Борисовича «Мой Эрмитаж», вышедшей в издательстве «Арка».
Михаил Пиотровский
―
Мы всегда говорим о зданиях. Мы говорим о том, что у зданий внутри. Но мы мало говорим о той скульптуре, которая находится на зданиях. Очень просто потому, что картины и все скульптуры, которые в залах, ее хранят хранители художественных отделов, а архитектуру хранят архитекторы. И они смотрят и за зданием, и за скульптурами. Они все время выпадают из всего. И мне в книжке захотелось обратить на это особое внимание, потому что это все очень символично и очень все важно. Ну, во-первых, самая главная наша скульптура – Александровская колонна, где стоит ангел с не православным крестом, и колонна, которая была всю войну не закрыта. У нее были очень легкие леса вокруг, и все закрыть никак не могли точно также, как никак не могли переделать памятник Ленина. Или что это такое? И это, в общем, очень важный символ – Александровская колонна. Напомню, что она, Александровская колонна никакой не александрийский столб. Александрийский столб находится в Александрии, и Пушкин имел в виду то чудо света. Как бы в… к этому кресту у нас крест на церкви Зимнего дворца, который тоже, поскольку про это тоже никогда никто не писал, теперь я уже тупо повторяю, наверное, всем надоел, этот крест всегда оставался на месте. Его никогда не снимали. Его там пытались снять, он не снялся. И крест на эрмитажной церкви всегда был. Самой церкви долгое время не было. Она использовалась для других дел, а крест всегда был.Вот по крыше Зимнего дворца стоят фигуры. У них целая своя история. Они были сделаны из камня. Потом этот камень темнел и выветривался. Заменили медной скульптурой в начале века. Потом скульптуры заменили и реставрировали. Недавно мы отреставрировали все эти скульптуры. Одно время, когда они были совсем в плохом состоянии, совсем черные. Сейчас мы все-таки сделали краску более светлую с тем, чтобы все-таки напоминать о том, что изначально это были такие белые, светлые скульптуры. Это очень важно. Одна у нас стоит вообще совсем белая. И эти скульптуры, здесь я привожу в книге образ наш… Замечательный художник Эдуард Кочергин, он писал много мемуаров в последнее время. Замечательно читать их, просто не отрываясь. И он приехал в Петербург, в Ленинград из мест лагерных. И вот он говорил, что 1-е его впечатление было, потрясающий был крест на колонне. Он не мог себе представить, что посреди советского города вот так крест может стоять. А 2-е – это все эти фигуры, которые ему показались вертухаями, охранниками на доме. Ну, вертухаи, к сожалению, мы все сейчас говорим лагерным языком последние 20 лет, «крышуем», «вертухаи». В данном случае охранники. И потому, что у него не было такого какого-то отторжения к ним, потому что, конечно, эти фигуры стоят и охраняют Зимний дворец. Они охраняют Зимний дворец от всего, и поэтому надо бы знать, кто и что, и что они охраняют, потому что там понятно при всяких реставрациях очень теряются разные атрибуты. И, например, у нас в эрмитажном театре стоят музы в нишах, но там уже этих муз половину нельзя определить кто, кто, потому что эти атрибуты утеряны были, а реставрации не наши и в XIX веке, и атрибутов многих нет. Но здесь кое-что мы можем определить, тем более что они часто повторяются. Здесь стоят боги, и они все имеют определенное значение. Например, у нас сидит Нептун, смотрит на Неву с невского входа на одном из фронтонов, и Нептун… Перекликаются. Теперь у нас есть еще один Нептун на здании Биржи. Передана она теперь Эрмитажу. Так что теперь у нас два Нептуна с той морской стороны. Там у нас стоят различные Аполлоны, Марсы, стоят Афродиты, стоят Дианы, стоят Афины. Афины – это особый разговор. Так что вот очень интересно стоять и рассматривать, смотреть кто, что, кого можешь узнать, кого не узнаешь. На самом деле это все надо помнить. Всегда это были программы. Это не просто так. И вот что значит «не просто так»? У нас на фронтоне Зимнего дворца это как бы неожиданно, на главном фронтоне там, где часы сидят Аид и Персефона или Прозерпина. Два человека из преисподни: Аид, который там всегда сидит, и Прозерпина, которую он украл, и которая время от времени благодаря настойчивости ее матери Деметры возвращается на землю, и тогда земля расцветает. Это очень любимый сюжет. Зачем и почему именно, вот тут надо разбираться. И сюжет на самом деле любимый. Одно время у нас по… Вот есть знаменитая скульптура Бернини «Плутон похищает Прозерпину», и по этой знаменитой скульптуре Джефф Кокс сейчас, современный художник, сделал свой позолоченный вариант такой. И эти скульптуры стоят повсюду в Эрмитаже и перед горным институтом. Все, она это была скульптура Бернини. Шедевр. И он очень был популярен. И вот этот образ Плутона, он же Аид, и Персефоны-Прозерпины. И на самом деле это и символ Петербурга. Мы про него как-то забываем и не только забываем. Вот есть знаменитое стихотворение Мандельштама, так оно про это, про Зимний дворец. Вовсе никто про это никогда не читал. Оно знаменито.
«В Петрополе прозрачном мы умрем,
Где властвует над нами Прозерпина».
Вот она на фасаде, там на крыше.
«Мы в каждом вздохе смертный воздух пьем,
И каждый час нам смертная година.
Богиня моря, грозная Aфина,
Сними могучий каменный шелом.
B Петрополе прозрачном мы умрем,-
Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина».
Так вот Афин там много. Афина как раз стоит, если смотреть, Вы видите Прозерпину, там дальше стоит Афина. С Афины снят шлем. То есть абсолютно он описывает то, что было, то, что видно на крыше. У него… есть же у него петербургские очень такие все стихотворения интересные на месте таких всяких деталей там автомобили, которые появляются где-то под аркой Главного штаба, еще что-то. Так что вот этот образ, он существует. Мандельштам понял. Да? Но это, так сказать, понял он в мрачное время. И вот Прозерпина как бы символ ада и символ потустороннего мира. «Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина». Хотя можно понимать и по-другому. Значит, царствует Афина или Прозерпина. Афина у нас мудрость, но еще и всякие военные дела. И ничего хорошего. Шлем. А Прозерпина все-таки возвращается. Она две трети года проводит на земле. Она приходит, и все расцветает. Тогда ее мать, значит, дарит людям плоды, и вся природа расцветает. Так что, может, Прозерпина и хорошо у нас тут царствует. И мрачно – не мрачно, Прозерпину можно считать символом радости. Так что вот такие всякие рассуждения с этими фигурами.
Тут много разных фигур у нас есть. Там Флора и Деметра на малом Эрмитаже. Всё все символы, они, про них нужно вспоминать. Они не просто фигуры. Когда-то это что-то значило. И может значить заново вот так же, как с Александровской колонной и та же эта Прозерпина, мы можем эти содержания менять дальше сколько угодно. То же самое – малый Эрмитаж. Малый Эрмитаж, там тоже есть поводы для размышлений в связи со скульптурами. Там, значит, на 3 яруса скульптур снаружи разных великих художников, искусствоведов… Ну, Винкельман там собственно так уж гордо из теории искусств, таких философов античных. Вот там есть громадная фигура Апеллеса, художника античного. Там фигура Леонардо да Винчи, Рубенса. Всего… Но там, значит, несколько вещей. Первое – современное, трагическое. Когда Лео фон Кленце делал новый Эрмитаж и делал статуи, то тогда был очень моден такой материал – шпиатр. Это олово с чем-то, в общем, всякие смеси бронзистые. Все очень легко формуется. И так очень хорошо вместо бронзы из него легче делать. Цинк, вот там цинкостые… Не буду вдаваться в детали химического состава. В общем, легко формуются. Но оказывается, что легко формуется и потом превращается очень легко в порошок. И у нас вот он начал превращаться в порошок. И одна из фигур, Рубенс, вообще упала с фасада Эрмитажа. Его потом в бронзе отлили, реставрировали. Потом в плохом состоянии был Леонардо да Винчи. Его тоже реставрировали довольно долго, потому что и реставрацию, и копии из бронзы, потому что это все очень сложно. Новое делать все было не очень известно, как надо эти вещи реставрировать. Потом приняли решение заменить их, все-таки шпиатровые на бронзовые. Ну, сейчас как бы возможность есть показать и то, и то. Мы сейчас заменяем их на большие бронзовые… Уже идут большие скульптуры, которые прямо на 1-м этаже стоят. А все скульптуры перенесены в старую деревню, и там целый зал, где они толпятся, замечательные скульптуры с фасада нового Эрмитажа. Такое совершенно особое впечатление, очень хорошее, надо сказать. Это вот эти вещи в хранилище, они совершенно по-другому говорят. Так вот там, во-первых, старались сделать некоторые, расставить скульптуры так, там графики, гравюры, живописцы так, чтобы немножко отражать топографию самого Эрмитажа, тех залов, которые были. А залы потом у нас все поменялись, потому что были залы русского искусства… В общем, все поменялось. Уже все не совпадает. Но, тем не менее, можно представить себе старую топографию Эрмитажа. И еще очень поучительно: там вот стоят великие античные мастера, имен которых никто не знает уже сейчас, и целый ряд европейских, тоже там знаменитых граверов, которые были очень знамениты. Понимаете, чтобы поставить на стену Эрмитажа, это значит…
М. Пешкова
―
Это как-то обсуждалось архитекторами? Согласовывалось как-то?
М. Пиотровский
―
Разумеется. Это обсуждалось. Это программа, которую вносили, делали архитекторы. Тогда, я о чем и говорю, это было знаменито, а теперь не знаменито. Много фигур – это одна из важных вещей, которые должен учить музей. Все, что сегодня знаменито и шедевр, завтра может быть не шедевром и не знаменито. Есть вещи, как бы не приходящие, но это тоже очень относительно. А вот потом должен помнить, вот там это множество фигур, вот читайте, ходите. Про это стал писать в книге, потому что мальчиком я ходил и почти всех… Я все-таки был мальчик-то образованный, в кружки ходил. И мне половина этих имен совершенно ничего не говорила античных. Я там бегал смотреть, где это. Еще некоторых не во всякой энциклопедии найдешь. Теперь, ну, в «Википедии» сейчас их тоже многих не найдешь. Это все не сильно великие по сегодняшнему времени считается, хотя, конечно, это великие теоретики искусства и художники, и скульпторы, резчики камней и всего остального. Так что вот этот весь антураж вокруг музея – это тоже очень важная вещь, которая… нужно ходить, читать, смотреть, думать, потому что музей из всего этого и состоит. Вот имена. Какие имена? Какие имена главные? Всё это на самом деле Эрмитаж… Вот Эрмитаж еще недавно… Да? Хотел спросить, что там главное в Эрмитаже? Эрмитаж – это где два Леонардо да Винчи. Сейчас Эрмитаж – это там, где Рембрандт и «Танец» Матисса. И также, и все это, все меняются вещи уже и Рубенс, Рубенс… Но вот сейчас типичный Эрмитаж – это Рембрандт и Матисс. Что будет в будущем времени? Посмотрим. Не знаю. И причем это и в классических вещах. Античные… Ну, вот Венера Таврическая долго считалась римской копией, а сейчас, по-моему, доказано, что это эллинистический уже вариант. Так что уже действительно, значит, старый шедевр – шедевр, хотя это одна из копий или подражаний подлиннику знаменитому Афродиты Книдской. Их много делалось. И вот копии в разные эпохи тоже имели свою жизнь и свои особенности. И я, по-моему, уже рассказывал в прошлый раз про две выставки в Италии, посвященные античному искусству, тиражированию античного искусства. Значит, вспоминать, все шедевры делались многократно, и все почти они были раскрашены. Так что вот совсем другой образ античного искусства.
М. Пешкова
―
То есть… Простите, я перебью Вас. То есть понятие шедевра – это понятие относительно того времени, в котором рассматриваем то или иное произведение.
М. Пиотровский
―
Да, конечно. Шедевр рассматривается временем, и шедевр рождается. Вот мы иногда говорим, там проклятое современное искусство, там великих объявляют дилеры, и дилеры устраивают маркетинг и так далее. Это происходит во всей истории искусств. Из искусства создают культурный продукт. Торговцы, искусствоведы, публика, ученые, киношники, не знаю, кто, они создают. Вот эти репутации, они создаются. Понятно, что есть репутации иногда, которые создаются из ничего, большинство из них создаются из чего, но вот в какой степени это чего, ну… Опять проговорю, когда-то несколько десятилетий назад… считался скучным, малоценным автором такой сухой классики. Великий Караваджо, от которого теперь все просто плачут, тоже лет 30 назад был, ну, так, нормально, конечно, великий, но не чета другим. А теперь как-то все другие не чета ему как бы для публики.
М. Пешкова
―
Вокруг Эрмитажа. Директор музея Михаил Пиотровский, автор книги «Мой Эрмитаж», продолжает рассказ об истории одного из крупнейших музеев мира в «Непрошедшем времени» на «Эхе Москвы».
М. Пиотровский
―
Это все создают в значительной мере и музеи тоже. Музеи и выставки. Вот пройдет какая-нибудь супервыставка, и все говорят: «Ах, как же мы такого не знали?!» Сейчас, кстати говоря, открывается очень много именно, ну, художников… То есть не новых художников, а художников, которые казались не самого супер 1-го ряда, они безумно интересны, потому что они не приевшиеся. Вот сейчас Лоренцо Лотто, он, ну, всегда был великий художник высокого Возрождения, но вот сейчас в мире много его и открыли новых картин, и делаются выставки, и реставрировали. И вот сейчас он на слуху, на виду у множества людей, которые просто раньше не слышали, что есть такой Лоренцо Лотто, а теперь знают, потому что было много выставок, много реставрировано, много музейной работы. У нас тут открывали картины как бы неизвестные и привозили. Вот из Бергама тут был большой авторный образ. Так что вот это все тоже в музее живо и в этом смысле. Он сегодня поднимает одно, завтра другое. Сегодня то нравится. Где-то это делает музей. Где-то это делают люди. Где-то это соответствие времени. Но это все вот всего понемножку. И не время определяет. Все вместе определяет те изменения, которые есть, и поэтому громадный интерес музея, потому что происходит такая вот жизнь, жизнь внутренняя, с какими она метаморфозами. Переходы там значит, свинец в золото, золото в свинец все время происходит.
М. Пешкова
―
Площадь перед Зимним дворцом, она принадлежит Эрмитажу или как? То есть соотношение этой площади и Эрмитажа?
М. Пиотровский
―
Формально площадь не принадлежит Эрмитажу. Но мы делаем все, чтобы площадь воспринималась и реально была одной зоной Эрмитажа и такой частью Эрмитажа, потому что, конечно, колонна – часть Эрмитажа. Главное – теоретическое обоснование. Все это памятник нашей победе в войне 12-го года. Это Триумфальная арка, колесница на Триумфальной арке, колонна Победы, а колонна смотрит на Зимний дворец, и туда, если Вы смотрите с колонны, прямо напротив Александровский зал Зимнего дворца, посвященный победам Александра. Дальше из Александровского зала военная галерея Зимнего дворца, герои 12-го года. То есть в мире нет такого другого памятника, вот чтобы была Триумфальная арка, колонна, особенная Триумфальная арка, площадь, портреты, живопись. Вот такой целый весь этот комплекс был. Поэтому это совершенно особая площадь. Не только потому, что она центр Российской империи, она совершенно по-другому, и поэтому ей много чего нельзя делать на ней. И мы все время бьемся без конца со всеми с тем, чтобы какой-то, так сказать, порядок все-таки на площади был. Но один из способов – это, в общем, доказывать, что это действительно часть Эрмитажа. Вот это, так сказать, историческое объяснение. Практическое – мы открыли, ну, уже довольно давно, много лет назад, но это было, так сказать, вот в мое время открыли вход в Эрмитаж через двор Зимнего дворца. Соответственно люди и очередь выстраиваются во двор, там им удобнее, но и на площади. Люди с площади заходят, и всем как бы понятно, что площадь – это часть Эрмитажа. И действительно вот именно сама площадь, вот такая пустая площадь, на ней человечки, человечки, а потом они вытягиваются в такую линию эти человечки, и все топ-топ идут в Эрмитаж как муравьиная дорожка. И поэтому, значит. площадь, она вот так живо становится… Вы через площадь идете, Вы… Впечатления от Эрмитажа начинаются с площади, с арки. Конечно, надо идти вот через арку. С арки начинаются впечатления об Эрмитаже. Плюс к тому у нас теперь есть восточное крыло Главного Штаба – это эрмитажная территория. Мы там… открыли экспозиции. И соответственно тоже эти экспозиции все перекликаются. Вот я снимаю фильмы телевизионные с программой, и вот много делали на 3-м этаже. Допустим, импрессионисты. А теперь я поднимаюсь на 3-й этаж и говорю: «А вот если нужно протянуть линию от классического и… А вот там теперь через площадь из этого окна, вот в том окне висит… видны картины Пикассо или есть Писсарро». То есть вот это такая связь. То есть мы все зданием Главного Штаба как бы площадь обнимаем. Поэтому мы и теоретически и физически – это часть Эрмитажа. Ну, практически мы бьемся за то, чтобы мы как-то ее контролировали. Ну, с одной стороны есть потому что правило, вот у нас есть наша красная линия, и 5 метров от поребрика – это наша территория, которую мы контролируем. И там мы можем запрещать, не запрещать. Вот поэтому можете обратить внимание, что всякие торговцы, торговые разные точки такие на колесиках, они стоят в некоем отдалении, вот они стоят на той территории, с которой наша охрана не может их выгонять. Кроме тех, кому мы разрешаем в садике торговать. Это нормально. То есть у нас какие-то такие есть и законные права на часть этой территории, где мы разрешаем. Кроме того есть регламент Дворцовой площади, который обязывает всех, кто хочет что-то делать на площади, согласовывать это с Эрмитажем. Таким образом мы постепенно, шаг за шагом, огораживанием захватываем территорию, потому что на самом деле площади… Раз уж Петербург – не столица, то главный его смысл – сохранение столичности через привязанность к Эрмитажу. Иначе она просто превратиться в такое совсем туристическое место. Это не туристическое место. Это место торжественное. Это место, где должны проходить парады, церемонии, ну, все, что такое возвышенное, символическое.
М. Пешкова
―
По поводу покраски, в скобках окраски зданий Эрмитажа. Краска, колер менялся?
М. Пиотровский
―
Окраска менялась у Зимнего дворца. И об этом идет речь. И у Зимнего дворца, и у Главного Штаба. Как сказать, что Главный Штаб, который весь такой россиевский классический желтый был изначально такой серебристо-серый. Я говорю: «Жемчужно-серый». Мне говорят: «Такого колера в списках колеров нет». Неважно. Мы нашли при реставрации куски стены. Они такие вот серебристо-жемчужно серые. И внутренние стены Главного Штаба мы окрасили в такой цвет, чтобы было видно. Мы пока наружные не будем красить. Объясню почему. А Зимний дворец вообще, вот тот сейчас зеленый цвет и белые колонны, которые есть сейчас, их никогда не было. Это после войны это чистая придумка главного архитектора города. Ну, так, видимо, идея понятная. Ну, как бы, может быть, Растрелли бы сделал так. И отсылка к Царскому селу, вот такой бирюзовый и белый. Барочный цвет. Но здесь получился зеленый, а никакой не бирюзовый, при этом это уже 2-я половина ХХ века и отвратительные химические краски жуткие. Сейчас уже не такие. Очень такие ярко бьющие в глаза. Понимаете, нам чтобы была такая, получалась вещь, ну, постепенно к этому все привыкли, хотя исторически перед войной он был серый такой. Серо-темный. Покрашен. А перед революцией половину века он был такой красно-бурый. При этом колонны долгое время тоже были такого же цвета, не были белыми. Потом их вот сделали белую рустовку в начале века. И, в общем, он был такой довольно мрачный красный. Я так считаю, что это было предречение, вот как покрасили в кровавый цвет, совершенно кровавый цвет, так революцию и предрекли себе. Ну, можно думать по-разному, но мистика цвета есть. А перед этим были разные более светлые такие тона: желтовато-охристые такие и сероватые. Но вот растреллевская это такая желтоватая охра. Все как-то очень привыкли, мы привыкаем, и мы считаем, что то, что есть сегодня – это так всегда и было. И поэтому все эти игры иногда с возвращением первоначального вида, они очень непростые. Вот я признаюсь, что как бы знать это все знал, но осознать, пока во время каких-то очередных уже давно, лет 20, ремонтных обсуждений как-то… мы же совершенно не историческая окраска. При этом она не такая хорошая. Сейчас мы ее сделали более нежной краской, а то была особенно яркой, но ничего такого хорошего нет, что, наверное, надо как-то ее продумать. И тогда мы стали, значит, обсуждать, я стал, в общем, провоцировать, говорить об этом в интервью. Но как всегда пресса и публика начинают, они когда скажешь что-нибудь такое попыткой предложить людям размышлять, вместо этого началось: это Пиотровский хочет перекрасить Эрмитаж. Ну, у нас все, ты говоришь что-то, потом в газетах пишут: признался или заявил, а ты просто сообщаешь. Понимаете? Ну, не интеллигентность нашего языка… Что с ним поделаешь? Ну, вот начались, значит, всякие сначала возмущения: Пиотровский хочет перекрасить. Я затеял дискуссию. Мы сделали ее в интернете, потому что вот эта вещь, которую нужно спрашивать у публики. А не все нужно спрашивать у публики. А здесь надо спрашивать. И, в общем, получилось… Такие были опросы. Мы постарались выделить так в вопросах людей, которые действительно бывают на Дворцовой площади, а не тех, кто просто так будет говорить. Таких всегда много, за или против людей, которые понятия не имеют, о чем, в общем, идет речь. Ну, в общем, оказалось, что люди привыкли к этому цвету. Им не хочется его менять. Тогда менять не будем, но будем – мы-то тоже хитрые, – но будем возвращать все-таки ту тональность, которая присуща Петербургу, которую тоже забыли. Это тоже я как бы сам не знал, не помнил, и вообще-то я вырос в том Петербурге, который весь покрашен этими химическими красками, бьющими в глаза. А это первым мне сказал Гае Ауленти, великий итальянский архитектор, который строила много чего в мире, в том числе она реставрировала Scuderie Квиринале в Риме. Такой выставочный зал в бывших конюшнях напротив дворца Квиринальского. Там 1-я выставка была эрмитажная. Как бы для нас строили, для нашей выставки. Сказала: «Вот Ваш Петербург…» Она очень радовалась, что в Риме, наконец, стали уничтожать этот самый цвет – оранжевый цвет Савойской династии. Говорит: «Вот Рим возвращается к своему цвету вместо этих савойцев, которые весь его, так сказать, делали таким. Так же, как вот ваш Эрмитаж нужно…» То есть не Эрмитаж. Говорит: «Вот в Петербурге пастельные цвета Петербурга. Тона Петербурга – это его тональность». Я сначала задумался, где у нас пастельные. Потом, значит, что-то вспомнил, что-то посмотрел. Действительно весь Петербург окрашивался в пастельные тона. Сейчас многих возмущает, как покрашен Строгановский дворец. Сейчас как будто приутихли. А это правильный цвет. Не только исторически вот эта тональность правильна, не бьющая в глаза. Дворец Белосельских-Белозерских, по-моему, Михайловский дворец. Полно народу, которые возмущаются: «Что это такое? Как будто бы не докрасили. Цвет там женского белья». Не знаю. Всего всякого. Но пастельные тона, к ним надо привыкать. Постепенно привыкают. И зато Эрмитажу при каждой окраске, а их примерно раз в 5 лет надо красить, ну, по кругу ходим, мы все время делаем более такой бледный, такое более нежный зеленый. И вот сейчас он такой зеленый нежный, по-моему, вполне хорош. Так что его превращать в охру пока не надо. Но сейчас мы реставрируем двор, и было решение… Его еще не все знают. Меня будут поливать грязью, разумеется. Но мы приняли решение на дирекции, что двор, во дворе мы фасады окрасим охрой вот растреллевской, которая есть, сохранилась и в некоторых дворах, маленьких дворах Зимнего дворца. Там никто никогда ничего не перекрашивал ни в красный, ни в серый, ни в зеленый. И вот такой цвет будет. Посмотрим, какая будет реакция. Я думаю, что будет очень хорошо.
М. Пешкова
―
Традицию книжный ярмарок осенних на главной ярмарке страны на ВДНХ никто не отменял. Так в 1-й ее день работы 2 сентября ровно в полдень на сцене издательства «Молодая гвардия» - это 75-й павильон, стенд Е-1, F-1 – презентация ЖЗЛовской книги Елены Яковлевой. Серия «Биография продолжается», герой которой Михаил Борисович Пиотровский, участник презентации. А если вы хотите получить книгу «Мой Эрмитаж» Михаила Пиотровского ответьте, пожалуйста, на вопрос: раз в год директор Эрмитажа обходит все залы. Зачем? Марина Лилякова, Александр Смирнов, я Майя Пешкова. Программа «Эрмитаж. Непрошедшее время».