Горячий снег 2-й Гвардейской - Наталья Малиновская - Непрошедшее время - 2015-02-01

18 фев. 1943. ростов. А.И. Кириченко, Н.С. Хрущев, Секр. Ростов. обкома Двинский. Ком. ЮФ Р.М.

Зима 41-42

Приказ принять 2 Гвард.

Р.М. портрет

Слева направо Хрущев, Р.М. Ротмистров.19 янв. 43 г.

Июль 1943. Село Ржава Курск. обл. Желтов, Р.М., Василевский беседуют с Сыромолтным, вернувшимся от Ковпака.

И.И. Ларин и Р.М. Весна 1942. Организация обороны на Харьковском направлении.

Команд. 6 армией Ю-З фр. План освобожд. Артемовска. С И.И. Лариным. МАЙЯ ПЕШКОВА: 2 февраля 43-го года – день разгрома немецко-фашистских войск в Сталинградской битве, одной из величайших битв Великой Отечественной. Это было поворотным событием 2-й Мировой. Наталья Малиновская — филолог, испанист, дочь маршала Малиновского, о воспоминаниях близких, документах и о военных мемуарах. НАТАЛЬЯ МАЛИНОВСКАЯ: История, которую я хочу рассказать, начинается летом 42-го года незадолго до появления знаменитого приказа «Ни шагу назад». В то лето Сталин и ставка ждали наступления на Москву снова. Хотя на самом деле немецкие войска собирались на юге, и вот эта ошибка и ставки, и командования фронтов, наверное, тоже была, рассуждать о том, кто сильнее виноват бессмысленно, но вот что было. Отец сдал Ростов без приказа, а был он на тот момент командующий Южным фронтом. И произошло это 24 июля 42-го года, а 28 июля был опубликован этот приказ известный под названием «Ни шагу назад». Очень резкие, очень тяжелые слова были сказаны в этом приказе о папином фронте. Там было сказано: «Часть войск Южного фронта, идя за паникерами, оставила Ростов без сопротивления и приказа из Москвы, покрыв свои знамена позором. Нельзя дольше терпеть командиров, комиссаров, политработников, части и соединения которых самовольно оставляют боевые позиции. Паникеры и трусы должны истребляться на месте». Это цитата из знаменитого приказа. Приказ этот вменял в обязанность военным советам фронтов передавать в ставку для привлечения к военно-полевому суду командующих армиями, которые допустили самовольный отход, а соответственно ответственность члена Военного совета, начальника штаба и командующего фронтом стократ выше, чем у командарма, соответственно вина тяжелее. На следующий день после сдачи Ростова те части, которые удалось вывести, были расформированы. Разбитые эти армии влились в Северокавказский фронт, а отца и члена Военного совета, по логике вещей, я не уверена, что члена Военного совета, но, по логике вещей, именно его вызвали в Москву, потому что их двоих сняли с должностей. Как ни странно, генерала Антонова эти громы и молнии не коснулись, он был переведен на Северокавказский фронт на ту же самую должность начальника штаба фронта у Семена Михайловича Буденного. И вот здесь начинается история туманная, которую я расскажу по тому, что знаю от Аделины Вениаминовны Кондратьевой. М. ПЕШКОВА: Напомним нашим слушателям, Аделина Кондратьева была переводчицей в годы гражданской войны в Испании. Она переводила в эскадрильи, летчиком которой был будущий герой Советского Союза Серов. Он был ее мужем гражданским. Там же в годы гражданской войны в Испании воевал и будущий маршал Родион Малиновский. Так они познакомились совсем еще молодые. Н. МАЛИНОВСКАЯ: Здесь в этой истории очень много неувязок. Дело в том, что Аделина не помнила фамилию папиного спутника, того с кем он был вызван в Москву, но, по логике вещей, это был именно Иван Илларионович Ларин, с которым папа воевал с самого начала войны, когда он командовал 48-м корпусом на границе с Молдавией. Они вместе отходили, они вместе были на Южном фронте. Других вариантов, по сути дела, вот кто мог быть с ним, нет. И вот, представьте себе это психологическое состояние, огромная потеря – сдан Ростов, потом вот эти страшные слова, сказанные в приказе «Ни шагу назад» о его фронте. И вот они ждут приема у Сталина. Ждут день. Ждут два. Ждут три. На третий день нервы у них сдали и они напились. Ну и, конечно же, по всем законам драматургии, к ночи явился гонец с известием, что аудиенция будет в 7 утра. И вот здесь вот, рассказывает Аделина, повторяя папин рассказ ей. А рассказал он ей эту историю, как она говорит, в августе 42-го года, то есть по свежим следам. И вот, значит, здесь происходит с ними чудо мгновенного протрезвления. Причем такое, что кажется, что они не только накануне вообще ничего не пили, но и в жизни в рот ничего никогда не брали спиртного. Они расходятся по своим комнатам. Понятно не спать. Какой тут сон? Они расходятся по комнатам, чтобы привести себя в порядок, там побриться-помыться, собраться с духом, прежде всего. За полчаса до назначенного времени отец выходит в коридор, стучится в комнату своего спутника. Ответа нет. И через 10 минут взломали дверь. Оказалось, что он стрелялся. Деваться некуда, отец идет один к Сталину. И Сталин встречает его вопросом: «А где генерал такой-то?» Понятно, что он прекрасно знал, что произошло, ему доложили немедленно. Отец отвечает: «Генерал застрелился». И слышит в ответ фразу, в которой я узнаю и Сталина, и эпоху, как узнается согласно пословице лев по когтям: «А что же Вам помешало сделать то же самое?» Отец кратко повторяет то, о чем он уже говорил Сталину неделю назад по прямому проводу про сокрушительное неравенство сил, которое было на юге: фронт растянут. Про то, что отход сделал единственно возможное: спас людей, которых иначе было не спасти. Следует долгая пауза. Известно, что Сталин был мастером пауз, и, наконец: «Идите, Вам сообщат наше решение». Я уж не знаю, как скоро сообщили отцу решение, через 3 дня или раньше, но решение это оказалось неожиданно мягким: его просто понизили в должности. Почему? Потому, что уже не 41-й год и уже не расстреливают вот так вот с маху? Потому что карающую длань отвело самоубийство, о котором еще будет речь? Может и так, но мне кажется, что важнее была причина, зафиксированная в стенограмме разговора по прямому проводу от 22 июля 42-го года, то есть за 2 дня до сдачи города. По стенограмме понятно, что это был не первый разговор на эту тему. Длился он 1,5 часа. Из Кремля говорит Сталин, из зоны боевых действий – отец, Ларин и, опять странность, замкомандующего Корниец, а не начальник штаба Антонов. Вот это первая загадка этой истории. К ней у меня разгадок нет. По этой стенограмме, я теперь рассказываю, отец доложил обстановку, сообщил очень тревожные разведданные. Понятно, что не первый раз он говорит об этом. Но вот эта убежденность Сталина и ставки, что наступление будет опять на Москву, продиктовало Сталину очень презрительный ответ, сейчас я его процитирую: «Наши летчики не знают боевых порядков наземных войск, каждый фургон кажется им танком, они не способны определить, чьи именно войска и куда двигаются, я не доверяю этим авиа разведданным». Буквально тут же прозвучала фраза, которая почти дословно была потом процитирована в этом приказе: «Наши липовые командиры объяты страхом перед немчурой. У страха, как известно, глаза велики и понятно, что каждая маленькая группка немцев кажется им пехотной или танковой дивизией». И вслед за этим приказ: «Вы должны немедленно занять южный берег Дона до Константиновской включительно и обеспечить оборону южного берега Дона в этом районе». Приказ совершенно нереальный, потому что фронт... машинка уже рухнула, и переподчиняя его войска папиному фронту, Сталин даже не подозревал о том, что эти войска, утратив связь, они даже и не узнают о том, что у них сменился командующий. Фронт на Юге катастрофически рушился, и война вновь шла вопреки ожиданиям Сталина, но в точности так, как предвидели вот эти самые паникеры, липовые командиры, объятые страхом перед немчурой. И хотя эта терминология была повторена дословно в приказе, Сталин все-таки помнил о том, что его предупреждали. Ну, понятно, что он ничего не забывал. Понятно, что он осознавал свои просчеты, хотя никогда потом их просчетами не называл, но он, конечно, помнил. И вот это и есть, я думаю, причина того, что не трибунал был, того, что отца всего-навсего понизили и через какое-то время назначили командовать армией. Но все-таки, кто же ждал приема в Кремле вместе с отцом? Антонов и Корниец живы, а вот генерал Ларин нет. Но согласно документам генерал Ларин застрелился полугодом позже. Как это могло произойти? После июля его фамилия нигде не упоминается, но возникает снова только 2 ноября, когда появляется приказ о том, что командовать 2-й гвардейской армией новообразованной будет отец и членом Военного совета этой армии будет Иван Илларионович Ларин. Может быть, так мне думается, может все-таки была попытка самоубийства? И в первую минуту было непонятно, жив он или обречен. О нем нет упоминания весь август и начало сентября ни в одних документах, а вот потом он появляется снова. Может быть, вот это время – это госпиталь? Но документ... Это мое предположение, не более того, а документ есть документ. И подпись Ларина стоит под приказами по 2-й гвардейской в ноябре и в декабре, но свидетельства о его самоубийстве очень разноречивы. Это, во-первых, мемуары Хрущева, во-вторых, донесения особого отдела в разные инстанции. Поразительно, что даты смерти в них разные, в одних донесениях 25 декабря, в других -27, в третьем – 2 февраля. Но вообще спросим себя, а какая же причина могла быть у Ларина стреляться? 25 декабря, когда стало ясно, что 2-я гвардейская выполнила свою задачу, не говоря уж о 2 февраля – дне победы под Сталинградом. Есть несколько версий на эту тему. Одна из них связывает самоубийство Ларина с тем, что в августе папин адъютант капитан Сиренко дезертировал, якобы с целью создания своего личного партизанского отряда. Но, в конце концов, капитан Сиренко был папиным адъютантом, и никак Ларин не мог за него отвечать. И потом, мне думается, что побег адъютанта не самое трагическое событие того лета. Все вот эти 3 текста, 3 донесения о гибели Ларина сходятся в одном: Ларин оставил предсмертную записку. Но эта предсмертная записка ровным счетом ничего не объясняет, а только задает новые загадки. Вот текст, он пишет: «Я ни причем. Прошу не трогать мою семью. Родион умный человек. Да здравствует Ленин». Здесь одна понятная фраза «Прошу не трогать мою семью». Что значит «Я ни причем»? Что было это, причем он мог быть или не быть? Также загадочна фраза «Родион умный человек». Если он хотел его защитить, то в контексте той эпохи естественнее было ждать других определений: преданный делу партии и так далее. А что значит «Да здравствует Ленин»? Почему Ленин, а не Сталин? На это первым делом обратили внимание, и в частности начальник политуправления Красной Армии Щербаков обратил на это внимание. Более того, Щербаков доложил об этой записке Сталину, который получил, в результате, члену Военного совета Сталинградского фронта Никите Сергеевичу Хрущеву глаз не спускать с Малиновского. Я не знаю, прояснится ли когда-либо туман, окутывающий вот эту историю, историю самоубийства генерала Ларина, но я рассказала то, что я слышала от Аделины Вениаминовны. М. ПЕШКОВА: Филолог испанист Наталья Малиновская, дочь маршала Родиона Яковлевича Малиновского, о воспоминаниях близких, документах и рассказах друзей их дома о 2-й гвардейской армии. Как же тогда было в 43-м на «Эхе Москвы» в «Непрошедшем времени». Н. МАЛИНОВСКАЯ: Дальше отца назначили командовать 66-й армией под Сталинград. Армия была к этому времени очень измотана боями. Армия была малочисленная. Ей задачи ставились абсолютно непосильные. И вот об этом есть 2 свидетельства. Одно свидетельство Рокоссовского в его книге «Солдатский долг» и другое – воспоминание Симонова в «Разных днях войны». Оба очень выразительные. Рокоссовский пишет о том, как он решил познакомиться с командармом 66-й армии и отправился к нему на командный пункт. Не нашел его там. Спросил, где он. Ему объяснили, что он в войсках. Рокоссовский поехал на командный пункт дивизии, потом прошелся по командным пунктам полков, а его все нет. Наконец, он его нашел на переднем крае на ротной позиции и спросил: «Господи, да что Вы тут-то делаете? Разве это дело, когда командующий армией на ротной позиции?» Он ему ответил: «Да не получается, и начальство очень донимает. А потом людям спокойнее, когда я здесь». И Рокоссовский пишет: «Мы поняли друг друга и расстались друзьями». И вот в те же трудные дни судьба занесла в расположение 66-й армии Константина Симонова. Это был как раз один из тех дней, когда армия пыталась наступать, и ее наступление захлебнулось. И вот он пишет: «Мы были у Малиновского на командном пункте, сидели рядом с ним на лавочке возле землянки. Он был спокойно мрачен и немногословно горько откровенен. Ему явно не хотелось с нами разговаривать, но раз уж мы приехали, он счел своим долгом прямо сказать, что здесь на его участке успеха нет и посоветовал нам поехать к соседу справа, которому обещали будто бы подкрепление». И вот замечает после этого Симонов, я процитирую: «Что было на душе у Малиновского? О чем он мог думать? И чего мог ждать для себя? Мне остается только поражаться задним числом той угрюмой, спокойной выдержке, которая не оставляла его, пока он разговаривал с нами в это несчастное для себя утро». Я знаю вот эту угрюмую, спокойную выдержку, знаю отцовскую способность сказать себе и не таить от других горькую правду. Но я с одним бы не согласилась, с тем, что пишет Симонов, что это, как он думает, был самый трудный день войны для отца. О том, что он сам сказал о самом горьком дне войны и о самом радостном дне войны я скажу после, а сначала надо рассказать о 2-й гвардейской. Это сильная и новосформированная армия. Ее против всех правил изначально назвали гвардейской. Она была сформирована по Тамбовом, куда принимать ее приехал папа и его будущий начальник штаба Сергей Семенович Бирюзов. Вот там они познакомились, принимая армию, и стали друзьями на всю оставшуюся жизнь. По замыслу ставки эта замечательная армия должна была сыграть конечную роль в Сталинградской битве. Ей отводилась конечная роль давить Паулюса, потому что те, кто прежде работали для создания кольца, были уже страшно измучены, но покончить с Паулюсом не было возможности без новых сил. И вот с этой задачей к Сталинграду двигалась 2-я гвардейская армия. Но тем временем произошла неожиданность. Оказалось, что на выручку к Паулюсу направляется Манштейн, танки Гота двигаются, и они уже близко. Это все происходило очень быстро. Это сильно осложнило обстановку, а когда оказалось, что Готу до Паулюса очень мало осталось, буквально 1-2 максимум танковых перехода, тогда координатор фронтов на южном вот этом направлении Александр Михайлович Василевский стал объяснять ставке и Сталину необходимость повернуть 2-ю гвардейскую и поставить ей другую задачу: остановить Манштейна. Но ставка медлила. Сталин не давал своих никаких указаний. А медлить было нельзя. Ставку можно понять, очень не хотелось оттягивать вот этот вот решающий момент разгрома Манштейна, но наше счастье, что у Александра Михайловича Василевского достало мужества взять на себя всю тяжесть этого решения. Это он и сделал. Он развернул 2-ю гвардейскую и перенаправил ее, и ставка согласилась с его решением, уже когда чуть ли не сутки двигалась в новом направлении 2-я гвардейская армия. Вот это все подробно и документировано, описано самим Василевским. И здесь тоже очень любопытно. С его решением и тогда, и потом после войны был не согласен Рокоссовский. Здесь, конечно, помимо всех военных резонов, была и чисто психологическая причина, уж очень жаль было Рокоссовскому отдавать другому фронту вот эту замечательную армию, которая шла к нему. Есть еще и 3-й источник мемуарный – это мемуары Андрея Ивановича Еременко, как раз его фронту и передавали 2-ю гвардейскую армию. И вот в 60-е годы, когда Еременко написал свою версию этой ситуации, ему ответил Александр Михайлович Василевский и предпослал к своей статье об этом замечания о том, что дальнейшее все изложенное он обсудил с командармом 2-й гвардейской армии, моим отцом, и эта статья представляет собой их общее мнение. Несомненно, обсуждение ситуации тех декабрьских дней было. И следы его я видела на полях мемуаров Еременко, на папином экземпляре. Он весь испещрен маргиналиями. Я совершенно уверена, что есть такие же маргиналии на полях экземпляра, который принадлежал Василевскому. Думаю, что есть эти маргиналии и на полях книги Рокоссовского. И вот интереснейшая получилась бы публикация. М. ПЕШКОВА: Наталья Родионовна, а что Вам мешало посмотреть эти маргиналии? Я думаю, что родственники дали бы на время эти книги. Н. МАЛИНОВСКАЯ: Не знаю, не спрашивала. Но так или иначе, эти экземпляры пока что стоят себе на полках семейных библиотек и, не знаю, видимо, там и останутся. Ну, я не думаю, что сегодня кто-нибудь вправе судить, какое решение следовало предпочесть: план Василевского, который был реализован или вот гипотетический план Рокоссовского. Но, замечу вот что, это дискуссия равно компетентных людей, которые знали, что такое ответственность и привыкли нести ее вместе со всеми последствиями. У их слов одна цена, а у тех, кто сегодня об этом рассуждает, совсем другая. Сослагательное наклонение применительно к истории такое заманчивое, такое ходовое сегодня в особой чести у тех, кто снисходительно-покровительственным, поучающим тоном, как орешки щелкает уравнения со всеми известными. Ну, кто же спорит, хорошо море с берега, особенно теплое и в штиль. Это сегодня понятно, что от тех событий декабря 42-го года, вот там, на подступах к Сталинграду, зависела не только судьба Сталинградской битвы, но и судьба войны. Если бы Манштейна не остановили, были бы напрасны все муки тех, кто сражался и умирал в растерзанном городе, кто умирал в раскаленной летним солнцем степи на подступах к Сталинграду летом 42-го. Не будь вот этого, если б не выстояла сначала 51-я армия, а потом 2-я гвардейская, не случилось бы коренного перелома в войне. И король Георг не прислал бы в дар городу в знак восхищения воинской доблестью его защитников меч, украшенный драгоценными каменьями. Но не в каменьях дело, не в благородном жесте британского монарха. Дело в том, что весь мир, дотоле сомневавшийся, тогда понял: победа будет за нами! М. ПЕШКОВА: Наталья Родионовна Малиновская, филолог испанист, дочь маршала Малиновского, о его друзьях, о 2-ой гвардейской армии, о горячем снеге Сталинграда на «Эхе Москвы» в «Непрошедшем времени». Звукорежиссер Александр Смирнов. Я Майя Пешкова. До встречи!

Перед освобожд. Артемовска. 6 армия Юго-Зап. фр. Дек. 41. Слева И.И. Ларин, в центре - Р.М.

С.Тимошенко. Лето 1942.