Диалоги на Франкфуртской книжной ярмарке - куда идет книга? - Непрошедшее время - 2013-11-03
М. ПЕШКОВА: Остановиться, оглянуться на ушедший месяц. Огромное желание оглянуться на главное книжное событие года – Франкфуртскую книжную ярмарку. Если статистика говорит, что участников стало на 2% меньше, то визуально ярмарка становится осязаемо значительно не многолюднее. Нет такового, чтобы шли к ярмарочному городку, словно парад. По окончанию рабочего дня нет длиннющей очереди на такси. Ведь ярмарка в будни открыта только для специалистов. Но в выходные приходили все, о продаже книг со стендов и речи быть не может. Торговля не поощряется. Книги дарят посетителям. Много детворы, для них специальная программа. По огромной территории движутся (НРЗБЧ) с портретом улыбающегося Пауло Коэльо, утверждающего, что путешествие в жизни – главное и самое интересное. Кризис настиг все-таки отрасль, многие стенды пустовали. О чем говорят на главной ярмарке планеты? Беседую с Ниной Литвинец, руководителем книжной программы Института перевода относительно молодой структуры в российском книгоиздании.
Н. ЛИТВИНЕЦ: Ярмарка, если говорить в целом, несколько скромнее, чем в предыдущие годы. Сказывается кризис, который переживает Западная Европа. Как-то меньше издателей, меньше народу. Но на российском стенде это не сказалось. Он в этом году с новой концепцией. Организатором российского стенда в этом году выступает институт перевода, в задачу которого входит поддержка переводов российской литературы за рубежом. И популяризация, пропаганда творчества наших писателей. У стенда в этом году новая концепция. Он выглядит по-другому, он весь просторный, светлый. Большая площадка для мероприятий, в режиме нон-стоп проходят презентации, встречи с писателями, различные дискуссии. Это насыщенная программа.
М. ПЕШКОВА: Стенд преображенный, если сравнить с тем, что было раньше.
Н. ЛИТВИНЕЦ: Он открытый, более привлекательный для публики. Он позволяет людям себя чувствовать комфортно. Вместе с тем, здесь основной акцент сделан на литературе. Нет деления по издателям. В этом году все издательства без опознавательных знаков. У нас издательства перечислены на табло, которые участвуют на стенде, но книги выставлены по тематическому признаку. Это сразу создает насыщенность стенда.
М. ПЕШКОВА: Все проблемы на время отметены. Директор Литературного музея, профессор РГГУ Дмитрий Бак делится ярмарочными впечатлениями.
Д. БАК: Самое главное на Франкфуртской ярмарке для меня - понять, каково соотношение книжного бума, который нам иногда кажется продолжающимся, и реальности. Я читаю в официальных отчетах, что постоянно сокращается объем, сокращается количество стендов, сокращается количество представительств. Мне хочется понять, книга по-прежнему - источник знания, основной продукт цивилизации, или все-таки что-то кардинальное происходит. Я с опаской и некоторым страхом жду, что все рухнет. Начнутся другие времена, когда наши домашние библиотеки будут собранием папирусов. Пока я этого не вижу.
М. ПЕШКОВА: Дмитрий Петрович, вы читаете и на иностранных языках. Не прельщает ли вас в этом плане Франкфуртская ярмарка, увидеть какие-то новые книги, которые хотелось бы почитать, о которых хотелось бы рассказать студентам.
Д. БАК: Конечно, и студентам РГГУ, и студентам школы - студии МХАТ, и в Литературном музее, где я сейчас работаю директором. Мне хотелось бы рассказать о многом, из того, что здесь есть. Надо сказать, что 10-15 лет уже иное отношение между русской литературой и переводной. Мое поколение читателей воспитывалось на зарубежной литературе. Мы все читала « Степного волка» Гессе, мы все читали « Шум и ярость» Фолкнера. Это была почти русская литература. Она замещала то, чего не хватало в русской литературе. Сейчас положение иное, потому что русская литература богатая, обильная и т.д. Основное переводится, но занимает другую нишу. Если говорить прямо, то я меньше ориентируюсь в иностранных литературах, чем это было 25 лет назад. Тогда фильтры были не только идеологические, но и фильтры вкуса и качества. Они очень четко доставляли мне все лучшее. А вот в этом изобилии, которое здесь присутствует, ориентироваться иногда трудно.
М. ПЕШКОВА: Профессор МГУ, Литературного института. Автор многих книг из серии «ЖЗЛ» еще до дискуссии о Булгакове. С переводчиком Булгакова на немецкий язык – Алексей Варламов.
А. ВАРЛАМОВ: Я второй раз Франкфуртской ярмарке. Ярмарка для меня некоторое испытание, потому что слишком много всего происходит, понимаешь, что ты песчинка в этом большом мире. Много тут всяких печальных разговоров идет. Я только встречался с испанским издателем, у меня вышла в Испании книжка. С детства учил испанский язык во Дворце пионеров. Те же самые жалобы, что и у нас. Сокращается число читателей, закрываются книжные магазины, падают тиражи. Приятно, что у нас появился институт перевода, который финансирует переводы русской литературы. Об этом знают. Бог даст, эта программа как-то будет действовать. Это хорошо. Я здесь тоже по приглашению Института перевода. Конкретная цель – диалог с немецким переводчиком Булгакова, с человеком, который переводит произведения Булгакова на немецкий язык. Мы будем говорить о Булгакове. Это главная цель моего визита в этом году. Посмотрим, что получится после этого.
М. ПЕШКОВА: Какую книгу после Платонова вы пишете для серии « ЖЗЛ»?
А. ВАРЛАМОВ: Для серии « ЖЗЛ» я подписал договор. Я буду писать о Шукшине. Но это будет не большая серия, а малая. Я хочу написать совсем по-другому, чем я писал в большой серии. Не знаю, что получится, говорить о ненаписанных книгах самое трудное. Долго сопротивлялся, после Платонова вообще непонятно, о ком писать. Для меня это абсолютная величина. Мы поговорили с издателем, сошлись на фигуре Шукшина, которая лично мне очень интересна. Я думаю, это будет трудная работа, потому что и актер, и режиссер, об этом тоже надо писать. Вторая вещь – я всегда инстинктивно сторонился писать о людях, которые ушли не так давно. Мне кажется, надо выдерживать временную дистанцию. Правда, уже 40 лет тому назад Василий Макарович скончался, но все-таки мы его в большей степени ощущаем своим современником, чем тех моих героев, о которых я писал в предыдущих книгах. Для меня это немножко трудно. Вроде как надо попробовать. Не знаю, что из этого получится. Другой формат, другая эпоха, совсем другая фигура.
М. ПЕШКОВА: Алексей, вы дважды профессор, и Литинститута и МГУ. Касаетесь ли вы фигур, о которых вы пишете книги из серии « ЖЗЛ» в своих лекциях. Или это то, что живет отдельно?
А. ВАРЛАМОВ: Нет, почему? Это не живет отдельно. Я веду в университете спецкурс уже много лет, который я называю « Писательские стратегии 20 века». Собственно, мои герои являются и героями моего спецкурса. Не только они. Про Платонова я читаю годовой спецкурс. И мне не хватает целого года, хотя каждую неделю лекции. Я чувствую, насколько это глубокая фигура. Как интересно им заниматься, его преподавать. Студентам это важно и интересно. Кроме того, я в университете еще читаю курс современной литературы. Я немножко противился этому. Мне бы хотелось читать первую половину 20 века. Современную литературу, с одной стороны, сам Бог велел. С другой стороны, трудно разобраться, о ком говорить, о ком не говорить. Кого включать в обязательный список для студентов, кого нет. Много там разных любопытных вопросов. Я только начал в этом году. Не знаю, посмотрим, что будет на выходе, посмотрим, как будут студенты сдавать экзамен, какие у них будут собственные отклики. Пока я чувствую, что довольно большой интерес к этому есть. Главная моя задача не столько дать академическое филологическое видение современной литературы, что мне кажется невозможным. Дистанция должна пройти. А просто заинтересовать, чтобы просто студенты, филологи, чтобы они читали современную литературу. В этом я вижу свою главную цель. В Литинституте у меня совсем другая работа. Я веду семинар прозы. Поскольку это заочники, и времени с ними не очень много, то мы разбираем их произведения. Там в историю литературы бывают какие-то заходы, но если и бывают, то ненароком.
М. ПЕШКОВА: Алексей, а что касается книг вне серии. Я имею в виду не биографических книг, а художественной прозы. Что вас волнует, над чем вы работаете? Согласитесь, у вас, мне так кажется, больше опыта работы с серией « ЖЗЛ», нежели с прозаическими произведениями.
А. ВАРЛАМОВ: Примерно половина наполовину. Первый свой рассказ я опубликовал в 87 году. До 2002 года я никаких биографий не писал. 15 лет я писал только прозу. У меня пару лет назад в « АСТ» такой типа четырехтомника, далеко не все туда вошло. Серия « ЖЗЛ», я написал эти 5 писательских биографий. Мне это было нужно, мне это было дико интересно. Одна книга влекла за собой другую. Мне для педагогической работы было это очень важно. Я на Платонове хотел поставить точку, издательство меня уж очень уговорило. И потом с Шукшиным мне очень хочется разобраться, как и с Платоновым хотелось разобраться. В чем феномен этого человека. Какие-то мысли очень необычные в голову лезут, почему такой дикий к нему интерес. Что за магия этого персонажа. Я больше сейчас настроен прозу писать. Не хочется говорить о вещах, на которых еще до конца точка не поставлена. Они еще не опубликованы. Последние годы я писал прозу. Платонова я закончил года 4 тому назад. Вот эти 4 года я посвятил прозе. Посмотрим, что получится.
М. ПЕШКОВА: Оглянувшись на Франкфурт. Итог: что станет с книгой? Ярмарочные диалоги в программе « Непрошедшее время» на « Эхо Москвы».
Какая из биографических книг вам труднее всего далась?
А. ВАРЛАМОВ: Наверно, Платонова и давалась. Он самый сложный из писателей. Знаете, когда работаешь с книжкой. Это даже не мистика, это действительно так. Ты чувствуешь, твой герой, он хочет, чтобы про него писали, или он не очень хочет. Сотрудничает с тобой или не сотрудничает. Вот А. Толстой, я просто чувствовал, что он помогает, в паруса дует. Сама биография себя показывает, она сохранилась. Там вкусные сюжеты, интересные какие-то конфликты. Книга получается картинка. С Платоновым совсем не так. Конечно, этот человек меньше всего был озабочен тем, что кто-то когда-то будет писать его биографию. Будет изучать его творчество. Я думаю, он не сомневался в своем даровании, как и Булгаков не сомневался. Но он не считал себя в этом смысле писателем. Он не принадлежал в этом смысле к литературе. Он про себя говорил, что я человек технический. Сам материал его жизни, с одной стороны, дико интересной. Он в самом эпицентре был русской жизни. Он понял, что такое русский социализм, как никто другой. Этого не мог понять Булгаков, Толстой. Никто из моих героев так глубоко понять этого не мог, потому что они это отторгали. По разным причинам, но отторгали. Даже А. Толстой. Его взаимоотношения с советской властью покоились на каких-то других принципах. Так глубоко поверить в социализм, растворить себя в социализме, душу туда отдать, посмотреть, что с душой происходит, это сделал Платонов. С Платоновым парадоксальная история. С одной стороны, он едва ли не самый изученный из русских писателей 20 века. Сколько написано статей, книг, диссертаций, монографий про поэтику, про стиль, про язык. Биографических книжек - раз- два и обчелся. Если бы была биография Платонова кем-то написана, я бы не стал ее писать. Мне просто захотелось ее прочитать. Написаны очень интересные книжки Льва Шубина, но книга Л. Шубина была написана в 70-е, даже в конце 60-х годов. Она по условиям времени не могла сказать всей правды о Платонове. По условиям цензуры. Потом, многие факты его биографии не были раскрыты. То, что мы имеем сегодня с Платоновым, все про него знаем вроде бы. Вышла замечательная книжка «Архив Платонова» в Институте мировой литературы. Архив там и находится, он обрабатывается. Есть замечательные статьи про его жизнь. Но именно биографию Платонова, мне даже было странно, почему они сами ее не написали. Наверно, это было бы лучше и интереснее написано, чем то, что сделал я. Но для меня эта книга была важна. Я хотел для себя понять, что такое Платонов. Когда я писал про Алексея Толстого, я был всегда равнодушен к этому человеку. Другое дело, когда я начал писать эту книгу, он меня победил. Когда я хотел писать, как мне думалось, это будет какой-то разоблачительный памфлет. ( НРЗБЧ) подлеца, который продался Сталину, большевикам, коммунистам. Такой бессовестный человек. Когда стал вникать в извивы его судьбы, то все оказалось иначе. С Платоновым другая история, я его с детства любил. Пожалуй, я так никого не любил и не люблю, как Платонова. Писать о том, кого любишь. В биографии писателя бывают разные стороны, разные ситуации. Как про это писать? У меня был такой внутренний препон. Надо сказать, что биография Платонова и не дала никаких скелетов в шкафу. В его биографии есть темные и загадочные пятна, есть вопросы, на которых у меня нет ответа. Для меня очень странно, что он уцелел. Были ситуации, в которых бог спас, иначе не скажешь. Как про это все писать? Мне это было трудно.
М. ПЕШКОВА: Что привело на ярмарку писателя Альберта Лиханова, председателя российского детского фонда.
А. ЛИХАНОВ: Я пытаюсь сделать невозможное, вернуться к тому, что со мной когда-то было. Но это сделать нельзя. Полная смена всего произошла в мире. Много из того, что делала и делает Россия – забыто и отвергнуто. Мне очень обидно, что наша страна находится между арабами и турками. Вроде мы себя позиционируем как европейскую державу, но что-то тут от Европы мы оторваны географически. Я имею в виду технологию выставки. А все остальное, только в надеждах. Я привез свой новый роман. Он о войне. Мне кажется, что о войне по-новому. Мы же отходим от войны. Много уже видится по-другому. Сегодня, если еще не правят, то будут править государственные люди, которые не хотят вспоминать о далеком прошлом. Относятся так к ней, как мы относились, к стыду, к Первой мировой войне. Мы практически про нее ничего не знаем. Поэтому я хочу представить книжку, в которой новый и в чем-то философский взгляд на войну через мир страдающего тогда детства: концлагерь, Германия. Эта история построена на знании бывших малолетних узников фашистских концлагерей в гетто. 25 лет назад я создал союз этих людей, которые были в стороне. Они не имели признания. Я добился двух еще постановлений советского правительства. Сейчас такой термин « бывший малолетний узник фашистских концлагерей гетто», это социальный термин. Эти люди получают признание государства.
М. ПЕШКОВА: Получают ли они финансовую помощь?
А. ЛИХАНОВ: Получают, но очень маленькую. Кстати сказать, с ними пыталась рассчитаться Германия. Фактически первые такие туры материальной компенсации произошли. Первых тогда живших, грубо говоря, отоварили. Деньги на кону – это всегда вызывает споры, раздоры, обиды. Я считаю, что деньги здесь не причем. Нельзя оплачивать расходы на страдания. Я это знаю. 25 лет этих людей поддерживаю. Они меня тоже знают. Они меня, можно сказать, засыпали своими историями. Одна из историй легла в основу романа, который называется « Непрощенная». Надеюсь, что кто-то из немцев захочет ее прочитать, перевести, издать.
М. ПЕШКОВА: Ирина Муравьева, прозаик, живущая в США, ( НРЗБЧ) перелетела через океан, чтобы представить свою переводную книгу. Который раз вы во Франкфурте? Что вас привело сюда, какая-то конкретная ваша книга, которая здесь вышла?
И. МУРАВЬЕВА: Здесь на немецком не вышло ничего. Но вышел в Лондоне роман « День ангела», написанный мной пять лет назад. Вышел в Лондоне в небольшом издательстве. На презентацию этой книги я и приехала.
М. ПЕШКОВА: Как вам пишется?
И. МУРАВЬЕВА: Мне пишется с большим напряжением, потому что все, что я сейчас пишу, это требует полной моей самоотдачи. Раньше мне писалось легко. Я не понимала, что такое писать по-настоящему. Теперь я понимаю все то, что говорилось до меня, про строчки, которые хлынут кровью и убьют. Вот этот момент маленьких смертей, когда что-то вроде бы удалось. И потом наступает полное бессилие, эти минуты я переживаю сейчас все чаще и чаще. Так пишется. При этом ощущение, что не писать невозможно. Это ощущение становится все более отчетливым.
М. ПЕШКОВА: Ваш американский читатель, каков он?
И. МУРАВЬЕВА: У меня по-английски вышел первый роман. До этого был только рассказ, который вряд ли дошел, хоть он был в хорошем американском сборнике, но это был рассказ. Я думаю, что этот сборник не стал любимой книгой, настольной книгой американских читателей. Агента у меня нет. Мной специально никто, в смысле продвижения меня на Запад ли, к американскому читателю, у меня такого нет, этого не происходит. Хотя хотелось бы, пишешь по-русски, думаешь по-русски, действия мои обычно происходят в России. Хотя сейчас я стала как-то передвигать пространство, но все-таки это русские романы. Мне тем интереснее, что они остаются русскими, несмотря на 29 лет моей жизни в Америке, мне бы хотелось понять, что мог бы по этому поводу сказать американский или любой западный читатель. Я сижу и пишу романы. У меня с « ЭКСМО» контракт довольно жесткий. Мне надо было написать 4 романа за очень короткий период времени. Поскольку я понимаю, что я могла бы написать 4 романа довольно легко. Если брать простое, одномерное действие, развивать какие-то сюжеты, вроде « он сказал, она сказала», « я без тебя не могу, ты без меня не можешь». Все эти романы можно писать очень легко. Даже если бы я поставила себе такую задачу похалтурить, быстро написать четыре романа, получить за это какие-то деньги и успокоиться, я физически не могу это сделать. Есть какая-то пружина, которая мне не позволяет. Я опять начинаю работать, как я работаю.
М. ПЕШКОВА: Как ваш ребенок?
И. МУРАВЬЕВА: Смотря какого ребенка вы имеете в виду. Мой большой ребенок отец маленького ребенка. Поэтому когда говорят слово « ребенок», то я механически вспоминаю своего большого ребенка, а рассказывать начинаю о маленьком. Маленькому три года и семь месяцев. Он не говорит по-русски, к сожалению, потому что в семье папа и мама говорят по-английски. Мой сын приехал, когда ему было 10 лет, а она просто американка. И я очень хотела, чтобы он говорил по-русски, отвечал на вопросы хотя бы. Поскольку мы с ним видимся один раз в неделю, это наш полный целый день, мне так жалко крупицу этого дня на то, чтобы его утомлять упражнениями, что я сама перешла на английский, о чем жалею, но сделать ничего не могу.
М. ПЕШКОВА: Ваша педагогическая деятельность с концами ушла?
И. МУРАВЬЕВА: Все ушло с концами, кроме жизни и литературы.
М. ПЕШКОВА: Когда вы еще собираетесь в Россию, летом?
И. МУРАВЬЕВА: Я не знаю. Я думала, что я приеду этой осенью, но по очень тяжелым обстоятельствам моим этой осенью я не смогла. На эту ярмарку я уже не попала. Я закончу новый роман. Думаю, что, может быть, приеду. Этот роман будет сложным. Меня замахнуло на такой сюжет. У меня все страсти, как говорит Кабаков, все страсти в моих романах незаконные. Он же говорит « как будто бывают законные страсти». Мои уж точно незаконные. Одна из незаконных страстей. Учителя английской литературы, старшеклассница, которой 15 лет, но это для арабских стран нормальный возраст для любви физической. У меня это происходит в Москве нынешнего времени. Получилось, что он не только остросюжетный, чего мне хотелось, он еще и философский роман о жизни, о запрете, о стыде, о свободе. Как и следует быть роману.
М. ПЕШКОВА: Лауреат «Русской премии» Дмитрий Вачедин. О себе. Какой сценарий вы хотите написать?
Д. ВАЧЕДИН: Куча планов. Много различных мечтаний, что касается сценариев. С удовольствием бы переделал свои прозаические произведения в сценарии. Буду этим заниматься, т.к. я в начале обучения, то ничего конкретного не могу сказать.
М. ПЕШКОВА: Ваши планы как-то связаны с Россией?
Д. ВАЧЕДИН: Конечно. Я себя в этом не ограничиваю. Это не совсем от меня зависит.
М. ПЕШКОВА: Как вы попали в Германию, приехали с родителями?
Д. ВАЧЕДИН: Да. Мне было 17 лет.
М. ПЕШКОВА: Вероятно, нынешнее книжное время напоминает ту эпоху, когда от фолиантов перешли к изобретению Гутенберга. Время расставит акценты и на том, какой станет книга. А пока эту проблему хотелось проследить и на КРЯККе. На Красноярской ярмарке книжной культуры, куда мы идем. Умрет ли печатная книга? Звукорежиссер – Антон Морозов. Я – Майя Пешкова. Программа « Непрошедшее время».