Моменты биографии - Елизавета Леонская - Непрошедшее время - 2013-04-07

М. ПЕШКОВА: И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме,

И Гете, свищущий на вьющейся тропе,

И Гамлет, мысливший пугливыми шагами,

Считали пульс толпы и верили толпе.

Бубнила « Восьмистишие» Мандельштама, идя на встречу с одной из самых прославленных пианисток современности – Елизаветой Ильиничной Леонской. Один французский журналист написал о Елизавете Ильиничне, как о последней гранд - даме советской школы. Антидивой назвал ее испанский критик. Шла на встречу, ноги дрожали. Как такая знаменитость! Ведь она играла с самим Рихтером! Кружилось в голове. «Елизавета Леонская не идет на контакты с прессой»,- написал питерский журналист. Ну, все, думала, не будет « Непрошедшего времени» с Елизаветой Леонской, о встрече с которой мечтала с той поры, как увидела посвящение Иосифа Бродского на рождественском стихотворении 94 года. «В воздухе - сильный мороз и хвоя. Наденем ватное и меховое», которое пятый российский Нобелевский лауреат читал мне в предрождественские часы. Милая, скромная, застенчивая, с трогательной улыбкой. Такой я увидела Елизавету Леонскую, кто выступал практически со всеми ведущими оркестрами мира. Кто выступал на самых крупных фестивалях планеты. Кому подвластен рояль с одиннадцатилетнего возраста. Из уст Елизаветы Леонской хотелось услышать некоторые биографические моменты. Мне хотелось спросить о Рихтере. Это ваш учитель, ваш педагог?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Нет, не учитель, не педагог. Он никогда не преподавал. Если говорить слово «учитель», то совсем в другом смысле, конечно. Даже если бы я не была с ним знакома и не вхожа в его дом, я думаю, можно было бы с большой буквы учитель употребить это слово. И не только для меня и моего поколения, и не только для пианистов.

М. ПЕШКОВА: Как случилось ваше знакомство?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я была замужем за Олегом Каганом, за скрипачом. В то время Рихтер практицировал, приглашал молодых играть. В данном случае он попросил Олега просто с ним прорепетировать, потому что он готовил программу для поездки с Давидом Ойстрахом.

М. ПЕШКОВА: Брамса готовили?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Они тогда играли Прокофьева, а Брамса третью сонату, которая существует на многих записях, и в Лондоне был этот концерт. И соната Франка. Соната Бартока была первая. Так мы попали в этот дом.

М. ПЕШКОВА: Каким был Рихтер в работе. Скажем, с Олегом Каганом? Он был очень требователен? Легко ли, по вашему мнению, Олегу было с ним репетировать?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я могу сказать не только за Олега, я могу сказать за себя, потому что потом посчастливилось так, что мы играли на два инструмента. Для меня это было нелегко, потому что я осознавала эту разницу между нами. Весь этот обрыв, который существует между нами. Между моими качествами и тем, что он может. Мне было тяжело внутренне. Я стеснялась себя самой при всем том, как мне это было интересно и важно. Думаю, что у Олега было похожее чувство. Но это было немного иначе. Они не готовили сразу концерты. Он сначала ассистировал просто для программы, а планы с концертами и дружба возникли позже.

М. ПЕШКОВА: Я знаю, что их видела вместе. Это было какое-то не то субботнее, не то воскресное утро в самом начале Кутузовского проспекта. Они шли, о чем-то беседовали. Бросились в глаза плечи Рихтера, они были как-то приподняты.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Странно. Обычно у него была очень спокойная осанка. Может быть, ветер, ему дуло что-нибудь. Он почти никогда не был очень напряжен. Даже когда во время игры, казалось, что он невероятно напряжен, он как бы сам телом показывал это напряжение, он играл очень свободно.

М. ПЕШКОВА: Меня потрясли пальцы. Я видела руки, как они мчатся по роялю, как они летят. Но, тогда, когда не стало Рихтера. Что меня потрясло, когда я видела его в гробу. Так получилось, что все вошли в храм. А Рихтер лежал один в каком-то безупречном синем костюме. Тут я увидела его руки. Я таких пальцев в жизни не видела.

Е. ЛЕОНСКАЯ: У него была действительно огромная мягкая рука. Есть очень смешная история, которую он сам рассказывал. В Одессе, он сам рассказывал, что очень поздно начал заниматься на фортепиано, в Одессе какая-то из профессорш или знакомых сказала: «Ах, Слава, вам нужно играть на арфе. У вас слишком большие руки для фортепиано».

М. ПЕШКОВА: Так получилось, что вы не смогли быть на прощании.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Это был страшный момент моей жизни. Это была как раз пятница. Я в этот момент приехала на Голландию на фестиваль, который проходил в первый раз. Это было в Делфте. Я пошла заниматься, и через буквально пол часа ко мне в класс зашел Саша Мельников и сказал, что вот это случилось. Началось метание. В воскресенье открывался фестиваль, где мы все были заняты во всех программах. Несколько концертов в день. В посольстве уже все закрыто. У меня же австрийский паспорт, как попасть в Москву. До субботы, пока я не поняла, что ничего невозможно, не отменить концерты, просила их, чтобы как-то изменить программу. Это в первый раз был фестиваль. Это метание было страшно, потому что слезы лились рекой. Никаких сил не было работать. В тот момент, когда я поняла, что я остаюсь, наступило другое состояние. Я играла как раз сонату Шуберта до минор. Это было во время похорон в Москве. Тогда я просто обратилась к публике и попросила их встать.

М. ПЕШКОВА: Я так понимаю, что прямых учеников у Рихтера не было?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Нет. В этом смысле поначалу я была ошеломлена. Я была ослеплена не только первыми общениями, но и в течение этих многих лет, даже когда, как мне казалось, мы были более близкими. Он был действительно вот так вот в этом фильме ( НРЗБЧ) когда есть эта съемка, еще на старой квартире, на Неждановой, когда они собираются в Новый год. Вот эта настоящая детская радость в нем была. Несмотря ни на что. Когда он видел людей, когда его что-то интересовало, вот это удивительное ощущение. Ничего того, что называется авторитет.

М. ПЕШКОВА: Никакого пафоса.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Абсолютно. Просто, когда он был серьезен, когда в любом случае на него смотреть было ясно.

М. ПЕШКОВА: Он вам говорил: « «Тише, тише».

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да, это было, когда мы играли на двух роялях. Григ написал аккомпанемент для второго рояля к четырем сонатам. И Святослав Теофилович слышал это еще в Одессе, когда отец его преподавал, играл с учениками. Его с детства это интересовало. Увы, в Москве это не получилось, потому что в тот момент, когда уже были репетиции, я получила выездную визу. Это было очень опасно, конечно, от нее отказаться. Корю себя, но я уехала. Не потому, что он обиделся. Но у него было много разных планов, всяких поездок. Это программа состоялась только через 13 лет на фестивалях, на 2-х, на 3-х. Тогда же, то, что запись, которая существует на компактном диске, это как раз с этих концертов. Тогда, когда мы занимались и там и здесь, особенно потом, потому что основная фаза репетиции была там. Он хотел, чтобы я сыграла еще тише. Это очень трудно расслабиться, чтобы сыграть очень тихо, очень пианиссимо, еще тише. Я очень напрягалась. Работа над этой сферой тишины в музыке, скажем так, продолжается по сей день.

М. ПЕШКОВА: Вы девочка-вундеркинд. Кто заметил ваши способности первым?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я не знаю, какие способности. Моя мама хотела, чтобы я училась на фортепиано, чтобы я занималась музыкой, потому что это красиво для девочки. Мама была одесситка, это было очень тяжелое время. Я была очень поздним ребенком, маме было 43. Она тинэйджером прошла через гражданскую войну, когда из дома увезли рояль, который ей купили родители. Потом она бежала в Среднюю Азию и т.д., поэтому ее мечта была, чтобы я занималась на фортепиано.

М. ПЕШКОВА: Дедушка и бабушка были музыкантами?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я никого не знала. Папе было 55, маме было 43. Я никого не знала, их давно не было на свете.

М. ПЕШКОВА: Вы пошли в музыкальную школу в Одессе или Тбилиси?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Родилась в Тбилиси. С папой они встретились и поженились там.

М. ПЕШКОВА: Мне хотелось вот тут узнать некоторые биографические моменты. Т.е. вы ходили в музыкальную школу?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да, обыкновенная музыкальная школа.

М. ПЕШКОВА: Параллельно была средняя образовательная школа?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Конечно.

М. ПЕШКОВА: Как вы успевали?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Надо мою маму спросить, как я успевала. На первых этапах все было довольно легко. Я только помню, когда были уроки ботаники, которые иногда отменяли, а иногда меня мама брала. Я получала тогда двойки, если я не являлась. Поскольку это было в Грузии, иногда было обязательно изучение грузинского языка, иногда нет. Когда было необязательно, то час освобождался для занятия на фортепиано.

М. ПЕШКОВА: Кто был педагогом? Привил ли он любовь к музыке?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Педагогом была Елизавета Васильевна Заславская. Очень пожилая дама, как мне тогда казалось. Может, ей было 60, но для меня она была древняя старуха. Я до сих пор помню ее выходные туфли. Они были на перепонке, на заказ, замечательные светло-серые. Я помню очень хорошо ее комнату, когда мы приходили заниматься. Я помню весь ее класс. У меня есть еще фотографии. Я помню, чтобы не переживать, что она сердится, а сердилась она очень так, то я себе какую-то такую закономерность создала, что если сегодня она меня хвалила, то в следующий раз она меня будет ругать. Действительно это было так, я не знаю, но в воспоминаниях осталось так.

М. ПЕШКОВА: Одноклассники, кто потом из них стал музыкантом?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Музыканты все, потом кто-то учился в консерватории. Был такой дирижер Вахтанг Жордания, он уже покойный, который потом в Америке жил. Сегодня я занималась у своей подружки, которая тоже у нее училась. Ее зовут Яна Уширзон.

М. ПЕШКОВА: Вы возвращались в Тбилиси много раз? Вы там концертировали?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да, и потом, когда Елизавета Васильевна ушла на пенсию, это было, когда мне было 11 лет. Я попала в класс Розы Михайловны Рожок. Это была семья из Киева. Они бежали от антисемитизма в Киеве, попали в Тбилиси, где было очень дружелюбно по отношению к этой нации. Ее муж был Эмиль Яковлевич Гуревич, профессор в консерватории. Они были оба пианисты. Вот я у нее училась. Должна была в консерваторию пойти к нему. Но в момент на стыке, это был сентябрь 64-го года. Я действительно выдержала экзамены в Тбилисскую консерваторию. Я получила в сентябре первую премию на конкурсе Энеску. Вернувшись в Москву, случайно на улице встретила декана Московской консерватории, который сказал, не знаю, почему, но я выпалила, что да, я хочу здесь учиться. Он сказал – приезжай. Я без экзаменов, без всего.

М. ПЕШКОВА: Вы тогда ведь еще не были знакомы с Рихтером?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Нет, но с Яковом Исаакович Мильштейном, моим профессором, я уже была знакома. Я получила у него пару консультаций перед конкурсом. Придя к нему, встретив его, я тоже выпалила, что Яков Исаакович, я решила и т.д., что его абсолютно обескуражило. Он мне сказал, что сначала с мамой посоветоваться, но мне было 18. Я сказала, что я уже все решила. Я приехала в Москву.

М. ПЕШКОВА: Боже мой, никого же здесь не было.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Конечно, никого. Меня это не волновало и не пугало.

М. ПЕШКОВА: А где вы жили?

Е. ЛЕОНСКАЯ: В общежитии, как и многие другие.

М. ПЕШКОВА: Каким был Мильштейн?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я думаю, если первым словом, то мягчайший, благороднейший, скромный, глубокий.

М. ПЕШКОВА: Недавно отмечали его столетие.

Е. ЛЕОНСКАЯ: В прошлом феврале был классный вечер Мильштейна. Мы все приехали, играли.

М. ПЕШКОВА: Как это было?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Замечательно. С разных концов света все собрались.

М. ПЕШКОВА: Кто еще его ученики?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Очень много, например, замечательный пианист Левин, который в Америке живет. Борис Бехтерев, который работает в Японии, Вадим Сахаров, он живет в Японии. Он просто очень болеет, поэтому он не смог играть. Сын Мильштейна. Его внучка, которая уже замечательная пианистка. Лариса Шиловская, которая живет в Москве. Потрясающая виртуозка. Ярчайшая пианистка. Сканави Владимир. Мой самый давнишний друг. Это был мой первый человек, которого я встретила.

М. ПЕШКОВА: Почему он не стал пианистом?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Не все становятся. Есть люди, которые не созданы для сцены. Это же не только стать пианистом. Сцена это еще что-то другое.

М. ПЕШКОВА: Это состояние души, сцена, да?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Не только. Это и кондиция, и здоровье. Это очень много чего нужно для сцены. И характер, и отношение к себе. Бывают замечательные музыканты, но которые так волнуются и не могут вообще себя побороть. Это момент сложный

М. ПЕШКОВА: Прославленная пианиста Елизавета Леонская. Моменты биографии в программе « Непрошедшее время» на « Эхо Москвы».

Именно Рихтер пригласил вас на декабрьские вечера. Когда было первое приглашение участвовать в декабрьских вечерах?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Это было уже после 91-го года. Я так волновалась. Я вся тряслась. У меня стучали зубы. От волнения, не от страха. Я уехала в конце 78- го, и приехать вот так.

М. ПЕШКОВА: Т.е. 13 лет вы не были в России?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Первые два года я куда-то приезжала, по-моему, в Петербург. На коротко, как туристка. Куда-то еще в Крым, чтобы повидаться с друзьями и сестрой. А так не была. Совсем все закрылось для тех, кто уехал. Вот в 91-ом открылось.

М. ПЕШКОВА: Очень много музыкантом из России тогда уехало. Вы были в числе первых?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Нет, это было как раз уже в конце 78-го.

М. ПЕШКОВА: Можно я задам неприличный вопрос? Я полагаю, вы не обидитесь на него.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Пожалуйста.

М. ПЕШКОВА: Вам не хватало воздуха, поэтому вы уехали?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Знаете, во-первых, какое-то было сильное течение, во-вторых, я как бы осталась сиротой. С Каганом мы развелись. Родители мои умерли. Я была без бриза, как лодка в океане. В то же время закрыли заграницу. Ощущение беспомощности было абсолютное.

М. ПЕШКОВА: Никаких приглашений на гастроли?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Нет, было, не выпускали.

М. ПЕШКОВА: Это было такое решение быстрое или вы очень долго думали?

Е. ЛЕОНСКАЯ: На такое очень трудно решиться. Меня поддерживал Рудольф Борисович Баршай, который за год до этого уехал.

М. ПЕШКОВА: Тогда он уехал в Израиль?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да. И у меня тогда было приглашение в Израиль. Просто я к тому времени открыла заграницу. Я играла в Вене уже три раза до того, как уехать. А все равно весь путь эмигрантский в Израиль шел через Вену. Была такая выдана бумажка. Просто только на русском языке. Это была транзитная виза на три месяца в Вене. И все. Полная случайность. Я получила выездную визу за 9 дней до концентра в Вене, когда его накануне уже практически отменила. Это было с оркестром. Я успела за неделю сложить пожитки и приехать прямо на репетицию с оркестром. И на следующий день играть.

М. ПЕШКОВА: А кто был дирижером?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Дирижером был такой Синополи. Он уже покойный. Он сделал очень большую карьеру. Был очень знаменитым. Такой итальянец.

М. ПЕШКОВА: Что вы играли тогда? Каково была играть тогда?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Ой, очень волнительно. Нужно было только, чтобы сил хватило на все. Накануне расставания здесь. На следующий день репетиция с оркестром. Я его уже знала. Я с ними уже играла. Я не знаю. Я думаю, гораздо больше сил ушло на прощание здесь, чем на первый концерт в Вене.

М. ПЕШКОВА: Это был какой-то известный зал?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да, конечно. Это был Большой зал Konzerthaus.

М. ПЕШКОВА: Как вас приняла публика?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Венцы вообще очень восторженные люди. И благодарная публика.

М. ПЕШКОВА: А дальше как складывалась ваша жизнь в Вене?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Вы знаете, в любом случае, не как эмигранта. Сразу начались концерты. Я как-то включилась. Я понимаю, что их было не так много, как потом. Но в любом случае, началась рабочая жизнь.

М. ПЕШКОВА: А где же вы жили?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Это тоже полная случайность была. В тот день, когда я приехала, в этот день уехали в Германию родители Гидона Кремера. Они снимали квартиру. Просто я въехала в эту квартиру. Случайность.

М. ПЕШКОВА: Вы знали немецкий язык?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да, я в школе и в консерватории учила немецкий.

М. ПЕШКОВА: В этом плане вам было легче.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да, конечно.

М. ПЕШКОВА: А ведь никаких друзей там не было?

Е.ЛЕОНСКАЯ: Хорошие знакомые были. Я все-таки три раза там играла.

М. ПЕШКОВА: Насколько я понимаю, вы не преподаете музыку?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я не преподаю постоянно, потому что я не очень люблю этот социум. Это сидение в комиссии, это суждение беспрерывное о ком-то. Вершить суд над какими-то студентами. У меня наоборот перед молодыми людьми огромный респект. Мне кажется, что особенно для нас, кто столько разъезжает, не знаю, появляться один раз в месяц, как комета, и исчезать. Не совсем честно.

М. ПЕШКОВА: Как получилось так, пришло от Рихтера приглашение в 91-м году, чтобы вы приехали на декабрьские вечера? Я понимаю, что это такое негласное соревнование, да?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Это можно сказать про многое. Про любой фестиваль. Нам к конкурсам было не привыкать. Это всю жизнь так. Каждый хочет быть первым и лучшим. Была очень трудная программа. Я играла три сонаты Брамса. Это огромная программа. Вообще, на любой программе, я думаю, что у меня бы стучали зубы.

М. ПЕШКОВА: Рихтер приехал на Бронную. Вы там уже тогда репетировали?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Конечно. Я и говорю, мы тогда с Каганом пришли на квартиру на Неждановой, когда Бронная уже отстраивалась.

М. ПЕШКОВА: Почему он выбрал именно Бронную ( НРЗБЧ)?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Мне трудно сказать. Но это изумительно. Вы не представляете, какой там вид. Ему специально сделали такую прокладку между полами, чтобы он мог играть и не мешать соседям. И над ним никого нет.

М. ПЕШКОВА: Как отнеслась Дорлиак, что с ним играет молодая, красивая девочка. Сколько вам тогда было?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Нина Львовна вообще была удивительная женщина. Очень часто она приходила и говорила: хорошенькая, молоденькая. Мне, сколько мне было лет. Я закончила консерваторию. Где-то 25,26,27.

М. ПЕШКОВА: Конечно, хотелось спросить о тех друзьях, кто вас окружает в Вене. Наверно, очень интересные люди?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Совсем нет. Это было бы замечательно. Прекрасные друзья и собеседники здесь, в Москве.

М. ПЕШКОВА: Теперь я поняла, почему вы стараетесь в Москву приехать.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Да. Там совершенно другое отношение между людьми, что мне не нравится. Там совершенно нет обмена душевной энергии. Там все улыбаются, все очень милы, все очень вежливые. Но в них постепенно угасает чувство необходимости или желания общаться. Это страшно. Это убивает все, по-моему, в человеке. Люди боятся сделать ошибку, выразив свое мнение. Поэтому все молчат. Все вежливые. Все или болтают какую-то ерунду. Есть такая поговорка, что венская знать, они могут часам говорить ни о чем. Мой опыт такой. Мне очень недостает этого общения.

М. ПЕШКОВА: А в Париже?

Е. ЛЕОНСКАЯ: В Париже совсем другой дух, там другая энергия. При этом в Вене, надо сказать, все, что касается уровня культурной жизни, это невероятно. Это почти как нигде. Это уникальный город, но приезжаешь в Париж или Голландию, и как будто мешок с плеч. Это я говорю о своем ощущении. В Париже иначе.

М. ПЕШКОВА: Я хотела спросить вас про фестиваль в Зальцбурге. Как это случилось в вашей жизни?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я была новенькой. Новые имена любят, наверное. Святослав Теофилович очень много отказывался от концертов. Я в то лето взяла мастер-класс там. Ну вот, попросили.

М. ПЕШКОВА: Я знаю, что вы участвовали в концерте, который был посвящен 85-летию главного дирижера лондонского симфонического оркестра.

Е. ЛЕОНСКАЯ: Вы знаете. Я должна была. И вообще это очень грустная история. Это горячо почитаемый и любимый мной, который накануне всей этой серии этих концертов очень заболел в Италии. Не дирижировал ни одним концертом. В первый концерт вообще практически заменили всех. Должен был быть двойной концерт Моцарта с ( НРЗБЧ). Оба они заболели. Со вторым концертом что-то произошло, тоже была полная замена. Третий концерт должен был быть со мной. Нашли дирижера. Элиот Гардинер должен быть. Никогда я с ним не играла. Было очень интересно. В тот момент, когда я приехала, у меня был сольный концерт в Глазго. Я в тот день заболела опоясывающим лишаем. Еле добралась до Лондона, врач мне подтвердил, что это так. Т.к. я знаю, что это такое. Это страшно. Я за 3 дня до концерта отменила концерт. Потому что я не имею никакого права прихода на репетицию. Я отменила концерт. Вся эта серия прошла со сплошными заменами.

М. ПЕШКОВА: Однажды вы не отменяли концерт. Тогда, когда вы повредили ногу, и вам надели какой-то деревянный башмак. Что это было?

Е. ЛЕОНСКАЯ: Я играла где-то в часах 2-3 езды от Нью-Йорка на север. Какое-то местечко, где знаменитый даже джазовый фестиваль. Сольный концерт. Проснувшись утром, я не заметила, что у меня страшная судорога в ноге. Вскочила и тут же поехала под кровать. Страшный вывих. Что делать? Нужно к поезду на такси. В поезде они мне наложили огромное количество льда. В Нью-Йорке я позвонила своему близкому другу Александру Сумеркину, который был близок с Бродским. Наконец, до него дозвонилась. Мы сначала поехали в больницу. Ждали, конечно. Сделали какой-то рентген. После чего они мне выдали деревяшку на ногу, подошву, которая закрывается. Получается, что туфель, матерчатый туфель. Вечером у меня был не очень обычный концерт. Это старейшая (НРЗБЧ) Нью-Йорка и самая дешевая, называется Peoples' Symphony Concerts. В замечательно звучащем зале около 14-ой улицы или около12- ой. Мы столько были в больнице, что мы смогли в зал зайти за 15 минут до концерта. Не пускали публику. Не пускали, потому что я попросила. Я не знала, какой ногой я смогу нажимать педаль. Я думала, что придется левой. Хотела приладиться. Посмотреть высоту стула и т.д. Потом всех пустили. На этом концерте присутствовал Бродский с Марией. Сидели они то ли в первом, то ли во втором ряду. В зале были, средний возраст был 75-80. По лицам было видно, что это эмигранты, все играющие на фортепиано и т.д. На что замечательно Бродский на следующий день пошутил: « Ну что, Лизка, вам сказать про публику. Одним словом – артрит». Педали я смогла нажимать, я просто ничего не чувствовала этой ногой.

М. ПЕШКОВА: Елизавета Леонская за вклад в культуру Австрии удостоена звания Почетного члена венского Концертхауса. И высшей Австрийской награды – почетного креста «За науку и искусство» первой степени. Это еще не все. Будет вторая часть передачи, но она прозвучит ближе ко дню рождения Нобелевского лауреата, т.е. в мае. Продолжение следует. Наталья Квасова – звукорежиссер. Я – Майя Пешкова. Программа « Непрошедшее время»