"День победы среди войны". 70-летие исполнения седьмой (Ленинградской) симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде - Юлия Кантор - Непрошедшее время - 2012-08-12

М.ПЕШКОВА: 9 августа оказалась в городе на Неве, как всегда, проезжая, на автобусе дома вначале Невского, вытягиваю шею, почти высовываясь из автобуса. Убедилась, слова «Граждане, во время артобстрела эта сторона улицы наиболее опасная» − не будут стерты никогда. С историком и публицистом Юлией Кантор, советником Михаила Пиотровского, директором государственного Эрмитажа, с Юлией мы говорили в здании дирекции здания Эрмитажа, уютном кабинете её, о Седьмой «Ленинградской» симфонии Шостаковича. Ведь 9 августа 70-летие её первому исполнению в блокадном Ленинграде. И не случайно речь зашла о симфонии, ведь тема войны – одна из главных тем исследований доктора исторических наук, профессора, Юлии Кантор. Как началась для Юлии «Ленинградская» симфония.

Ю.КАНТОР: Седьмая симфония Шостаковича началась для меня с её звуков, конечно. Но, очень много лет назад, я даже не могу сказать, когда точно, я думаю, что в начальных классах школы.

М.ПЕШКОВА: Вы ведь музыкальный ребенок были, вы учились в школе музыки, да?

Ю.КАНТОР: Ну, конечно, многие учатся в школе музыки, но и потом, действительно, в семье всегда была и осталась любовь именно к классической музыке. Я всегда посещала Петербургскую филармонию, Мариинский театр, естественно, это естественная вещь для человека, живущего тогда в Ленинграде, сейчас в Петербурге. И, конечно, не обратить внимания тогда на мемориальную доску, посвященную исполнению «Ленинградской» симфонии 9 августа 1942 года, было просто невозможно даже визуально. Поскольку у меня блокадная семья: дедушка был на фронте, бабушка с маленькой мамой пережили первую страшную блокадную зиму в Ленинграде, откуда уже и были эвакуированы чуть живыми. И бабушка была ранена на оборонных работах. Такой классический вариант Ленинградской семьи, конечно, «Ленинградская» симфония производит на ребенка огромное впечатление. Я никогда не писала и не собираюсь, конечно, это дело музыковедов, писать о Ленинградской симфонии, что они, собственно, и делали на протяжении, пожалуй, 70 лет с момента её создания, с момента её окончания исполнения в Ленинграде. Меня интересовала атмосфера подготовки к исполнению в Ленинграде, конечно, много писалось в Советское время цензурными купюрами, потом уже нет, о настроении самого Шостаковича. Вообще известно, что Дмитрий Дмитриевич Шостакович задумал симфонию еще до начала воны, собственно, в афишах абонементов Ленинградской филармонии довоенных, то есть, весны 1941 года, стояла симфония № 7. Есть предположения косвенные, о том, что, в принципе, она задумывалась по творческому замыслу, как произведение, в прямом смысле, антитоталитарное. И речь шла отнюдь не о Гитлере. Другой вопрос, что так же известно, но это известно доподлинно, что события начала войны потрясли композитора, которому в 1941 году было 35 лет. Он, конечно, как и подавляющее большинство жителей Союза, не только жителей Ленинграда, но и жителей России, был потрясен нападением, и, естественно, он все это вложил во все эти эмоции и, действительно, веру в победу, которая звучит в финале симфонии. Она очевидна, хотя симония написана в 1941 году, именно в 1941, а исполнялась в 1942. Так вот, все это он вложил в эту музыку, музыкальный текст, можно сказать с вашего позволения, это видно, это слышно. Это видно по пометам, по переписке, в том числе, военного времени, которая сохранилась, которая опубликована. И, вообще, конечно, к вашему вопросу, мне, к счастью, удалось видеться даже не с детьми музыканта, мне удалось встретиться с несколькими, на тот момент еще здравствовавшими, исполнителями 1942 года. Это было 10 лет назад, когда я готовила публикацию, именно связанную с репетициями, подготовкой и доставкой партитуры седьмой симфонии из Куйбышева, Самары, в блокадный Ленинград. Ведь Шостакович эвакуировался осенью 1941 года из блокадного Ленинграда в Куйбышев. Ситуация с тем, как начиналась «Ленинградская» симфония, вообще, поразительна. Это известно и по скорости, с какой Шостакович писал это произведение. Ну, принято считать, что такая моцартовская фантастическая скорость, вот такие даты. Ну, собственно, он и сам писал, что никогда не сочинял так быстро, как сейчас. Смотрите, даты в автографе седьмой симфонии таковы: 19 июля – начало работы, окончание первой части симфонии. 3 сентября, то есть, за несколько дней до начала Ленинградской блокады, она началась, напомню, 8 сентября 1941 года, вторая часть закончена. 17 сентября – вторая часть закончена; третья – 29 сентября. То есть, фантастические сроки. А вот финал симфонии, вот этот победный финал, написан в Куйбышеве. Закончен 27 декабря 1941 года, дальше начинается, так сказать, шествие Седьмой симфонии, которая, кстати, подавляющее большинство и у нас, и за рубежом, знают не по номеру. То есть, знают, конечно, что она Седьмая, но она всегда «Ленинградская». Она изначально «Ленинградская», как имя собственное, по названию. И, впервые, кстати, это имя собственное дала ей, этой симфонии, как раз, Анна Ахматова. Если мы посмотрим на «Поэму без героя», часть строк, датируемых именно 1942 годом, звучит так: «тайной сверкая и назвавши себя – «Седьмая», на неслыханный мчалась пир, притворившись нотной тетрадкой, знаменитая Ленинградка возвращалась в родной эфир». Это о Ленинградской премьере, «Ленинградской» симфонии. И действительно, меня интересовала судьба этой нотной тетрадки, как доставляли из Куйбышева, как это происходило. Знала только, что доставили только саму тетрадку, а расписывали по партиям все сотрудники радиокомитета Ленинградского, которые знали нотную грамоту и, как раз, оркестранты. Но, об этом отдельный разговор. Собственно, премьера самой симфонии, вот об этом не всегда догадываешься, придя к этой теме со стороны, премьера симфонии состоялась совсем не в Ленинграде. Мировая премьера седьмой симфонии Шостаковича состоялась 5 марта 1942 года в Куйбышеве. При огромном стечении народа, я думаю, было придано, конечно, еще и политическое значение, что совершенно понятно и логично. Куйбышев был запасной столицей. И, кстати, там даже был во время войны, сейчас существует, как музей, бункер Сталина. То есть предполагалось, действительно, что столица уедет туда. Понятно, почему после ситуации, когда уже в сентябре 1941 года Вермахт стоял уже под Москвой, была придумана такая запасная столица. Напомню, что и Молотов в своих дневниках, конечно, поле военного времени, после сталинского времени, писал о том, что мы знали, что придется отступать, только не знали до Москвы или до Урала. Это к вопросу о готовности, вернее, о неготовности нашей страны к войне. Так вот, о теме. В Куйбышеве Седьмая симфония была исполнена оркестром Большого театра, там находившемся, как раз, в эвакуации. Дирижировал знаменитый музыкант, маэстро Самуил Самосуд, который был отлично знаком с Шостаковичем, поскольку в Ленинграде в предвоенное время дирижировало его опера «Нос» и «Леди Макбет Мценского уезда», поэтому творческий контакт был многократно и позитивно отработан.

М.ПЕШКОВА: Самосуд, который в то время был главным дирижером Большого театра?

Ю.КАНТОР: Да. Конечно, затем, уже после исполнения в Куйбышеве, симфония была исполнена в Москве, это было чуть позже. Ну, и дальше, началось шествие знаменитой «Ленинградки», воспользуемся метафорой Анны Ахматовой, уже по всей стране, потом уже далее и за рубежом. Но Шостакович совершенно логично и понятно говорил о том, одно из его интервью это подтверждает, что он мечтает о том, чтобы «Седьмая симфония в недалеком будущем, - я цитирую, - была исполнена в Ленинграде, в моем родном городе, который и вдохновил меня на её создание». А где, а как? В Ленинграде нет электричества, в Ленинграде блокада, бомбежки по нескольку десятков, иногда, раз в сутки, это, как раз, зима 1941-1942 года, 125 блокадных грамм с огнем и кровью пополам. А где оркестры? На самом деле, единственный оркестр, который остался в блокадном городе, на этапе зимы 1941-1942 годов, это был оркестр Ленинградского радиокомитета. Кстати, впоследствии, это оркестр Ленинградской филармонии, второй оркестр, который в ней постоянно, так сказать, в штатном расписании, существует. Замечательный коллектив, основой которого стал оркестр Ленинградского радиокомитета. Поразительная вещь, но оркестр все-таки открыл сезон 1941 года, в октябре, когда голод только еще начинался. Но зимой, когда часть музыкантов ушла на фронт, часть музыкантов умерла с это страшной зимой, где смертность достигала, даже по немецким данным, данным немецкой разведки, 10-15 тысяч человек в день, это зима 1941-1942 года.

М.ПЕШКОВА: Это была самая трудная зима во все годы блокады, за все 900 дней блокады.

Ю.КАНТОР: Да, это было одна их двух самых страшных зим, но, действительно, зима 1942-1943 была чуть мягче. Первая, которая даже еще теоретически и практически не смогли подготовиться никак, и были дни, когда хлебозаводы, которые выпускали эти 125 блокадных грамм по карточкам, не работали тоже. В эти дни, в январе 1942 года, когда несколько дней у людей не было даже вот этих вот грамм, поддерживающих жизнь. Тогда люди умирали в таких количествах, хотя и смертность в другие дни весны 1942 была не значительно ниже. Как раз к февралю 1942 года, оркестр перестал существовать, но руководитель оркестра, знаменитейший дирижер, легендарный дирижер, Карл Элиасберг, его бессменный руководитель на протяжении многих лет, все-таки, в марте, решил возобновить репетиции, исключительно из духовных, в прямом смысле, соображений. В городе должна звучать музыка, радио не только должно передавать сигнал о бомбежках и звук печально известного ленинградского метронома, но и музыку. В марте, когда он решил возродить оркестр и обратиться к музыкантам, присутствующим в штате, выяснилось, что на репетицию, в прямом смысле, дошли, доползли, довезены были родственниками на саночках, всего 16 человек из огромного симфонического оркестра. И тогда ленинградское радио объявило, я бы сказала, музыкальную мобилизацию. Было дано объявление: всем музыкантам Ленинграда явиться в радиокомитет. И они пришли. 5 апреля состоялся первый концерт, в буквальном смысле, ожившего коллектива, наполнившегося новыми членами. А партитура седьмой симфонии была доставлена в Ленинград самолетом 2 июля 1942 года. А 10, Ольга Берггольц, которая, как известно, работала на ленинградском радио, объявила в эфире: «Оркестр радиокомитета под управлением Карла Элеасберга начал готовить седьмую симфонию Шостаковича». Через месяц на открытом дневнике города на славных стенах его появится афиша, извещающая о первом исполнении седьмой симфонии в Ленинграде. И действительно, если вы посмотрите сейчас архивные фотографии, например, Невского проспекта, и других центральных улиц и площадей Ленинграда блокадного, как раз, лета 1942 года, вы обязательно увидите на славных стенах нашего города афишу «Седьмая симфония Шостаковича, 9 августа 1942 года». Билеты были проданы практически моментально с того момента, как они вышли в продажу. И, действительно, по воспоминаниям, в том числе и музыкантов, которые вышли тогда на сцену, зал был полон людей в платьях или костюмах, казавшихся непомерно большими, потому что понятно, что это костюмы, чудом сохранившиеся с довоенного времени, которые они обменяли на хлеб, на какое-нибудь другое пропитание. Естественно, они были непомерными, они были страшно велики истощенным людям, дошедшим до дистрофии, но пришедшим на концерт.

М.ПЕШКОВА: Доктор исторических наук, Юлия Кантор в программе «Непрошедшее время» в программе «День победы среди войны». 70-летие назад в блокадном городе исполняли Седьмую «Ленинградскую» симфонию Шостаковича.

Ю.КАНТОР: Как я уже говорила, мне удалось встретиться с четырьмя участниками того первого исполнения, той потрясающей премьеры. И одна из участниц, Ксения Матус, тогда она была, в 1942 году она была студенткой Ленинградской консерватории, рассказывала, что репетировали каждый день. Еще до начала репетиций «Ленинградской» симфонии, чтобы привести себя в форму и дать первый концерт в апреле, и, дальше, в мае, репетировали максимум по 15 минут, больше не было сил. И отопления не было никакого, естественно, репетировали в шубах, в ватниках, в шапках, грели дыханием руки или грели руки под пламенем свечи, чтобы они не стыли. В радиокомитете была температура -7;-8 зимой, и 0 в марте, потом температуры нагревалась еще медленнее, чем воздух на улице, толстые стены. Не было сил держать документ, не то, что играть. Шли в радиокомитет, держась за стены, падали, поднимались и шли. Я помню, что записывала на диктофон когда-то, потом расписывала эту пленку в текст. «Помню, очень переживали из-за бомбежек, - говорит Ксения Матус, - можно было опоздать на репетицию». Элиасберга, пока еще был снег, привозили на саночках, ходить он от голода просто не мог. Дирижировал сидя.

М.ПЕШКОВА: Но он жил неподалеку.

Ю.КАНТОР: Да, но дойти туда, потом обратно, на репетицию, а дирижирование, даже в обычных условиях – это очень большой физический труд, тем более, симфонического произведения. Конечно, но беречь силы можно было, только доезжая на единственном виде транспорта, на городских саночках. Интересно, что мне пришлось увидеть помету на полях партитуры, расписанных для оркестрантов, например такую вот, напомнилось, Элиасберг фиксирует, а пишет музыкант: «Первая труба, почему вы не играете?»Это первая труба, собственно, на полях партии, которой эти строки. «У меня нет сил дуть, Карл Ильич, нет сил». - «А вы думаете, у нас есть силы? Начинайте работать». И репетиция продолжается. Ксения Матус вспоминала, меня это поразило, я бы сказала, поразительные ощущения: «До сих пор не могу удержаться от слез, когда вспоминаю: начали играть, и вдруг так затряслись люстры и начался грохот. Мы испугались, думали, гитлеровская бомбежка, и нам не дадут доиграть». Вот меня потрясло, я повторю опять же это слово, они волновались, что им не дадут доиграть, а не то, что им не дадут дожить. Вот эта уникальность мироощущения вот того блокадного музыканта. Именно доиграть. Раз концерт начат, несмотря на бомбежку, надо доиграть. Но, слава Богу, на самом деле, вот тот шквал, который был, это был в буквальном смысле «Шквал», потому что это была знаменитая операция, которой руководил генерал Говоров, впоследствии маршал Говоров. Это была защитная артиллерийская атака, действительно, не одна бомба в эти два часа, когда шел концерт, на центр города, да и собственно, и на сам Ленинград, не упала, благодаря этой операции «Шквал». Еще одна участница той премьеры, Галина Ершова, вспоминала так: «Мы играем в грохоте, но лицо у дирижера спокойное, ну, значит, думаю, все в порядке». Она была флейтисткой и рассказывала, что как только началась война, она решила, что музыка остается в стороне и пошла работать на завод и флейта лежала забытой дома. Но, как только она услышала объявление по радио, что радиокомитет приглашает всех музыкантов, немедленно пошла. И вот, как раз, к 1942 году, у нее началась цинга от голода, и она вспоминала, что еле дошла. «Помню, - говорит она, - как мой коллега все повторял, только бы дожить до премьеры». Не дожил. И тем, кто умер, приходилось сразу искать замену, поскольку репетиции, на это настаивал Элиасберг, не останавливались. После 9 августа, буквально через несколько дней, Ершова, у которой в блокадном Ленинграде умерли, или погибли все родственники, ушла на фронт. И дошла, собственно, до 1945 года, вернулась, потом работала по специальности музыкантом. И еще один участник, Михаил Парфенов, вспоминал, что он работал в оркестре, служил, вернее, в оркестре Ленинградского округа, и был прикомандирован, просто, буквально прикомандирован, к оркестру радиокомитета для исполнения «Ленинградской» симфонии. Он вспоминал, что работать с Элиасбергом было захватывающе интересно, и что война отступала. Хотя он признавался, что он не верил, как он говорил, что мы, «еле волочившие ноги, сможем что-то сделать», а Элиасберг верил. Кларнетист Виктор Козлов, еще один участник, с которым мне удалось встретиться, говорил, что «Элиасберг был требователен, как никогда потом, даже в послевоенное время. Он считал, что за требовательностью скрывается психологическая защита. Невозможно было ему, Элиасбергу, не подражать. И, когда выйдя на сцену, мы увидели, сколько людей истощенных, шатающихся от голода, пришло на концерт, когда мы увидели, какие на них нарядные платья, которые были им теперь страшно велики, мы поняли, зачем это все нужно». Эти очень искренние воспоминания, на самом деле, будоражат в наименьшей степени, и тревожат эмоциями, чем газетные отчеты того времени. Концерт, кстати, транслировало ленинградское радио в прямом эфире, и его слышно было не только в городе, благодаря этим трансляторам, за линией фронта, здесь, на Пулковских высотах, где были немцы. И нацистская разведка передавала, в какой шок были повержены немецкие войска во время этого концерта. То есть, это был двойной шквал, не только артиллерийский, но и музыкальный шквал. Кстати, создатель музея «Ленинградской» симфонии Евгений Линд, есть в Петербурге такой музей, он находится в одной и Петербургских школ, он называется «А музы не молчали», в нем, на экспозиции этого музея собраны практически все артефакты, которые связаны с историей создания «Ленинградской» симфонии. Так вот Линд когда-то очень хорошо сказал: «Это были первые залпы по рейхстагу». Я думаю, что это очень правильная метафора. Шел 355 день блокады. Во вражеском конце Ленинграду оставалось жить еще полтора года. Напомню, что прорыв блокады был осуществлен в январе 1943, а полное, окончательное снятие 27 января 1944 года. Ну, тогда, 9 августа, я думаю, ленинградцы одержали совершенно поразительную победу. Это был день победы среди войны. После концерта в большом зале филармонии Ленинградской, которой транслировался на Ленинград, но и не только, но и на весь мир, партитура, отснятая на фотопленку, была отправлена в Лондон и В «Альберт-холле» Седьмой симфонией продирижировал Генри Вуд. В США было целое состязание дирижеров за право первого исполнения в Америке Ленинградской симфонии. Но выбор делал сам Шостакович, и он отдал предпочтение великому Артуро Тосканини, потому что тот не только, как творческий человек ему очень импонировал, но и потому что он покинул Италию после прихода к власти Муссолини. В этом году, в 2012, академический симфонический оркестр петербургской филармонии, правопреемник оркестра Ленинградского радиокомитета, заканчивал сезон концертом «Ленинградской» симфонии. Так сказать, отдавая дань этому событию семидесятилетней давности. И на высоком пюпитре, на авансцене большого зала Петербургской филармонии стояла та самая нотная тетрадь, что летом 1942 года прилетела на берега Невы с Волги с надписью автора: «Посвящается городу Ленинграду».

М.ПЕШКОВА: Ну и Валерий Гергиев дирижировал этой симфонией отнюдь не в благостных условиях, как это было?

Ю.КАНТОР: Ну, Валерий Гергиев действительно дирижировал этой симфонией отнюдь, действительно, не в благостных условиях, а в максимально приближенных к боевым. Несколько лет назад, после известных событий в Абхазии. И, собственно, это была его идея − привести «Ленинградскую» симфонию туда, показать людям, звуком показать, что такое мужество, что такое героизм. Не бесспорно это было воспринято и там и здесь. Однако, музыка есть музыка, она никогда не узконаправленна, и я думаю, что, действительно, хорошая музыка с героическим содержанием, с драматическим героическим содержанием, очень Ленинградская, во всех смыслах. Музыка, направленная против тоталитаризма в прямом и переносном смысле.

М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить по поводу освещения. Я читала о том, что так ярко люстры в филармонии никогда не горели, то это было? Ведь я понимаю, что с электроэнергией тоже было не самое хорошее, что было в годы блокады.

Ю.КАНТОР: А его и не было. Вы знаете, это такая иллюзия. Представьте себе ситуацию: город, который живет вообще без электричества. Электричество подается либо через маленькие подстанции в стратегически важные точки, то есть в не эвакуированные из Ленинграда заводы, которые работают между фронтом. Электричество есть только в здании Ленинградского радиокомитета, потому что иначе он не может работать, и еще в нескольких точках города, госпиталях, иногда оно подается несколько раз в сутки. И эти тлеющие спирали ламп, помнят очень многие ленинградцы, кто работал тогда, в то время. Конечно, оно подается чуть-чуть, на минимум, в театр музыкальной комедии, который не уезжал и которые продолжал свои спектакли во время всей блокады. И ощущение яркости света, надо понимать, что это еще и лето, ощущение яркости света от того, что люди давно не были в филармонии. Люди привыкли к постоянному хроническому серо-белому свечению дней. Кстати, есть воспоминание о том, что и ленинградские белые ночи в июне, июле были не такими яркими, потому что притуплялось восприятие. И тут, горящие хрустальные люстры зала Петербургской филармонии. Это просто ощущение праздничности всего давало вот этот, скорее, психологический эффект, чем настоящий. Да, электричество было включено на обычную, по мирному времени, полную мощь, но именно это казалось чудом. Вот это ощущение праздника дополнялось еще и таким светом, переливами, мерцанием хрустальных подвесок на этих люстрах, дело было в этом.

М.ПЕШКОВА: Мне хотелось спросить, вокруг Седьмой симфонии много ли литературы?

Ю.КАНТОР: Много. Вокруг Седьмой симфонии литератур много. Она, так или иначе, ну, конечно, по нотам, по тактам, так сказать, изучена музыковедами. Конечно, в первую очередь, исследователями творчества Шостаковича. Есть, собственно, научные статьи, связанные с ленинградским радио «Голос блокадного города». Есть, естественно, и в зарубежной музыкальной литературе, есть в воспоминаниях. Сейчас много публикуется материалов, связанных с ленинградской блокадой и тех, что попадали в архивы, но не публиковались. Материалы из личных архивов, так или иначе, всплывает тема Ленинградской симфонии, этот документ эпохи. Интересно, что тема восприятия музыкантами, теми, кто сделал это возможным, она фрагментарно, такими ядрами, в общем контексте. Вот, я говорила о музее «А музы не молчали», там есть много интересных материалов, в том числе более позднего времени. Я помню, когда много лет назад Максим Шостакович, сын композитора, дирижировавшего «Ленинградской» симфонией, он вспоминал, просто, я как-то его спрашивала, что было в ощущениях, когда вы взошли, именно не вошли, не поднялись, а взошли на этот ( НРЗБЧ) в этом зале Ленинградской филармонии. Это был еще Ленинград, не Петербург. Когда исполняли это произведение, в тех же стенах. Он ответил: «Это были глаза Ольги Берггольц». Она присутствовала в зале, и для него, для Максима Шостаковича, было это самое сильное впечатление, поэтому интересно, что даже не музыка отца, которую он исполнял в этих стенах, а глаза человека, который, кстати, и объявлял о том, что радиокомитет приглашал музыкантов, находящихся в Ленинграде и начинаются репетиции «Ленинградской» симфонии.

М.ПЕШКОВА: Доктор исторических наук, профессор Юлия Кантор, в программе «День победы 70-летия войны». Шостакович писал: «Симфония особенно дорога мне тем, что я, как никогда раньше, ощутил общественное значение своего рода, возможность участия в справедливой войне средствами своего искусства. Не зря я работал, музыка помогла мне бороться за правое дело»,- конец цитаты. Я же хочу в главной библиотеке страны, это сделать в понедельник, прочитать книгу Евгения Линда «Седьмая», где опубликованы письма, дневники, воспоминания оркестрантов и тех, кто был в большом зале филармонии. Рассказать о рыцаре музыки, так называли дирижера Карла Ильича Элиасберга, конечно же, о Дмитрие Дмитриевече Шостаковиче и о его работе над своей симфонией. И, конечно, о самом Евгении Линде, педагоге, основателе музея «А музы не молчали», именно он автор книги «Седьмая», о симфонии. Звукорежиссер − Александр Смирнов. Я− Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».