Непрошедшее время - 2012-08-05

М.ПЕШКОВА: В середине июля профессор ГИТИСа, продюсер номер один нашей страны, заслуженный деятель искусств в России, лауреат «Золотой маски», очень популярный деятель мира театра и музыки, тот, кого Мстислав Ростропович назвал Дягилевым наших дней, Давид Яковлевич Смелянский отметил полукруглый юбилей. Так бы всем юбилеить, хотелось заметить: тысяча спектаклей, вывезенных на гастроли, 60 весьма значимых проектов, плюс фестиваль «Крещендо», плюс фестиваль искусств «Балтийские сезоны», плюс кинофестиваль «Балтийские дебюты» - всего не перечислить, задуманного и реализованного Смелянским. В театре «Et Cetera», где уже много лет продюсером трудится Борис Яковлевич, яблоку негде было упасть. Нет, не было президиума, приветственных речей, грамот, был «Праздник авантюриста». Так был назван вечер джаза, перекликавшийся своим названием с книгой юбиляра «Авантюрист поневоле, или беседа о том, как я стал продюсером». К слову, работа продюсером у нас не замечаема. Наверное, кажется, что при наличии режиссера или дирижера, этого более, чем достаточно, чтобы играли спектакли, концентрировали музыканты, ан нет. На западе это самое почитаемое лицо− продюсер. Об учебе в Ленинградском государственном институте театра, музыки и кино, продолжение беседы с Давидом Смелянским.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Я когда отправил телеграмму домой, что я поступил, а ты, когда заходил в ГИТМИК, было ощущение, что ты попал в пантеон небожителей, по институту ходил Товстоногов, Меркурьев, Ирина Всеволодовна Мейерхольд, дочка Мейерхольда, брат Гиппиус, педагог института, сын Зощенко. Боровский, который потом жил в Лондоне и преподавал зарубежную литературу. Ну, я когда написал домой, мне даже не поверили, что такое могло произойти, потому что бабушка готовила меня к новой жизни. Она мне подбирала девочку и прочее, прочее, прочее. Но я так больше никогда и не вернулся в Одессу. То есть я приезжал, но только в гости. В 19 лет, когда я сел в поезд, состав в армию, когда он тронулся, я знал, что я больше никогда сюда не вернусь жить. Мне было мало свободы, мне было неуютно отсутствием свободы. Я еще не знал, как будет складываться, но я твердо знал, что возвращаться я больше в этом состоянии не буду.

М.ПЕШКОВА: А где вы служили?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Ну, меня бросало, заканчивал службу, я же служил 3 года. У нас только учебка была 3 месяца, сейчас она 3 недели, а мы 3 месяца в учебке. Вы знаете, я вам должен сказать, что я армию вспоминаю, как одно из лучших времен моей жизни.

М.ПЕШКОВА: Неужели тогда не было дедовщины и всего того негативного?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Вы знаете, ну, во-первых, такого не было. Да, были ситуации, что были старики и были молодые, но они есть везде. Ну, никаких издевательств. Старики садились ближе к миске, к котлу, но чтобы мне не досталась еда, и надо было себя правильно вести, правда, здесь есть одна оговорка: к приходу в армию я уже 12 лет занимался греко-римской борьбой и уже был кандидатом в мастера спорта по греко-римской борьбе.

М.ПЕШКОВА: Это тоже мудрая бабушка, её решение?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Нет, это решение отца было, поскольку я был полненький мальчик, и во дворе надо мой подтрунивали и всячески устраивали мне испытания, то однажды отец меня отвел во дворец культуры, спортивную секцию борьбы, она называлась «Классическая борьба», где я прозанимался и вошел в состав молодежной области команды, и прочее, прочее, прочее. Вот, стал спортсменом, поэтому в армии это очень уважалось, поэтому никаких дедовщинских, но я ходил чаще в наряд, чем старики, но для нас это было естественным ходом событий.

М.ПЕШКОВА: И не было никаких симптомов, говоривших о том, что национальный вопрос решается на каком-то таком уровне солдатском, не было оскорблений? В частности, не было ли антисемитизма?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Ну, если я скажу, что нет, то тут радиослушатели моего возраста подумают, что я сумасшедший. Не было. У меня 2 раза в жизни были случаи, когда были открытые проявления, 3, вернее. Но, поскольку я с юга, и спортсмен был, один раз я пресек на месте, а два раза… Я работал в Смоленске и получил приглашение уехать заместителем директора в Пензу, где главным режиссером был такой блистательный провинциальный режиссер, Семен Моисеевич Рейнгольд, который своим бы руководством сделал честь любому столичному театру. У директора театра была фамилия Визий, он говорил, что он венгр. Короче говоря, в обкоме партии решили, что с евреями многовато уже получается.

М.ПЕШКОВА: Перебор?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Перебор. И я сдал квартиру в Смоленске, у меня билеты на завтра. И сегодня получаю телеграмму: «В связи с изменившимися моими личными обстоятельствами ваш приезд отменяется. Директор театра, Визий». Мне уже некуда деваться. Я уволился, на мое место взяли человека. Я туда поехал и ничем не могу заняться, а я приятельствовал с Сережей Розовым, сыном Виктора Сергеевича Розова. Я как-то к ним пришел, и Сережа говорит: «Пап, вот у Давида такая история». Я ему и рассказал, ну, а у Розова тогда была фамилия, которая была фамилия. Он позвонил секретарю по идеологии пензенского обкома партии, Георгию Васильевичу Мясникову, он был потом в фонде культуры. Вот тот нашего брата не любил. Он говорит: «Георгий Васильевич, вот тут у меня молодой специалист есть, его почему-то не берут на работу. Настолько непонятно, что я буду вынужден писать очерк в Литературную газету». Было понятно, что после статьи, большие проблемы будут. Он говорит: «Нет, он не понял, пускай он завтра приезжает по приказу». И вот, я приехал, мне вручили приказ о моем назначении. Это первая история. Вторая история: я ехал в Ленинград, вернулся в Ленинград обратно, после жизни и работы в провинции, и меня взяли, долго рассказывать, я стал заместителем директора областной филармонии. А потом (НРЗБЧ). Я был заместителем председателя ликвидационной комиссии и начальником по управлению кадрами комитета культуры. Он, значит, занимался трудоустройством людей на работу. И он меня приглашает к себе в кабинет, и говорит: «Я для вас нашел блистательное место». Я говорю: «Какое?» Думаю, ну, сейчас. - «Старшим униформистом в цирк». Я говорю: «Я все понимаю, но почему старшим?» Он говорит: «У вас опыта много от руководящей работы». Я говорю: «Вы что, смеетесь?» Тогда он закрывает дверь и так мне тихо говорит: «Неужели вы не понимаете, что с вашей национальностью вам будет плохо?». Тогда я открываю дверь, и говорю: «Так вы мне рекомендуете уехать в Израиль?» Он говорит: «Закрой дверь, я прошу тебя». Таким образом, я получил место главного администратора в театре Комиссаржевской. Через какое-то небольшое время, через несколько месяцев я стал зам. директора, а через год я стал директором театра. Но там тоже были проблемы этого же свойства, но, поскольку Рубен Агамирзян, который руководил театром, он к этому времени был народным артистом СССР, лауреат государственной премии, зав. кафедры актерского мастерства института театрального. И он пошел к зав. отделу обкома партии, была такая дама, Пахомова, зав. обкома партии, он сказал: «Почему в БДТ Товстоногов (НРЗБЧ) можно, а Агамирзян и Смелянский нельзя? Значит так, если не будет приказа, я уйду из института, из театра». И опять на завтра был приказ о моем назначении, утверждении меня директором. Так что, а в бытовом смысле, в том числе и в армии, не было. Понимаете, там же ведь такая, публика, простая. Вон хохол идет, вон таджик идет. Поэтому, понимаете, там это не воспринималось так сильно негативно, что по отношению к тебе, потому что там литовцы держали свинарник. Это было место, которое закреплялось всегда за литовцами. Когда ездили набирать солдат, они хорошо там управлялись с хозяйством. И традиционно каждый год взрывался бутыль самогона, который они закапывали в землю. Коканские евреи, они держали продуктовый склад, и это переходили из рук в руки, из рук в руки. Так что, там как-то, может, мне повезло. Вы знаете что, я по сей день встречаюсь со своими ребятами − сослуживцами. Мы дружим. Недавно я был в Питере, я заканчивал службу под Питером, в Лахте. Я был на операции в Питере, так они ко мне приходили в палату, там 3-4 человека, приходили в палату, накрывали стол. Так что армия мне дала, во-первых, она меня приучила к самостоятельности, армия сделала из меня мужика. Когда я говорю мужика, я имею в виду, она приучила к непростой мужской жизни, она меня приучила, что человек должен делать все, ну, с точки зрения физического труда. Поэтому, когда я уже после армии жил в общежитие и денег не хватало, то я просто шел на товарную станцию разгружать вагоны с мясными тушами. Но самое тяжелое – это было разгружать вагоны с яйцами, потому что их нужно на вытянутых руках, кассеты нести, и прочее, прочее, прочее. Поэтому я не физической, никакой работы не боялся, да и усилий, на самом деле, не боюсь. Армия мне очень много дала в жизни.

М.ПЕШКОВА: Дягилевым наших дней назвал Мстислав Ростропович продюсера, Давида Смелянского. На «Эхо Москвы» продолжение беседы с Давидом Яковлевичем. Я хотела, кстати, спросить про общежитие, вот тот год, когда вы работали на стройке, каким он был? Вам же приходилось готовиться к поступлению.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Вы знаете что, опять же, это было невозможно, это было невозможно, это было утро стрелецкой казни, потому что в день зарплаты и аванса покупались ящики портвейна и мои соседи бились на смерть, такое ощущение, кто скорее, быстрее, убьет другого. У них была такая игра. А потом, они обнимались и шли пить вместе пиво. Поэтому готовиться нельзя было. Один из моих сослуживцев, Леонтий Прозоров, сказал: « Пойдем ко мне». А там была серьезная семья, и прочее, прочее. Уж как он договаривался с мамой и с отцом, но я был принят в семью, где прожил 2,5 месяца перед поступлением. Я не знаю, смог бы я в то время совершить такой поступок. Привести к себе, совершенно, по сути, чужого человека на 2,5 месяца, чтобы он жил.

М.ПЕШКОВА: Но это же питерцы, это иные люди.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Это правда, хотя семья, они были русские, но у них были еще корни. Отец был военный, и они служили долго в Баку, но с Левой я поддерживаю отношения, вот он один из тех сослуживце. Вообще, он Леонтий Николаевич, но я его все время Левушкой называл. Мы дружим по сей день.

М.ПЕШКОВА: Скажите, пожалуйста, а как случилось так, что вы стали работать с Аркадием Исааковичем Райкиным?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: У меня приятельница одна была артисткой театра Райкина, и каким-то образом, я уж подробностей не помню, она меня познакомила с Костей. И Костя мне сказал: «Нам нужен директор, я переговорю с отцом». И я переговорил с его папой, показал ему все, рассказал, и они меня пригласили в Москву работать, достраивать «Сатирикон».

М.ПЕШКОВА: Это же был какой-то кинотеатр.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Мне надо было достроить, надо было открыть театр, что и произошло.

М.ПЕШКОВА: А потом вы работали уже с Аркадием Исааковичем?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Так я все время с ним работал, потому что он был руководитель театра.

М.ПЕШКОВА: И каково было работать с великим Райкиным?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Не так просто.

М.ПЕШКОВА: У него был жуткий характер?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: У него был непростой характер, но к тебе же ум приходит с годами. Общение с каждым человеком тебя продвигает по жизни, даже если ты негатив у него берешь, то у тебя появляются иные точки отсчета. А планки общения с Райкиным, с Ростроповичем, они необычайно велики. Райкин не был популярен, это не назовешь популярностью, это не назовешь лавры. Вот, мы шли с ним по улице, транспорт, в буквальном смысле, останавливался. Люди вываливали смотреть: «Идет живой Райкин». Вот что это уже, это не популярность и не слава, это мания какая-то, понимаете. Живой, идет живой Райкин, понимаете? Я вспоминаю, мы поехали, приоткрылся занавес, и мы первые прошмыгнули в Америку. У нас был огромный тур по Америке. По всей Америке мы были, поскольку мы были первые, то мы работали не в синагогах, вот, как нынче там, или в каких-то школах, а мы работали на крупных театральных площадках. И в каждом городе мы брали крупную площадку, потому что организаторы хотели заработать на этом, и они заработали. Когда он выходил на сцену, зал вставал весь и начинал весь плакать. Он был овеществленная ностальгия, люди уезжали навсегда, а тут на сцену выходил артист, и еще какой артист. Плачут взрослые, дети смотрят на родителей и плачут. Без комка в горле нельзя было на это смотреть. Заканчивался спектакль, он был уже плох и старенький, зал вставал и опять плакал, они с ним прощались. Такая была волнительная история. Пригласил Аркадий Исаакович, мы застроили театр и потом приехали в Америку на гастроли, потом, после Америки, мы открыли здание театра, потом, через какое-то время, он ушел из жизни.

М.ПЕШКОВА: Вы бывали с ним не только во время спектаклей, но вы бывали у него дома, в гостях, да?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Я бывал у него дома, но и как все старики, он был абсолютно одиноким человеком. Это не значит, что он был брошенным человеком, у него была сиделка, которая за ним ухаживала, Катя приходила к нему, за ним ухаживать. Костя бывал через день. Это был обласканный человек. Но все старики, все равно, по сути своей, абсолютно одинокие люди. И мы приезжали после спектакля, я ехал с ним на спектакль и после спектакля я его привозил. И там такой у меня был маленький лифтик. Пообщаться надо. И он говорил в сам лифт, а я говорил: «До свидания, Аркадий Исаакович». И он мне в спину уже говорил: «А вы очень торопитесь сегодня?» А он тихо разговаривал и всегда энергию берет. И никогда не забуду: начинается спектакль, звучит увертюра, его под руку ведет его костюмерша на выход. Она не то, что ведет его, она практически несет его. Он подходит к кулисе, берется руками за кулису, начинается такт музыки, а там же всегда музыкальное вступление было, он начинает раскачиваться, и вдруг, из пожилого и нездорового человека вырастает пожилой элегантный мужчина − артист. Раз, и выскакивает на сцену. Вот эта концентрация актерской силы.

М.ПЕШКОВА: Это когда он в белом костюме играл?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Да, да, да. Понимаете, с этим белым костюмом. Там была зима, там были 40 градусные морозы, это был 87 год, а у нас еще нет своего помещения, мы поехали в Зеленоградск. И он сидит в гримерке в белом костюме, пальто на плечи наброшено, и все сетуют на холод. Ну, я молодой директор, я думаю, Аркадий Исаакович, давайте отменим спектакль. Он даже не на меня посмотрел, он сквозь меня посмотрел и мимо меня. Говорит: «Да вы с ума сошли. Они пришли ко мне в гости, и вы мне предлагаете отменить спектакль. Да никогда». Поэтому, когда вы спрашиваете, чему я научился, да многому я научился, а Ростропович сколько дал, а Агамирзян. Когда ты рядом с людьми, которые, если ты умеешь учиться, то это идет ежедневная работа, ежечасная, ежеминутная работа идет, если ты хочешь усваивать что-то и способен.

М.ПЕШКОВА: В вашем агентстве я увидела потрясающую фотографию, в частности, фотографию Ростроповича со словами, адресованными вам, где он написал в конце: «Додику от Славы». Это была дружба?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Вы знаете, во-первых, мне сложно взять на себя смелость и сказать, что это была дружба. Во-первых, эта была совместная работа, а поскольку, позволяю себе сказать, что она была качественно очень хорошая, и в том числе с моей стороны. Я пытался дать ему качество организационное. Ведь, на самом деле, вот, на Стуженке стоит школа, это я её придумал, эту школу, оперную школу. Поэтому, можно сказать, что совместная работа и сотворчество. Он был знаком очень хорошо с Солом Юроком. Сол Юрок покупал первое вечернее платье Галине Павловне Вишневской, подбирал в Америке.

М.ПЕШКОВА: Импресарио номер один в мире.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Да. На самом деле, про него, по-моему, (НРЗБЧ) сказал, что он сделал для сближения двух стран, Америки и России больше, чем два дипломатических ведомства, Американское и Российское. Поэтому, они понимали, что такое качественная работа. Мне было очень приятно, что фотографии у меня там висят, у меня их несколько есть, с её надписью и с его надписями. Всегда были благодарны. Там у меня на колонне на одной написано, он залез на стул, со стула на стул, и пододвинули его к колонне, у меня стояла, там надпись «Не знаю я, что значит горечь, когда с Давидом Ростропович». Так что, вот такие дела.

М.ПЕШКОВА: Вообще, идея организовать в Москве оперную школу, она пришла к вам, то, что называется, спонтанно, или она вами была выношена?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Нет, спонтанно. У меня многие вещи происходят спонтанно. Так и произошло с музыкальным фестивалем «Крещендо», это было в Пскове, была репетиция концерта, посвященного 1100-летию Пскова. Сидел на сцене оркестр Темирканова. Мы поставили в псковском кремле портер на 10 тысяч мест. На концерте сидел и играл только что выдающийся пианист Мацуев, а потом он вернулся после репетиции, и зал в 10 тысяч человек встал и аплодировал стоя. А потом он вышел бэкстейдж, вот, в бермудах белых, стоит молодой парень с тонкими ножками. Только то, что он поднимал 10 тысяч человек, в это сложно было поверить. Вдруг мне стрельнуло в голову, что надо было сделать фестиваль наоборот. Нужно собирать молодых ребят, каждый год их нужно собирать. И я говорю: « Дим, у меня такая идея, пойдешь артистическим директором?» Он говорит: «Пойду». В следующем году мы празднуем 10 лет фестивалю. Мы проехали Нью-Йорк, Париж, Рим, Израиль. В общем, также и с этой оперной школой произошло. Вишневская меня дебютировала на драматической сцене, в драматическом спектакле «За зеркалом». Она не летала аэрофлотом. Мы повезли спектакль в Омск, выпустили мы его на сцене художественного театра. Значит, поехали мы в Омск, а самолеты до Омска не летают, они летают до Свердловска, там надо ночь поездом. Я её встретил, мы сели в поезд, немножко выпили, поели. Я говорю: « Что вы все мотаетесь по всему миру? Вам бы школу свою в Москве иметь». Да и забыл. Возвращаемся обратно поездом, она говорит: «Что вы сказали прошлый раз?» Я думаю, что я сказал. Она говорит: «Ну, вы про школу», я говорю: «Ну да, хорошо бы, если у вас была». И, короче говоря, я пришел к ним домой, там по делам, говорит: «Что ты сказал?», - он уже. Я сказал про оперную школу. «Так, запомни, ты получил соратника и союзника. Будем строить». Через два дня мы уже были у Черномырдина, через три дня мы были у Рыжкова в кабинете, нам выделили землю, и прочее, прочее, прочее. Таким образом, я был 4 года ее директором.

М.ПЕШКОВА: Вновь обращаюсь к словам Мстислава Ростроповича, цитируясь: «Смелянский занимает в русском театре то место, которое бы занимал в американском театре продюсер Джозеф Папп − создатель знаменитых бродвейских мюзиклов и Нью-Йоркского Шекспировского фестиваля. Я же вернусь мысленно к третьему международному фестивалю Ростроповича. Недавно он проходил в Москве, вернусь к концерту оркестра де Пари, его руководителю, Пааво Ярви. Слушала Баха и мне очень захотелось, чтобы прозвучала сейчас сюита для виолончели до минор. Смею предположить, что на юбилейный вечер к Давиду Смелянскому непременно пришел бы Ростропович.

Звукорежиссер − Александр Смирнов, Я, Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время»