Дягилев наших дней - Давид Смелянский - Непрошедшее время - 2012-07-29

М.ПЕШКОВА: Профессора Российской академии театрального искусства, генерального директора российского государственного театрального агентства, Давида Яковлевича Смелянского, по меткому выражению Мстислава Ростроповича, называют Дягилевым наших дней. Да, Давид Смелянский – генератор самых смелых решений и самых неожиданных идей. Продюсер номер один, осуществивший свыше 60 проектов. Среди которых грандиозные, на Красной площади, по случаю 850-летия Первопрестольной. Постановка под открытым небом живых декораций Святогорского монастыря, опера «Борис Годунов», музыкальный фестиваль «Крещендо», арт-директором которого был Денис Мацуев. Не бывает такого, чтобы задуманное Смелянским не осуществилось. Идя на интервью, подумала, не становятся продюсером, а рождаются. Подтверждение тому была беседа с Давидом Смелянским об Одессе. О корнях, о родных, словом, о жизни.

Вы театральный человек. По определению, я понимаю, что театром вы заразились в детстве? Как это все было?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Во-первых, моя мать очень хорошо пела. У неё были предложения даже без экзаменов поступить в Одесскую консерваторию имени Неждановой. Застолья домашние, какие-то праздники, обязательная программа была, что мама пела. Это первое. Второе, в те годы, больше славилась Одесская оперетта, и меня родители водили раз в месяц, обязательно, в театр оперетты. И русский драматический театр, в котором работала легендарная Лия Исааковна Бугова, Николай Николаевич Волков, это старик Хоттабыч, Юра Горобец, который был молодым артистом этого театра. Таким образом, я буквально лет с пяти, шести, начиная с кукольного театра, и прочее, прочее. Еще, у нас в школе была очень сильная педагог по русской литературе, которая, впоследствии, и привила любовь к литературе, которая трансформировалась потом в любовь к театру.

М.ПЕШКОВА: Но я знаю, что вы еще имеете прямое отношение к театру с детства. Еще тогда, когда вас приняли в театр оперы и балета, где вы получили первый гонорар, как это было?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Но, это не совсем так. Это была другая история, я пел в капелле мальчиком, в консерватории. И нас, 10 мальчиков, отобрали для спектакля «Пиковая дама», я надеюсь, вы помните сюжет «Пиковой дамы», там первая сцена в летнем саду, где 10 мальчишек в форме гренадеров с деревянными мушкетами поют: «Отечество спасать нам выпало на долю», - а дальше, - «И недругов в неволю, без счета забирать». Вот я был в числе этих 10 мальчиков, которые в течение какого-то времени приезжали на спектакль «Пиковой дамы». В этой первой сцене мы выходили на сцену Одесского оперного театра. Деньги нам платили, по 3 рубля за участие в спектакле.

М.ПЕШКОВА: Что вы сделали с первым гонораром, что вы делали?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Его получила мать, и она им распорядилась, как сочла возможным и необходимым. Но помню, вероятно, поскольку я очень любил мороженое, не так мороженое, как вафельные стаканчики. Я думаю, что я получил несколько вафельных стаканчиков.

М.ПЕШКОВА: Но я знаю, что бабушка очень сопротивлялась вашему театральному будущему. Она, что называется, легла на порог и не хотела бы вас вообще никогда пускать в театральную жизнь.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: У меня бабушка была вообще такая еврейская, несмотря на то, что она вообще не умела читать, и практически не умела писать, она плохо говорила по-русски. У неё была такая смесь украинского и одесского сленга. Но, при этом, была необычайно волевая женщина, при этом, при всей своей жесткости, она была необычайно предана семье, интересам семьи. Потому что она 35-и летней женщиной осталась вдовой. Дед Давид, в честь которого я назван, погиб на фронте, и она никогда больше не выходила замуж, отдав себя полностью, посвятив себя семье. Меня вообще, с точки зрения поведения моих бабушек, они такие, заслуживающие публичного признания. Мать отца, бабушка по отцовской линии, на фронте погиб отец моего отца, Тимофей, в честь которого назван мой младший брат. И папа, мальчишкой 18-и летним, бежал на фронт. Так вот, его мама, моя бабушка, узнала, в какую воинскую часть он сбежал, нанялась туда поварихой, в эту воинскую часть, и всю войну прошла вместе с отцом, рядом с ним, поварихой, в этой воинской части, не будучи никогда поваром. Но для того, чтобы вот быть рядом с сыном, она такое вот с собой сделала. Такие они женщины, особы. Но, так вот, возвращаемся к бабушке, которая меня закаляла, она была такая еврейская Васса Железнова, кремень. Она могла пожертвовать всем, и только, чтобы семья была счастлива и сыта. Поскольку она прошла голод 30-х годов, она прошла военный голод, эвакуацию в Самарканде, поэтому сытость семьи для неё была превыше всего. У нас в доме нельзя было крошку хлеба выбросить, за это ты был наказуем, так как хлеб – это святое. И отношение к хлебу было достаточно святое. В лучших случаях из остатков хлеба пеклись сухари. У нас была угольная печка в доме. И самое было большое наслаждение зимой: в духовке стоял противень с сухарями, ты садился к печке с книжкой в руках, и противень с сухарями, большего наслаждения, чтобы только тебя никто не трогал.

М.ПЕШКОВА: Дягилевым наших дней называл Давида Смелянского Мстислав Ростропович.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Бабушка мечтала, чтобы я играл на баяне. Вот именно баян ей дался, и она меня замучила. А мне не хотелось этого жутко. Мне купили баян, и я на него клал книжку и читал. Потом у меня отняли баян, и дали в зубы кларнет. Я тоже продолжал на пюпитр класть книжку. И потом люди поняли, что со мной бороться нет смысла. Но, тем не менее, я явно был склонен к художественной деятельности. Из нашего драмкружка, надо сказать, вышло много людей, но, в частности, Михаил Левитин, художественный руководитель, народный артист России, он тоже в этом драмкружке был при школе, в которой руководила педагог по русской литературе, Ольга Андреевна. Поэтому такая там была, как бы сейчас сказали, немножко продвинутая школа. У нас вообще, на нашей улице, было такое странное, значит, в одном доме жил Миша Левитин, во втором доме жила (НРЗБЧ), молодая, в третьем доме жил я. Эта улица называлась тогда Франса Меринга, теперь ей вернули старинное название, Нежинская улица, дом с кариатидами у меня.

М.ПЕШКОВА: А у вас был очень дружный двор, наверное, да?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Знаете что, двор у нас был не просто дружный, двор – это был образцово-показательный, с точки зрения нынешнего слова, СНГ. Напоминаю, что я родился в 1947 году, это было послевоенное время. У нас во дворе жила немка, старая, еще с тех немцев, учительница немецкого языка, такая старая, пожилая фрау. У нас еще была полька, у нас жила греческая семья, у нас жили армяне, азербайджанцы, евреи, украинцы, русские, но и еще какие-то, я уже не помню. Это была такая, но, я не могу сказать, что это была одна большая семья, но, в некоторой степени, это была семья, потому что большинство праздников праздновали во дворе, дни рождении детей, абсолютно дети всего двора приглашались к этому ребенку, у которого день рождение. На все религиозные праздники разных конфессий, татарин у нас жил еще, нам давали то, что этому празднику, этой конфессии предполагается, что это будет. Потом, у нас во дворе росла огромная шелковица. И я, вот, вчера еще вернулся из Одессы, я заходил к себе во двор, и двор, который мне казался огромным, когда я был ребенком, маленький такой, брошенный, никому не нужный. Так вот, эта шелковица росла, и собирались плоды, когда она плодоносила, и на всех крылечках выставлялись керосины и керогазы. В медных тазах варилось варенье. И мы, все дети двора, ходили, нам на блюдечке снимали пенку. Мы лакомились этой историей. Вообще, ни в одном другом городе, меня так жизнь поносила немножко по России еще, вот я никогда не видел таких ритуальных утр, когда точно знаешь, кто придет сегодня, что сегодня привезут керосин, потому что через день приезжала бочка с керосином. Когда придет точить ножи и вилки будут, и придет человек, который с точилом через плечо, придет, и будет кричать: «Точить ножи и вилки, точить ножи и вилки». Когда придет старовешник, старовешник придет и будет скупать старые вещи в обмен на удилки, знаете: уди, уди, уди, уди, такие вот.

М.ПЕШКОВА: Пищалки.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Да, такие вот пищалки. Для женщин синька, для стирки.

М.ПЕШКОВА: Да, тогда её было не достать, наверное.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Да, да, синька и сода. Молошница приходила, она знала в каждой квартире, кто и сколько покупает молока, творога, масла. Такой уклад жизни был: бабушка выходила в шесть утра делать привоз, это называлось, она шла на привоз, значит, делать покупки. «Я ушла делать привоз».

М.ПЕШКОВА: Так это она говорила по-русски или на смеси языков?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: На смеси языков это происходило.

М.ПЕШКОВА: Бахм привоз?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Да, ну, по-разному: «Гейн махн привоз», вот это было замечательно, и я стоял у ворот, и она приходила и несла огромную камбалу, хвост которой волочился по земле, она была невыносимо большая. И она уходила так рано, потому что жили мы не богато, а когда шел человек раньше, на почин продавали дешевле. Но почин должен был начинаться с мужчины, тогда иногда она меня брала с собой, чтобы я выступал в роли мужчины.

М.ПЕШКОВА: Я поняла, что вам не давали поспать?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Нет, бабушка считала, что вообще, и это теперь у меня сохранилось на всю жизнь, что человек должен вставать рано. Потому что иначе у него день не складывается, и прочее, прочее, прочее. Поэтому меня поднимали в семь, летом в восемь утра. И летом, когда был ребенком, просто выпускали гулять во двор, но ранним утром, потому что свежий воздух. Поэтому да, но теперь сплю не очень много. Я сплю часов шесть, мне достаточно, для того, чтобы быть отдохнувшим. Ростропович спал по 4 часа. Правда, ему 4 часов достаточно, чтобы восстановиться. И он делал оперу к шестидесятилетию запрещения оперы «Екатерина Измайлова», он останавливался в Петербурге, и я ему помогал в качестве продюсера. У него еще не было дома, квартиры в Петербурге, поэтому мы жили в гостинице. И он меня отпускал в 2 часа ночи спать, а в половине восьмого надо было уже сидеть на завтраке. Я там, на вторую, на третью неделю измолился. Он был человек с юмором, с колоссальным, вообще, был гениальный человек, я говорю, Слава, я не могу больше, а он заставлял все больше, только Слава, и все время на «ты». Я говорю, ты меня в могилу загонишь. Он говорил: « Похороним, найдем другого, не беспокойся»

М.ПЕШКОВА: Фантастическое имя было у вашей бабушки, её звали тем же именем, что и меня. Меня нарекли Масей при рождении.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Ой, замечательно, Мася.

М.ПЕШКОВА: Да, но у меня второго имени не было, и пришла моя сестра, комсомолка, и сказала, - «Как это так? Что за Мася?». Мама говорит: « Ну, это Мария». Она говорит: «Да, но зачем нам библейские имена?»

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: К сожалению, на моих глазах проходила такая история, маму звали Хайка.

М.ПЕШКОВА: Это Клара.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Клара?

М.ПЕШКОВА: Да.

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Так вот, она потом переписала себя на Клару, потому что с именем Хайка в то время было сложно жить.

М.ПЕШКОВА: Это та бабушка, которая полюбила, и они из Каменец-Подольского перебрались в Одессу?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Да.

М.ПЕШКОВА: Что за романтическая история лежит в основе?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: А бабушка была из бедной семьи, по тем, по Каменец-Подольским понятиям, она была из семьи селёдочников в разнос. Они покупали селедку у оптовиков и разносили селедку. И у неё умерли отец и мать, она была сирота. У неё были там братья, сестры, но родителей не было. А дед Давид, он был из состоятельной семьи, он был из семьи холодных сапожников.

М.ПЕШКОВА: Почему холодных?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: А холодные сапожники – это те, которые работают в будке, на улице, прямо с ноги ремонтируют обувь. И называются «холодный сапожник». И эта история имеет продолжение. Дед, уйдя на фронт, оставил весь инструмент, все приспособления для ремонта обуви дома, и бабушка научила меня ремонтировать обувь. Я, будучи мальчишкой, всей семье ремонтировал обувь.

М.ПЕШКОВА: Как это удавалось, это же так сложно?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Ну, казалось, что это не так сложно. Но она научила меня, как это делать, притом, она сама не умела, но она объясняла. Она была такой педагог, что не научиться было невозможно. Да, да, она научила меня шить, зашивать рант, как ставить косячок, набойку.

М.ПЕШКОВА: И вы двумя иголками умели работать?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Там работают эти иголки, идут гнутые такие, они не прямые, они идут гнутые, и они друг на друга. Ты же прошиваешь навстречу, потом шилом прокалываешь дырку, потом наващиваешь воском двойную нить аккуратно. Друг на друга, поэтому она такая круглая, идет, просовываешь и протягиваешь, шьешь.

М.ПЕШКОВА: Какова судьба деда Давида?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Он погиб на фронте. Оба деда погибли на фронте. Мама с бабушкой. Жена Давида, он был не Давид, он был Ойвыш, Ойвыш.

М.ПЕШКОВА: Так переводится на русский, да?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Давид, Ойвыш. Мама была Хайка Ойвышевна, и была у него такая красивая фамилия - Мок. Давид Мок, Ойвыш Мок. А у бабушки, у его жены, была (НРЗБЧ) − фамилия, а с папиной стороны, что у бабушки была Когон, папа был, сохранив нашу фамилию деда Тимофея, Смелянский.

М.ПЕШКОВА: И ваш отец ведь тоже пришел с войны, когда увидел вашу маму. Тоже романтическая история?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Тоже романтическая история, потому что мама воспитывалась в достаточно строгих нравах. Воспитывалась в очень строгих нравах, поэтому, опоздание на пять минут после назначенного срока – это была попытка к бегству, расценивалось так. И мать пошла с подружкой в кинотеатр, а у мамы были длиннющие, ниже поясницы, косы. Черная, как смоль, она была. И в кинотеатре к ним подсели два молодых офицера. Так произошло знакомство, которое через три дня завершилось предложением папы. И они прожили 40 лет, 40 лет до дня смерти матери.

М.ПЕШКОВА: А потом ваш отец уехал вместе с вашим братом?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Но не вместе, брат уехал, потом за ним уехал отец, который в возрасте 82 лет, в прошлом году, ушел из жизни в Америке. Мы с братом, поскольку он мечтал, а мать похоронена в Одессе, он мечтал соединиться с матерью, и просил кремировать его, то его в Америке кремировали, и его прах похоронили в Одессе с матерью, поэтому они уже соединились в Одессе.

М.ПЕШКОВА: Я хотела спросить, а ваш брат имеет тоже отношение к театру, он тоже болен этим заболеванием?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Вы знаете, нет. Но у брата была такая и романтическая и трагическая история. Брат поссорился с девочкой, будучи мальчишкой, и они помирились, и он выскочил счастливым из троллейбуса и побежал, чтобы ей помахать приветственно в окошко автобуса, его сбила машина. Она 300 метров его тащила под собой, и она раздробила ему одно бедро, и он полтора или два года лежал. Ему еще внесли во время операции стафилококки, поэтому ничего не заживало и ничего не приживалось и прочее, прочее. Но, в результате, он ходит, хромает, одна нога на 9 сантиметров короче, но все его сверстники ушли уже дальше, а он оказался нигде. Но у него очень хорошие руки, хорошая голова. Я волевым усилием заставил его поступить в школу - студию МХАТ на постановочный факультет. До отъезда в эмиграцию он работал в театре Станиславского, драматическом, и в театре зверей Дурова, он − заведующий постановочной частью.

М.ПЕШКОВА: А кто еще в семье имеет отношение к театру? Ваша супруга?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Моя супруга имеет. Моя супруга закончила у Георгия Александровича Товстоногова, она закончила легендарный курс, который сделал «Зримую песню», было такое. Спектакль «Зримая песня», с которым они проехали всю Европу и долго работали в парижской Олимпии. Их купил такой импресарио, Брюно Кокатрикс. Они месяц играли этот спектакль в парижской Олимпии. И 20 лет, у неё единственная запись в трудовой книжке, 20 лет она отработала в театре Ленинского комсомола в Питере до тех пор, пока я не увез её в Москву.

М.ПЕШКОВА: Это тоже романтическая история? Я правильно понимаю?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Ну, как вам сказать, романтическая история, я пришел в театр и увидел женщину, которая мне понравилась, которую я полюбил.

М.ПЕШКОВА: А когда пришло время оканчивать школу, вы прервали свое обучение. Я так понимаю, что инициатором этого оказалась опять-таки, бабушка, вы пошли в техникум?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: После седьмого класса меня ждали в техникум промышленной автоматики. Дети из еврейских семей и украинская и русская интеллигенция, они считали, что, было так: нужно было учиться в техникуме и экстерном сдавать экзамены, чтобы поступать в институт, потому что впереди грозила армия. Чтобы не пойти в армию, а в армию шли на 3 года тогда. Но, вот, они меня ждали туда, а мне педагоги кричали, там: « Смелянский, вы учитесь в драмкружке техникума, или в техникуме!» Я проучился до 3 курса и поступил в студию киноактера Николая Николаевича Волкова, к старику Хоттабычу. Я поступил учиться на актерское отделение.

М.ПЕШКОВА: Это отец того Волкова, который играл у Эфроса?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Да, да. Старик Хоттабыч, знаменитый старик Хоттабыч, это его отец. А сейчас у меня в мюзикле работает их внук, соединение. С 3 курса меня забрали в армию, в армии я принял решение, что я не буду артистом, что это не по мне. Но бросать театр я не хотел. Как раз к моей демобилизации открылся факультет экономики и организации театра и кино, куда я с первой попытки поступил. Перед первой попыткой я год почти, без малого, работал на стройке разнорабочим, потому что я не хотел далеко уезжать от института, поэтому я завербовался на стройку разнорабочим в новый корпус ленинградского университета в Петродворце.

М.ПЕШКОВА: Простите, это было не то время, когда требовался стаж для поступления в ВУЗ, нет?

Д.СМЕЛЯНСКИЙ: Нет, я был после армии, поэтому для меня это было не важно. Я коллоквиум сдал, у нас было 3 коллоквиума, я получил 3 пятерки на коллоквиуме. Потом, на литературе я получил 5, на сочинении 4, на истории 4, и пришел на экзамен по математике. Достал билет, и понимаю, что мое высшее образование уже закончилось, так и не начавшись. Сижу, бессмысленно рисую на бумажке треугольники какие-то, какие-то там фигурки. Так, педагог смотрит на меня, смотрит, потом подсаживается ко мне и, так, едва открывая губы, говорит: «Скажите, пожалуйста, вам тройки будет достаточно, чтобы вы поступили?» Я с ужасом и счастьем посмотрел на него, я говорю: « За глаза и за уши». И он мне поставил тройку, это был потом нынешний зав. кафедры ГИТИСА, зав. кафедры продюсирования, мой руководитель моей диссертации, мой друг теперь большой, Юрий Орлов, который дал мне возможность тогда поступить.

М.ПЕШКОВА: Давида Смелянского Мстислав Ростропович называл великим провокатором, который, как когда-то Дягилев, умеет провоцировать людей на творчество. Продолжение диалога с Давидом Смелянским в одной из следующих программ. Звукорежиссер− Василий Антипов. Я, Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».