В контексте столетних юбилеев - приближая объективом - Валерий Плотников - Непрошедшее время - 2012-01-22

М.ПЕШКОВА: Шлейф ярмарки «Нон-фикшн» за мной волочится долго. Среди многих радостных на ней встреч – общение с Валерием Плотниковым, петербургским фотохудожником, автором портретов мастеров культуры. «И меня снимал Плотников», - не без гордости сказала недавно во время интервью мой автор Анна Фельдсман. Моими авторами считаю тех, кто волею судьбы стал участником этой программы. К 70-летию Владимира Высоцкого уже звучал цикл передач «Непрошедшее время» с Валерием Федоровичем. Нынче в разговоре (неразб.), Валерий Петербургский, таков псевдоним фотохудожника, вспоминал, как отмечали столетие ранее и как это происходит сейчас.

В.ПЛОТНИКОВ: Это какое-то, по крайней мере, для меня, оцепенение, потому что я помню свое школьное детство. Раньше, допустим, цифра «100», венок на сцене, президиум, сидящий там же, и какие-то речи, вот сто лет имярек, сто лет еще кому-то. Я думал – как интересно, как это давно было, сто лет, и не упомнишь. И вдруг вот эта пошла полоса, она у меня второй, может, и третий год, когда вдруг пошли столетия, которые касаются непосредственно меня. И я так думаю – как это, стоп-стоп, как это может быть, сто лет, это же у меня в альбоме есть или в архиве, когда такие замечательные люди, Дмитрий Сергеевич Лихачев, (неразб.), Шостакович. В этом году просто началось, если не ошибаюсь, в январе, столетие Марины Владимировны Мироновой. Я думаю – а конфеты, которые она мне давала с собой, общение? Сейчас вот уже отметили столетие (неразб.), и я думаю – интересно. Сто лет, это все не то, что на моей памяти, но, по крайней мере, эти люди были знакомы со мной, и вот это увязать спокойно я до сих пор как-то не могу, хотя прекрасно понимаю, что впереди пойдет эта череда столетий, и никуда от этого не деться. Особенно мне понравилось сейчас, в связи со столетием Райкина, я достаточно много прочел воспоминаний о нем, частью даже интересные, какие-то детали, нюансы неизвестные мне. Из этих воспоминаний Аркадий Исаакович встает такой достаточно закрытый, не шутник, юморист на сцене, а в жизни достаточно суровый даже иногда человек. Я вспоминаю то, что когда-то объединяло меня с Райкиным, думаю – хорошо, что я этих воспоминаний не читал тогда, потому что, может быть, я не решился бы на какие-то вещи, как, допустим, на последнюю фотографию, о которой я мечтал давно. Мечтал конкретно сделать какой-то замечательный покойный портрет Райкина, как мне казалось, в петербургской квартире, уютной, обставленной достойной мебелью, может быть, с живописью на стенах, просто, одним словом, петербургский портрет Райкина. Слава богу, я был вхож в его дом в Петербурге, посмотрел, это не подходило никоим образом, то, что называется у Высоцкого «только стены с обоями».

М.ПЕШКОВА: То есть, у Райкина была современная квартира?

В.ПЛОТНИКОВ: Она не была современная, Майечка. Она была, во-первых, на Каменноостровском проспекте, в замечательной, чудной части города, в свое время самой фешенебельной. Я не вспомню сейчас, то ли это дом был начала теперь уже позапрошлого века, дом такой основательный, сейчас на нем мемориальная доска, дом с высокими потолками, все. Но в нем не было обжитости, не было того образа, о котором я мечтал и который так представлял, что, на мой взгляд, так Райкин должен был бы жить, в такой вот обстановке. Потом, когда он переехал в Москву, я думал – может быть, тут все-таки Катя, Костя, как-то, может быть, дети каким-то образом его обустроят. Нет, такая же самая была там квартира, только я в ней вспоминаю больше мелкой пластики. Во-первых, уж точно образа петербургской не было. И я почти махнул рукой, думаю – обидно. Потому что собственных фотографий Райкина у меня в разных вариантах было достаточное количество, начинал я его снимать еще в Театре эстрады, который сейчас носит его имя. Действительно, театр был его домом, там до сих пор есть его гримерная, такой маленький театр, сейчас он реконструирован.

М.ПЕШКОВА: Это на Желявова?

В.ПЛОТНИКОВ: На Большой конюшенной, назовем это так, политкорректно. Теперь, слава богу, действительно можно уже так и называть, это теперь Большая конюшенная. Да, вот в этом театре. Тогда еще Райкин как раз исполнял все эти миниатюры с моментальными переодеваниями, с заменой масок. Можете себе представить, как давно все это было.

М.ПЕШКОВА: Я до сих пор не представляю, как можно было так быстро преображаться внешне и внутренне.

В.ПЛОТНИКОВ: Там весь театр был просто, даже актеры, потому что это действительно представить себе было невозможно. Там актеры работали париконосителями, маскозаменителями, костюмерами. Зритель, допустим, видел костюм, а на самом деле этот костюм застегивался моментально на спине, пока Райкин пробегал буквально несколько шагов за кулисами, чтобы выскочить уже с другой стороны. Ну, не случилось у меня, к сожалению. Было несколько портретов, которые так и ушли неосуществленными, я даже часть когда-то рассказывал, в том числе и Иосиф Бродский. А тут Райкин, уже приезжая к нам на гастроли, не скажу «с антрепризой», нет. Последний его спектакль, если не ошибаюсь, «Мир дому твоему». И я смотрю, на сцене какие-то проблески, намеки той квартиры, которую я сватал Райкину в его повседневной жизни, там в одном углу кресло, с другой стороны лампа, еще кусок обоев. Я так понял – о, если там это все совместить в одном углу, объектив чуть-чуть скорректирует это, может, обманет чуть-чуть, получится квартира, и все решат, что вот так Райкин и живет в настоящей повседневной жизни. Но это было на сцене, это был спектакль, мало того, это надо было подгадать к очередным гастролям. Но, слава богу, у меня были такие возможности, я договорился с Райкиным, что он мне дает 15 минут перед началом спектакля, и я делаю этот свой задуманный портрет. Но там была еще одна проблема и еще одна сложность – тот костюм, который мне был нужен для съемки, был из второго отделения, а в первом отделении Райкин выходил в партикулярном пиджаке, с галстуком, то, что мне совсем не подходило. Я говорю – Аркадий Исаакович, мы с вами договорились, вы приходите в этом костюме, а потом тут же переодеваетесь в первом отделении. «Да, да, Валерочка, да», так все тихо, со всем соглашается. Замечательно, я выстраиваю, а я же снимаю, у меня свет студийный переносной, камера, я выстраиваю, стаскиваю это, еще приношу какую-то картинку, чтоб совсем создать иллюзию обжитого пространства, все замечательно. Появляется Райкин, о ужас, в костюме, я чуть-чуть подозревал, но не ожидал такого коварства, а может быть, просто он запамятовал, в пиджаке из первого действия. Я говорю – Аркадий Исаакович, мы же с вами договаривались. «Да, да, да». Надо еще поправку сделать, что вот этот ТК Горького, в котором у нас гастролируют все, он имеет вид римской арены, но он самый большой, если не считать БКЗ, по численности сидячих мест. И туда все почему приезжают отбивать поступления всякие финансовые – потому что там очень много можно сразу посадить зрителей. Но и этого мало, там гримерная, я так обстоятельно рассказываю, чтобы это все представить, находится, я преувеличиваю, в полутора километрах от сцены, такое впечатление, что эта сцена не рассчитана на театр, да еще и на втором этаже или на третьем, в общем, не вровень, как всегда, со сценой. А я понимаю, что все, у меня второго шанса не будет. Райкин обещал мне. Я говорю – Аркадий Исаакович, идем переодеваться. Беру под локоток Аркадия Исааковича, а надо знать, во-первых, обожание его коллегами, мало того, там была действительно, Костя может подсказать, любимая и вечная костюмерша, назовем ее условно Люся, такая крупная, сильная и уверенная в себе дама, которая только что меня не всячески называла убийцей, мерзавцем. Я, сгорая практически от стыда, беру Райкина под локоток, и мы полтора километра тихонечко идем до гримерной, там переодеваемся в костюм из второго действия. Я еще запас бабочку свою, потому что Райкин (неразб.), она не соответствовала моим представлениям о прекрасном. Бабочку надеваю на него, мы точно так же возвращаемся. По пунктуальности театра и самого Райкина спектакль уже должен начинаться, уже был, наверно, второй, третий звонок. Мне не до этого, я понимаю, что сейчас меня та же Люся точно будет убивать, что-нибудь со мной сделает. А мне же надо еще Райкина ввести вот в это состояние покоя, петербургской квартиры, что все хорошо, что никаких этих спектаклей, никаких волнений, никаких вот этих полутора километров туда и обратно, ничего этого нет. Я начинаю, все-таки каким-то образом надо посадить Аркадия Исааковича, надо свет чуть-чуть скорректировать, я все это делаю. За кулисами уже не шипение или шепоток, а просто рев, "сейчас убьем, и не пикнешь у нас". А мне так – или погибать, или делать эту фотографию. Единственное, что меня выдало все-таки, что я волновался, я все-таки бабочку Райкину уже не рискнул поправлять, она там у него сбилась. Я понимал, что, если я сейчас пойду еще и бабочку поправлять… Я снял Аркадия Исааковича, все замечательно, я вижу, что все хорошо. Тут Костя говорит – так, Валер, сними меня с отцом. Я понимаю, что таких вот фотографий обстоятельных… а надо как-то его тоже присоседить. Естественно, уже не так вдумчиво и серьезно, я снимаю Аркадия Исааковича с Костей, вылетаю, схватив в охапку, за кулисы с этой аппаратурой. Уже 7 минут должен идти спектакль, я уже весь мокрый. Но пиджак из первого отделения мы все-таки взяли с собой, догадались, слава Богу. И я делаю вот этот кадр, который, как выяснилось, стоил того, потому что он висит большим портретом в холле Сатирикона, и он же висит в театре, который сейчас имени Райкина на Большой конюшенной.

М.ПЕШКОВА: Фотохудожник Валерий Плотников в контексте юбилейных дат. Как фотографировал Аркадия Райкина, об этом рассказ на "Эхо Москвы" в "Непрошедшем времени".

В.ПЛОТНИКОВ: Костя гастролировал у нас в городе в связи со столетием Райкина. Я подошел к нему и сказал – Костя, скажи, пожалуйста, это правда, или я уже у себя в голове придумал, потому что мне кажется зачастую действительно, что уже какая-то чистая хлестаковщина у меня в голове с Чуковским и с Аркадием Исааковичем. Он говорит – нет, правда, это было, я тому свидетель. А история такая – Райкин, когда он еще жил в городе на Неве, он приезжал на гастроли и очень любил почему-то останавливаться в Доме творчества в Переделкино, потому что, во-первых, это очень близко, это свежий воздух, что для него было важно, и можно было добираться. Хотя там, конечно, условия, на мой взгляд, в самом, я имею в виду, Доме творчества, были чудовищные – свет где-то в конце туннеля и все удобства тоже за рубежом. Ну, окружение замечательное, все-таки писатели там, ну, нравилось Аркадию Исааковичу. Можете представить себе картину – у нас вот эта Аллея классиков, на которой дача, кстати, и Льва Абрамовича, и Чуковского, и Катаева, и когда-то дача Тарковского, и Светлова. И прохаживаются Чуковский, Райкин, "звезды", и за ними какой-то шлейф сопровождающих их лиц. И Чуковский говорит Райкину – давайте зайдем ко мне на дачу? Может быть, чаю, зеленого, черного? – Замечательно, да. Там не очень высокие ступеньки крыльца этой дачи, и Чуковский говорит – Аркадий Исаакович, проходите, вы гость. Райкин – Корней Иванович, вы старейшина, только после вас. Не знаете эту историю, нет? И происходит какое-то препирание, кто же все-таки гость, а кто старейшина. Тут Чуковский падает на колени и говорит – Аркадий Исаакович, умоляю вас, вы гость, только после вас. Аркадий Исаакович тоже падает на колени и говорит – Корней Иванович, вы старейшина, только после вас. Тут зрители стоят, особенно Корней Иванович, действительно, не очень два молодых человека. Тут Чуковский ложится и говорит – Аркадий Исаакович, умоляю вас, вы гость, только после вас. На что Райкин тоже ложится и говорит – Корней Иванович, вы старейшина, только после вас. Ну, тут уже мизансцена затянулась, лежать тоже и Чуковскому не очень удобно. Ну, и Райкин встает, отряхиваясь, проходит в дачу. Встает Чуковский, тоже отряхиваясь. И, казалось бы, ну все уже, выжато из мизансцены все. Чуковский проходит и говорит – ну, из уважения к сединам могли бы и пропустить. Класс просто, вот шутили люди.

М.ПЕШКОВА: Константин Райкин, еще мальчиком будучи, выступал на кострах Чуковского.

В.ПЛОТНИКОВ: Читал стихи, да (неразб.), "а эта тьма – она сама", про пуму или про пантеру. Он там потрясающе, уже показывал все эти зачатки вот этих своих пластических этюдов.

М.ПЕШКОВУ: А жену Аркадия Исааковича, актрису (неразб.) не снимали?

В.ПЛОТНИКОВ: Нет, я не успел снять. Я успел снять несколько уникальных кадров из спектакля Райкина, если не ошибаюсь, то ли "Весь мир – театр", то ли нечто подобное, где Райкин впервые попытался отойти от прозодежды и одеть своих актеров в роскошные совершенно итальянские костюмы времен Ренессанса, с жабо, с шитьем, Арлекино, Коломбина, потрясающей красоты. Делала это наша художница по фарфору, она еще, слава богу, жива, у нее выставки бывают в городе. Это было что-то потрясающее, и декорации тоже такие, в какой-то степени… нет, гораздо лучше, нельзя сказать, что это из фильма "Мы с вами где-то встречались". В общем, просто восторг был, глаз радовался, это было так красиво. Конечно, это было необычно, и в какой-то степени, может быть, уводило от театра Райкина, к которому мы привыкли, потому что Аркадий Исаакович пытался (неразб.) вот этой красоты совершенно неземной. Но самое интересное, я сделал вот эти постановочные кадры, не то, чтобы я чувствовал, просто уговорил Райкина, и мы не по спектаклю, потому что по спектаклю, это, во-первых, мешать публике, а просто специально одели господ артистов. Кстати, там среди господ артистов еще молоденький Урсуляк, который тогда был артистом, а теперь он наш большой-большой режиссер. Я сделал эти кадры, я снял несколько сцен из спектакля, и потом, может быть, это неверная информация, слух был такой, что господа артисты отказались, сказали, что они не могут в них выступать, потому что костюмы действительно тяжелые, их надо надевать, переодевать. В общем, буквально сыграли несколько спектаклей, и потом этот спектакль игрался уже опять, как всегда, в пиджаках, в юбках, в галстуках и в рубахах. Но, по крайней мере, у меня хоть осталась красота запечатленная.

М.ПЕШКОВА: Вы рассказали о том, что вы подбирались к созданию фотообраза Аркадия Райкина. А когда появился замысел сделать его портрет? Ведь, кажется, это так лежит на поверхности – договориться, встретиться. Я смотрю, вы медленно-медленно шли к образу Райкина.

В.ПЛОТНИКОВ: Во-первых, договориться и встретиться – это просто стало, когда степень нашего знакомства уже позволяла мне хотя бы просить о чем-то Аркадия Исааковича. Потому что я себе представляю, что если бы кто-то пришел с улицы и сказал – Аркадий Исаакович, мне надо 15 минут (неразб.)… Я точно знал, что ни актеры, ни музыканты терпеть не могут или никогда не позволяют себя тревожить перед концертом и перед спектаклем. После спектакля – еще куда-то, но после спектакля все обыкновенно вымокшие и никуда не годящиеся. Мне так интересно самому, пока я не забыл, потому что, ну, с Аркадием Исааковичем, слава богу, случилось, но у меня должна была быть фантастическая фотография. Это, если я не ошибаюсь, какое-то (неразб.), по-моему, Ростроповича. И у нас в большом зале Филармонии собирается четыре вот таких вот гения. Я прекрасно понимаю, что после концерта я мог бы договориться, у меня хорошие отношения были с Ростроповичем. Я его первую фотографию, по-моему, сделал… наверно, все-таки, это хлестаковщина, Майечка, но, по-моему, в 39 лет его. Правда, сам я тогда еще был студент. Но, судя по тому, как я делал материалы к его 75-летию, порылся у себя в архиве, посмотрел по датам, вроде сходится. И я понимал, что после концерта это все бессмысленно. А у нас потрясающе, вот почему у нас снимать в большом зале Филармонии петербуржской, бывшем Дворянском собрании, одно удовольствие, потому что там действительно достойные интерьеры, можно какой угодно найти, но это всегда здорово. Потому что здесь, в московской, я не могу снимать, здесь этот бедный фанерный орган, этот зал…. ну, не важно, это мы сейчас не будем обсуждать. Майечка, и я договариваюсь с Ростроповичем, и все достаточно мои хорошие знакомые, это фантастика. Я договариваюсь о съемке перед концертом, когда они все сухие. Можете себе представить, перед концертом в фойе их четверых, квартет, они там что-то изображали. Но я на всякий случай, думаю, все-таки такая съемка, я иду в администрацию договариваться, чтобы так… в принципе, мне всегда разрешали. Надо зажечь большой свет в зале – мне зажигали, не было проблем. Когда Юра Темирканов был главный дирижер, когда близкий друг Моравинского, Соллертинский, сын уже, был директором, ради бога, пожалуйста. Я только ставил в известность. И я прихожу к тогдашнему директору большого зала, он работал у Левы Додина просто монтировщиком, потом закончил у нас (неразб.) постановочный факультет. Причем я его хорошо знаю по театру Левы Додина, то есть, мы с ним на "ты". И я говорю – вот, Иосиф, или там как, не помню сейчас, я вот договорился с Ростроповичем, с Гутман, с Башметом о съемке. Говорит – ну, ты же будешь снимать в интерьере? – Да, конечно, я буду в фойе снимать. – Ну, за это надо платить, 200 долларов. Я просто до того обалдел от этого…. нормально, Ростропович, вот эти все люди, они все соглашаются, идут на вещь беспрецедентную, я знаю, что такого даже просить нельзя, потому что они все съехались, это все было уникально. Я уж потом, когда вышел из этого кабинета, подумал – господи, дал бы я ему эти 200 долларов. Мало того, эта фотография не была бы тут же напечатана или использована, я просто знал, что никто, кроме меня, такую фотографию не может себе позволить просто, и никто не организует. Это уникально, об этом надо заботиться, это надо все любить и оставлять куда-то дальше по этой лестнице, идущей вверх или вниз. У меня несколько таких воспоминаний. Я думаю - господи, дал бы я ему эти 200 долларов. Да, это были большие деньги, но это не было бы разорением. Можно сказать, что я оторопел, а еще лучше – я обалдел просто, потому что такого в Филармонии я по отношению к себе не слышал никогда. Я, к сожалению, обалдел до такой степени, что вышел из кабинета и просто ушел. А уже когда я сообразил, что все это нужно переиграть, это не случилось.

М.ПЕШКОВА: Пять альбомов Валерия Плотникова уже увидели свет. Портрет Аркадия Райкина нашла в томе, что вышел под номером один. Не забыли мы и про юбилей Марьи Владимировны Мироновой, но это другой рассказ. Звукорежиссер Александр Смирнов, я Майя Пешкова, программа "Непрошедшее время".