Улица Мандельштама. Роман Тименчик, Ахматова и Мандельштам. - Роман Тименчик - Непрошедшее время - 2011-10-02

М. ПЕШКОВА - Продолжаем странствие по улице Мандельштама, пока существующей только на радио «Эхо Москвы». 120-летие поэта отметили неделю назад на родине Осипа Эмильевича в Варшаве Международной научной конференцией, уже шестой по счету, участниками которой стали исследователи из разных стран мира. Признаюсь, полетела в столицу Польши, чтобы непременно послушать доклад литературоведа, историка русской культуры начала XX века, профессора Еврейского университета в Иерусалиме Романа Давыдовича Тименчика, автора многих статей и книг о судьбах и творческих исканиях писателей Серебряного века, преимущественно акмеистов. Именно Роман Тименчик составитель и комментатор ряда изданий Ахматовой, Гумилева, Мандельштама, Набокова, Пяста. «Он же ахматовед номер один, – сказала моя суровая подруга. – Как ты этого не понимаешь?» В перерыве заседаний из беседы с Романом Тименчиком.

Р. ТИМЕНЧИК - Когда я еще был студентом Латвийского университета, у нас в университете возник кружок изучения советской литературы – так он назывался официально. Советская литература была тогда для нас – это Пастернак, Мандельштам, Ахматова. Мой коллега Лазарь Флейшман стал заниматься Пастернаком, мой замечательный коллега, которому вскоре исполняется 70 лет, Евгений Абрамович Тоддес стал заниматься Мандельштамом. А мне, по некоторому остаточному принципу, остались дамы – Цветаева и Ахматова. Я стал ими заниматься, постепенно интерес к Цветаевой как-то так угасал. Каким-то таким биографическим толчком было то, что в 1965 году Наталья Евгеньевна Горбаневская захватила меня как-то с собой в Комарово, когда она навещала Анну Андреевну. Почему-то так случилось, что состоялся очень длинный разговор, растянувшийся на несколько часов, и у меня уже возникла какая-то этическая задолженность перед Ахматовой, и я обещал ей показал показать то, что я напишу о ней. Это все затягивалось, потом она скончалась, и этот долг уже перешел в какой-то такой посмертный долг. Вот так это началось в 1965 году.

М. ПЕШКОВА - Потом это все продолжилось, уже в Иерусалиме?

Р. ТИМЕНЧИК - Это продолжалось всю жизнь. Сначала в России, это было сопряжено с некоторыми всем известными трудностями, потому что существовало некоторая процентная норма для упоминания Ахматовой в публикациях.

М. ПЕШКОВА - То есть, это работа Постановления?

Р. ТИМЕНЧИК - Это не отмененное Постановление, это проблема не напечатанного «Реквиема» и неудобосказуемого, так сказать, не упоминаемого «Реквиема», которой боялись все издатели. Я помню, как была подготовлена публикация в хорошем очень журнале, «Литературном обозрении», в хорошем, вот в этой части, публикационной, там тогда работал Андрей Немзер, Ира Прохорова. И мы подготовили публикацию, в общем, более-менее таких безобидных ахматовских прозаических заметок из архива. И главный редактор как раз сказал: «Ну, зачем нам опять про культ личности?» Хотя в этих заметках про культ личности не было ни слова. Это вот все тянулся шлейф всем известного и неудобного к упоминанию «Реквиема».

М. ПЕШКОВА - Хочу вернуться к вашему пятитомнику. Пятитомник «Анна Ахматова», который выходил много-много лет назад, в том числе и был том иллюстративного ряда. Что вас тогда побудило издать? Это был такой прорыв…

Р. ТИМЕНЧИК - Счастливые обстоятельства, тогда возникло кооперативное издательство при Полиграфическом институте, которое к юбилею Ахматовой хотело в срочном порядке за 1 месяц сделать издание. И они предложили сделать это мне. Это был некоторый tour de force, если бы я делал в нормальных условиях, не за 1 месяц, то эту работу я бы никогда не завершил. Она бы растянулась на много лет, но тогда я был очень жестко связан сроком, и мы сделали это. И, кроме того, поскольку это было кооперативное издательство – не было никакой цензуры, я имею в виду не только политической, а никакой эстетической цензуры не было. Я с группой соавторов, мы включили очень много сопутствующего материала – воспоминаний об Ахматовой, фрагментов дневников современников, переписки о ней, что по нормативам издательским того времени никакое государственное, такое официальное, солидное издательство бы нам не позволило сделать.

М. ПЕШКОВА - Хотела вернуться к вашей книге, которая вышла в Торонто.

Р. ТИМЕНЧИК - И очень хорошо, что вы спросили. Это совместное издание Торонтского университета и замечательного издательства российского, которому я рад по любому поводу воспеть ему хвалу. Это издательство «Водолей». Когда-то томское, ныне московское. Евгений Анатольевич Кольчужкин – создатель и, собственно, почти единоличный творец этого издательства, уже отмечен специальной премией Андрея Белого за свои заслуги, но заслуживает, на мой взгляд, еще большей хвалы и премий, и почета. То, что сделал Евгений Анатольевич вкупе с ныне сотрудничающим с ними знатоками русской поэзии, трудно переоценить вклад этого в пропагандирование, в сохранение русской поэзии начала века.

М. ПЕШКОВА - Я знаю, что первой книгой этого издательства была книга Никиты Струве о Мандельштаме, да? Одной из первых, еще в Томске. Нет?

Р. ТИМЕНЧИК - Вы знаете, может быть. Дело в том, что с этим издательством возникла такая проблема, характеризующая вообще состояние книжного дела в 1990-е годы – многих книг, изданных в Томске, никто не видел, с некоторыми преувеличениями это оговорено, но почти никто не видел, во всяком случае – я, и никакие попытки издателей разыскать сейчас экземпляры этих книг не увенчались успехом. Там было несколько замечательных изданий, несколько очень полезных изданий. Но, все-таки, они были немноготиражные и не получили, к сожалению, должного освещения в специальной, а тем более в массовой печати.

М. ПЕШКОВА - Вернемся к вашей книге, тот самый совместный продукт «Водолея» и университета Торонто.

Р. ТИМЕНЧИК - С момента выхода в свет в 1996 году издания записных книжек Ахматовой, которое вышло благодаря инициативе итальянских издателей, я работал над расширенным комментарием к этому изданию – рабочим блокнотам Ахматовой. Расширенный комментарий означал, что я имел в виду как можно подробней рассказать о всех людях, о всех именах, о всех современниках и литературных персонажах, и мифологических персонажах, упоминаемых в записных книжках Ахматовой. О том, что составляет, ну, как бы сказать – именной мир Ахматовой, ономастический мир Ахматовой, который есть у каждого поэта свой. Вот, те имена, которые жили в ее творческом сознании. Я уже начал распечатывать фрагменты из этой работы, посвященной отдельным персонажам записной книжки, когда Торонтский университет предложил мне сделать краткий обзор этой будущей работы. Потому что работа это большая, я надеюсь, что в скором времени она будет завершена и найдет печатное воплощение, а мне предложили сделать небольшую книжку, вводящую в эту работу. Как бы вступительную главу к этой книжке. Но вступительная глава тоже разрослась, в итоге книга получилась довольно толстой, там очень много страниц, и довольно много материала туда вошло – не только общих слов, а конкретно первые публикации архивных и забытых печатных источников, и впервые на русском языке появляющихся текстов. Вот эта книга, рассказывающая по следам записных книжек Ахматовой о том, как она и чем она жила в последние 13 лет своей жизни – со дня смерти Сталина 5 марта 1953 года до дня своей кончины – до 5 марта 1966 года.

М. ПЕШКОВА - Ранней Ахматовой вы занимались?

Р. ТИМЕНЧИК - Да, я занимался. У меня есть несколько статей и несколько публикаций. Собственно, первая моя ахматовская публикация, которая с большим трудом пробивалась в свет и вышла благодаря энергии Мариэтты Омаровны Чудаковой в таком замечательном издании «Записки отдела рукописей Ленинской библиотеки». Она была посвящена именно публикации двух писем Ахматовой к Валерию Брюсову, которые я, кажется, первым читал в его архиве и подготовил для печати. Но эти две коротких записки, сопровождаемые ранними и такими еще не очень сильными стихотворениями, они обросли очень большим комментарием, который вводил в проблематику именно ранней Ахматовой, именно ахматовского литературного дебюта.

М. ПЕШКОВА - Позвольте вас спросить – не пришла ли пора издать академическую Анну Ахматову, или еще открываются какие-то автографы, письма?

Р. ТИМЕНЧИК - Мне кажется, что, к сожалению, что утрачено – то утрачено, и новых текстов стихотворных, я боюсь, что мы уже не найдем. И новых писем – ну, одно-два, может быть, но Ахматова не особенно писала письма. Одну-две записочки мы, может быть, еще и найдем. Насчет академического – не знаю, вообще академическое издание всякого поэта – это производное от двух вещей: от степени готовности литературной науки изготовить достойный, адекватный научный аппарат и от степени заинтересованности читательской аудитории в получении такого… академической версии любимого поэта. По-моему, ни первое, ни второе еще на сегодняшний день, на сентябрь 2011 года, не наступило.

М. ПЕШКОВА - Позвольте спросить вас как профессора Иерусалимского Еврейского университета – каков ваш ахматовский курс в университете? Что вы преподаете славистам? Что вы им рассказываете об Ахматовой?

Р. ТИМЕНЧИК - Я несколько раз читал этот курс по просьбе студентов, студентов, я бы сказал, не российского происхождения. Дело в том, что в Израиле с давних пор имя Ахматовой известно. Ее довольно рано стали переводить и писать о ней. Ну, таким образом, пропагандировать на языке иврит. Ее переводила такая замечательная израильская поэтесса Рахель… российского происхождения, Рахель Блувштейн. И ее переводила такая замечательная… о ней писала и, соответственно, переводила фрагменты, такая замечательная израильская поэтесса, которая взяла себе имя Элишева – Елизавета Жиркова, русская поэтесса, приехавшая в Палестину и ставшая израильской поэтессой. Поэтому дети и внуки и правнуки жителей Палестины 20-30-х годов это имя слышали с детства, и у них есть интерес к Ахматовой. Поэтому это как бы в ответ на их пожелания, на их запросы я читал такой курс. Естественно, что в этих курсах в разговорах с этими студентами, потому что мои лекции на эту тему всегда перерастают во что-то вроде семинаров – собеседования, заметную роль играют Библейские стихи Ахматовой. Это материал, который этим студентам известен с детства, это стихотворение о Лотовой жене, стихотворение о Рахили и Иакове, это стихотворение о Мелхоле (Михаль по-еврейски). И, как правило, когда кончается курс – они выбирают как тему для своих размышлений, попыток нового перевода вот именно эти три Библейских стихотворения Ахматовой.

М. ПЕШКОВА - Известно ли уже сейчас, кому вы передадите ахматовскую тему, тогда, когда неизбежно наступает срок и необходимо покинуть профессорское кресло?

Р. ТИМЕНЧИК - Нет, по отношению к людям, работающим в такого типа системе университета, где я работаю – это вопрос очень такой правильный, актуальный, потому что мы все в сравнительно ранний момент покидаем это кресло. Мне кажется, что в последнее время в России и на постсоветском пространстве появилось несколько молодых ученых, которые с большим успехом занимаются творчеством Ахматовой. Я сейчас не буду перечислять всех, но, поскольку наш разговор происходит на Мандельштамской конференции, то я бы упомянул Полину Ефимовну Поберезкину, которая здесь делала очень интересный доклад и занимается очень интересными публикациями наследия Ахматовой, а также рецепции Ахматовой, вот, в частности, вопросом рецепции Ахматовой на Украине, то есть на той территории, которая входит в состав нынешней Украины.

М. ПЕШКОВА - Хотела вернуться к той теме, к теме доклада, с которым вы выступили на конференции, которая вызвала бурную дискуссию, все обсуждали. Кажется, тема «Ахматова и Мандельштам» известна с незапамятных времен, взаимоотношения Ахматовой и Мандельштама. И, в частности, ваш доклад – о чем он?

Р. ТИМЕНЧИК - Мой 20-минутный доклад, естественно, не мог охватить всё богатство этой темы. Не все отражения поэзии и личности Мандельштама в позднейших стихах Ахматовой, которых очень много. Меня после доклада спросил Владимир Борисович Микушевич, почему я не говорил о «Поэме без героя»? Потому что, если начать говорить о «Поэме без героя» - почти каждый стих, я не сильно преувеличиваю, почти каждый стих так или иначе целит, развернут в сторону Мандельштама, имеет в виду среди своих первых, вторых или третьих смыслов какие-то мандельштамовские стихи, какие-то мандельштамовские поступки, какие-то мандельштамовские слова, вроде «Я к смерти готов» и так далее. Я не касался и сложностей, биографических сложностей их взаимоотношений, личных взаимоотношений, отношений, связанных с разницей их отношения к различным людям, к различным современникам, с разницей их оценки тех или иных ситуаций в жизни каждого их них. Например, очень сложный вопрос – позиция Ахматовой во время знаменитого конфликта Осипа Мандельштама с Аркадием Георгиевичем Горнфельдом – вполне достойным человеком. Поэтому, вот видите, в основном рассказ о моем докладе сводится к какому-то количеству оговорок – что не вошло и не могло войти в краткий доклад. А в основном он был посвящен тому первому впечатлению, которое получил Мандельштам от Ахматовой 14 марта 1911 года, когда они впервые увидели друг друга и впервые услышали стихи друг друга. Как маленькое стихотворение Ахматовой о кукушке в часах, об игрушечной кукушке в заводном механизме определили восприятие ее облика на всю жизнь у Мандельштама. И как сказанные слова, тогда же слова Вячеслава Иванова о том, что Ахматова возвращает нам какие-то тайны, которых не успел досказать Иннокентий Анненский – как это повлияло, опять-таки, на восприятие Ахматовой Мандельштама и на ее диалог с Мандельштамом, который весь пронизан оценками и реминесценциями, намеками на стихи и жизнь Иннокентия Федоровича Анненского.

М. ПЕШКОВА - Историк литературы, профессор Еврейского университета в Иерусалиме, Роман Тименчик в цикле «Улица Мандельштама» в рамках программы «Непрошедшее время» на радио «Эхо Москвы».

НОВОСТИ

М. ПЕШКОВА - Я хочу попросить вас напомнить нашим слушателям, как же состоялось это знакомство? Кто, что и как каждый из них писал или говорил по этому поводу? Это было на «Башне» Вячеслава Иванова?

Р. ТИМЕНЧИК - Это было на «Башне» у Вячеслава Иванова. Ахматова пришла туда в отсутствие своего мужа, Николая Степановича Гумилева, который еще был в Африке, не вернулся из своего африканского путешествия. В какой-то момент молодым поэтам было предложено по алфавиту почитать свои стихи. И вот Ахматова читала, естественно, на букву Г, как Анна Андреевна Гумилева, а Мандельштам читал на букву М. Между ними был еще поэт Владимир Николаевич Княжнин-Ивойлов, и по этому поводу Мандельштам, когда надо было написать какой-то экспромт в альбом присутствовавшего там… немецкий, а это переведено на русский, а это Федор Федорович Фидлер, который постоянно жил в Петербурге, который ежедневно записывал впечатления о встречах с писателями, который просил знакомых поэтов вписывать стихи в его альбомы и дневники, которые издал Константин Маркович Азадовский с замечательным комментарием и очень точным переводом. Федор Федорович попросил молодых поэтов вписать стихи в его альбом. Мандельштам написал экспромт:

В половине второго,

Честное слово,

Тяжело пииту

По алфавиту

Идти к ответу,

Но выхода нету.

А Ахматова вписала стихотворение, которое она прочитала в тот вечер, и которое, по-видимому, пользовалось успехом, потому что потом она попыталась доработать это стихотворение, дописать, но эта попытка осталась незавершенной:

Я живу, как кукушка в часах,

Не завидую птицам в лесах.

Заведут – и кукую.

Знаешь, долю такую

Лишь врагу пожелать я могу.

Между прочим, оно такое по своему экспромтному характеру немножко напоминает такие, сознательно малоуклюжие стихи Мандельштама. А Ахматова вспоминала то ли про эту встречу, то ли про последующую, и рассказывала об этом спустя полвека молодым поэтам, что Мандельштам вышел на такую смотровую площадку, как бы, на «Башню» Вячеслава Иванова, на крышу, и стоял над городом, что было довольно страшно. Кстати, в это время Мандельштам вскоре пишет стихотворение о страхе высоты. Стоял, вцепившись в железную раму, в железные перила на крыше. Так, что у него пальчики побелели от усилий. Мне кажется, что вот этот физический образ Мандельштама… слово «физиологический» здесь слишком сильно, но вот такой пластический образ Мандельштама – бледного и цепкого, вот сочетание страха и мужества, о котором она потом писала в стихотворении «Воронеж», когда навестила его в 1936 году, что это для нее определило на всю жизнь главные доминанты образа Мандельштама, вот это его чувствительность, это его разговор с пространством на его языке, в который входит и страх пространства – страх равнин, страх высоты. Вот об этом я и пытался рассказать в докладе, о том, как первое впечатление, первая встреча определяет на всю жизнь поэтический облик, и этот диалог кончается только со смертью участников диалога, а может быть – и не кончается. Потому что их тексты, как принято говорить, их стихи, поставленные друг против друга – они продолжают извлекать из себя какие-то все новые и новые отражения, и доколе эти стихи будут читаться – будущие читатели будут находить все новые и новые отражения Мандельштама у Ахматовой и Ахматовой у Мандельштама.

М. ПЕШКОВА - Хотела попросить вас напомнить нашим радиослушателям, что именно Ахматова приезжала к Мандельштаму сюда, в Москву, останавливалась у него. И тогда, когда не было места – она приезжала не одна, а с сыном, то сын останавливался у Ардовых. Так ли это было?

Р. ТИМЕНЧИК - Какие-то разэтапные… Ну это такой отдельный, очень большой разговор об Ахматовой в доме Ардовых. Период их дружбы с этим домом продолжался очень много лет, начался перед войной, а завершился кончиной Ахматовой, это была тесная дружба. И, вы знаете, Мандельштам очень в ней нуждался, он очень был заинтересован. Ему трудно было без Ахматовой. Тот приезд, когда она приехала к Мандельштаму и он был арестован – об этом вспоминает и Надежда Яковлевна, и сама Ахматова вспоминала. Это после долгих многочисленных напоминаний, звонков, заклинаний – приехать. Это была дружба, в которой они оба нуждались, хотя и, в силу биографии Мандельштама, страшной биографии Мандельштама, в 30-е годы далеко не всегда могли увидеться и наговориться. Я говорю об этом, потому что есть замечательные воспоминания Николая Николаевича Пунина о том, как выглядел разговор Ахматовой и Мандельштама, который шел «очень на высоких напряжениях», как пишет Пунин. Он был очень непонятен стороннему человеку, и речь могла идти о пустяках, а на самом деле затрагивались какие-то самые важные вопросы бытия и существования человека.

М. ПЕШКОВА - И приехала Ахматова в Воронеж к Мандельштаму?

Р. ТИМЕНЧИК - Ахматова в 1936 году навещала в Воронеже Мандельштама, о чем написала стихотворение «Воронеж». Оно не такое простое. Оно иронично. Мы не всегда помним, что Ахматова и как человек очень иронична и самоиронична, и как поэт не всегда деталирующий, не всегда подчеркивающий свою иронию. И когда она пишет, что «По хрусталям я прохожу несмело», описывая зимний Воронеж, мне об этом много раз говорили в Воронеже - мы понимаем, что это жуткая наледь, страшные ледяные ухабы и наросты, по которым не то что несмело, а по которым страшно передвигаться.

М. ПЕШКОВА - Как Ахматова узнала о гибели Мандельштама?

Р. ТИМЕНЧИК - Она узнала из письма московской приятельницы в придаточном предложении, в сложносочиненном предложении, из фразы «А подружка Надя овдовела». Это было начало 1939 года, это было время особого языка в переписке. Вскоре после этого, как вспоминал Вениамин Каверин, она подошла к Тынянову, который был уже тяжело болен, сидевший в скверике. Подошла к нему, сообщила о смерти Мандельштама и удалилась.

М. ПЕШКОВА - После гибели Мандельштама, как Мандельштам сфокусировался в ее творчестве? Какие-то реминесценции, что, так сказать, было общего – Ахматова и посмертная судьба Мандельштама?

Р. ТИМЕНЧИК - Во время эвакуации, в Ташкенте, так получилось, что туда переехала Надежда Яковлевна Мандельштам. И довольно много дорассказала Анне Андреевне о том, что она слышала от Осипа Эмильевича, что она помнила из его стихов, многие стихи Анна Андреевна узнала тогда впервые с голоса Надежды Яковлевны. Потом в 1957 году Надежда Яковлевна стала разбирать архив Мандельштама. Вообще были надежды тогда на скорое издание стихов Мандельштама, была образована литературная комиссия по наследию Мандельштама, куда Ахматова вошла. И она стала просматривать ненапечатанные стихи Мандельштама, черновики стихов Мандельштама, неизвестные ей статьи, которые печатались в провинциальной печати Осипом Эмильевичем, в том числе с упоминаниями о ней – и тут у нее возник такой интенсивный посмертный заочный духовными очами, духовными ушами диалог с Мандельштамом. Она написала стихотворение про стихи Мандельштама: «Я над ними склонюсь, как над чашей. В них заветных заметок не счесть». И она стала писать то, что потом стало называться «Листки из дневника» - воспоминания о Мандельштаме, которые она, как и многое другое, на самом деле не успела закончить при жизни, тоже работала до последних дней над расширением этих заметок. Потому что ей хотелось вспомнить как можно больше. Это воспоминания ведь составлены не только из ее припоминаний, но и из того, что ей рассказывали разные другие люди. Она занималась, ну если угодно, отчасти – занималась такой Анненковской работой, как Анненков по Пушкину. Отчасти, насколько позволяли ей физические возможности, занималась тем же самым по отношению к биографии Мандельштама. Она спрашивала разных людей, побуждала их записывать свои воспоминания, давать ей, и кое-что из этого она прямо включала, в неизменном виде, в свои воспоминания, а кое-что кратко пересказывала, и так далее. Так что такая мандельштамовская работа, литературоведческая, продолжалась у нее до самого конца ее дней. Мы знаем воспоминания очень многих визитеров, в том числе иностранных, в том числе, будет упомянуть очень хорошо воспоминания Северина Поляка – польского переводчика ее поэзии, который три рада с ней подолгу беседовал. И мы видимо во всех этих воспоминаниях, как обязательно разговор Ахматова переводит на Мандельштама, как разговор строится по схеме «давайте не обо мне, а об Осипе, который является самым значительным поэтом моего поколения» и так далее. Так что эта тема для нее была настолько ежедневна, повседневна, что эти слова «Разговор с Мандельштамом» - перестают быть метафорой, а просто четко и реалистически описывают ее повседневные круглые дни на протяжении последнего десятилетия ее жизни.

М. ПЕШКОВА - Историк литературы Роман Тименчик о Мандельштаме и Ахматовой в цикле «Улица Мандельштама», которой пока нет. Скоро она появится в Варшаве, а пока существует в радиоэфире на «Эхо Москвы». Вспомним слова Надежды Яковлевны Мандельштам, цитирую их: «Длившаяся всю жизнь дружба этих несчастнейших людей была, пожалуй, единственной наградой за весь горький труд и горький путь, который каждый из них прошел». Звукорежиссер Алексей Нарышкин, я – Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».