Испания. Эренбург. Пересечение судеб. К 75-летию Гражданской войны - Борис Фрезинский - Непрошедшее время - 2011-07-31

М. ПЕШКОВА: «Испания. Эренбург. Пересечение судеб». Так называла цикл передач с Санкт-Петербургским историком литературы Борисом Фрезинским, по случаю 75-летия начала Гражданской войны в Испании. Про Эренбурга, Борис Яковлевич знает всё. Им столько книг Эренбурга издано. Как стоп-кадр, многие страницы книги Фрезинского «Писатели и советские вожди». Книги, которые читаются взахлёб с одной стороны, с карандашом в руках - с другой. Книги, где исторические документы так выстроились логически, что веришь в суть происходившего в довоенной политике страны, в и литературе. Словно ты стоял рядом. Именно поэтому, так ждала встречи с петербурским гостем, в несуетливой, в немимолётно командировочной спешке (неразборчиво). А тут и случай подоспел. Борис Яковлевич приехал в Первопрестольную, на открытие выставки своего друга, замечательного художника-колориста, Юрия Ларина, сына Николая Ивановича Бухарина. Так всё вместе, все вопросы высыпались на питерского гостя.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Испания. Эренбург, он начинается в Париже в 16-м году, когда как-то мы попали со старинными политическими текстами, Хорхе Манрике, и так далее. Он знал французский уже хорошо. Испанский, насколько я понимаю, специально учил, чтобы в этом разобраться. И эти тексты его очень увлекли, он начал переводить примерно в 16-м году. Первое издание было как бы подготовлено старо-испанской поэзии. Но не состоялось, потому, что что-то не сработало, и (неразборчиво), которым владелец Цетлина в Москве, книжка не вышла. Сделали такое эфемерное издательство, по просьбе Волошина. Вышло что-то из Волошина, и вышли стихи о канунах Эренбурга, его первая такая, очень серьёзная с обложкой (неразборчиво), и там же вышла книжка переводов Вийона, и там должна была выйти книжка испанских переводов. Нет, не вышла. Потом, в Киеве в 18-м году, и вначале 19-го, тоже было объявлено издание испанских переводов Эренбурга, и снова не состоялось, потому, что то красные, то белые, очень трудно жить в этих условиях. Потом немножко напечатали уже посмертно, в первом издании библиотеки поэта, очень куцым, и политически дистиллированным. Ну, и я включил в издание, которое подготовил в 2000-м году, в новой серии библиотеки поэта том 800 страниц, и место испанским переводам нашлось. Это 16-й год. Следующая встреча, 26-й год. Возвращался из Москвы, оказался в Андоре, границе Испании, он был с женой, к сожалению, и уговорил пограничника, чтобы он его пропустил. И он пропустил. Они добрались до городка Севдоржель, посмотрели его, увидели примерно, как живут испанцы, но Любовь Михайловна Козинцева, его жена, успокоилась, потому, что ни визы, ничего нет. Заставила, чтобы они вернулись назад. Он сам где-то пишет, что если бы он был один, он бы, конечно, продвигался бы дальше. Он написал очерк для книги «Белый уголь», которая называется «Севдоржель». И поразительно, как это всегда бывало, Эренбург был вообще выдающийся журналист, конечно, помимо всего прочего. Он увидел очень много, за буквально считанные часы. И этот очерк давно не печатался, не переиздавался, но он даёт портрет тогдашней монархии в Испании. Тогда же укрепилось его желание повидать Испанию поближе, но поскольку не было дипломатических отношений у советской России с испанской империей, то надо было ждать революцию, которая слава Богу, случилась в 31-м году. Дипломические отношения были установлены, и в конце этого по-моему лета, или края весны, а уже в ноябре-декабре, он был там. Эренбург был вообще великий путешественник. Он очень тщательно готовил поездки всегда, обзаводился знакомствами, связями, были письма к разным людям, просьба о помощи, и так далее, и так далее. И очень тщательно продумал эту поездку, и практически всю Испанию объездил очень напряжённо, и потом написал книжку «Испания», и это одна из его замечательных публицистических книг. Она сначала вышла в Испании. Она называлась «Испания – республика трудящихся». И на эту книгу ополчились все в Испании, левые и правые. Причём ругали за раз, как положено. Эренбург вступил в полемику с ними, и весь его ответ одному из резких его критиков, он был напечатан, по-моему, в «Красной нови». Ответ очень разумный, не запальчивый, показывающий, что в Испании очень не просто будут развиваться события. Потому, что она не была готова стать республикой так быстро. Не было никакого национального примирения. И этот конфликт вызревал, вызревал, вызревал. В следующий раз, Эренбург попал туда в апреле, 36-го года. Уже будучи корреспондентом «Известий», он приехал по заявке редакции.

М. ПЕШКОВА: То есть, это получается, в канун Гражданской войны?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: В канун Гражданской войны, да. Очень много поездил в точки, которые выбирал сам, проницательно весьма, и понял, что Гражданская война обеспечена. Есть замечательные воспоминания Алексея Владимировича Эйснера парижские, об одной лекции, которую в каком-то левом клубе прочитал Эренбург об Испании, что её ждёт. Ну, Эйснер очень выразительно описывает эту лекцию, как Эренбург сидя на стуле, и так раскачиваясь, монотонным голосом, с наращиванием тревоги в голосе, рассказывают, что будет. А публика вся левая, и левые французы – они не понимают, они ничего не слышат, были какие-то страшные вещи. Откуда он это взял? Вот общее впечатление, откуда он это взял, такую чушь? А потом, было 18 июля, и началась гражданская война. И всё, как было предсказано. То есть, союз армии, церкви, владельцев земель, офицерства, сплачивался- сплачивался-сплачивался, фалангисты тоже имели место, и республиканское правительство раздражало, и они понимали эти люди, что с ним надо кончать. И возник мятеж. Эренбург был в Париже, он готов был в первый же день уже выехать в Испанию.

М. ПЕШКОВА: То есть, он был корреспондентом? Это была его работа?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Он был в частности, корреспондентом «Известий». Кроме того, он был естественно, писатель. Он не писал уже лет 12-ть, пожалуй, стихов. Стихи пишутся не всегда. Но он писал прозу, это была сложная проблема, потому, что по существу, после 32-го года, он присягнул режиму, и чем дальше, тем становилось хуже. В 35-м году, он написал свою самую любимую Советским Союзом, повесть «Не переведя дыхания». Он её дарил друзьям, с надписями из этих вот хвалебных рецензий, издевательскими. Издевательски это дело цитировал. Сам понимал, что это полная неудача, но, тем не менее, не на одну книгу не написали столько восторженных рецензий, сколько на эту. Ни одну книгу не издавали так часто, как эту, ни про одну книгу не заявляли, что это вершина, советской литературы, и так далее. Он сам понимал, что она абсолютная неудача. В последнее собрание сочинений она не входит. Его в прижизненное последнее, и конечно, в посмертное никто её не стал включать. И правильно сделали.

М. ПЕШКОВА: Прижизненное – это то самое серое издание?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да, оно кончилось в год его смерти.

М. ПЕШКОВА: В 9-ти томах, да?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да, в 67-м году вышел последний том, он его держал в руках, он все 9-ть томов видел. А первое посмертное, начали издавать с 91-го года. Потом прервали, потому, что всякие события были, но поскольку государство выделило деньги на это, то в 96-м году всё-таки издали… Сначала вышло 4 тома, в 91-м году. Один год – 4 тома. А потом, я ходил туда каждый приезд в Москву, в издательство «Художественная литература», и добивался, чтобы они вернули деньги, которые они пустили неизвестно на что.

М. ПЕШКОВА: Это ещё Георгий Анджапаридзе был директором, да?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да. Я не могу, к сожалению, его процитировать, из разговора со мной. Даже на вашем радио, это звучало бы неприлично. В 96-м году издали два очередных тома, 5, 6, а потом деньги опять куда-то исчезли, и наконец, эти 5, 6 Ирина Ильинична ещё увидела, в 97-м её не стало, и дальше я всё-таки добился того, чтобы 7, 8 тома вышли, и они вышли в 2000 году. Тираж очень забавный. Значит, первые 4 тома – 100 тысяч, в 96-м году по-моему 20 тысяч, или что-то такое, и 5 тысяч 8 и 7 тома, это мемуары.

М. ПЕШКОВА: Они стали явно библиографической редкостью, именно это издание, да? Последние тома.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Ну да, в библиотеках во многих есть 4 тома. И редко, где есть 5, 6. И ещё более редко, где 7 и 8 тома. Хотя, это бесцензурное издание, и тексты. И поскольку я комментировал все 8 томов, то знаю это точно. И тексты все печатались либо по зарубежным изданиям, то есть, эмигрантским, условно говоря, иммигрантским. Либо когда были известны вымарки, то они восстанавливались. Мемуары перед этим, в 90-м году удалось издать в «Советском писателе», это первое прокомментированной мной как раз издание, и было первым изданием авторского текста. Но на самом деле, Илья Григорьевич очень небрежно относился к своим литературным делам. Оказалось, что полной рукописи мемуаров не существует. То есть, он писал, он сдавал в «Новый мир», «Новый мир» ходил на Старую площадь. «Новый мир» вычёркивал, Старая площадь вычёркивала, потом уже вычёркивали секретари ЦК, вроде Ильичёва. И в итоге, не осталось ничего. Я очень долго и мучительно искал тексты. Что-то удалось найти благодаря архиву «Нового мира», что-то в частных руках, он рассылал иногда рукописи глав, чтобы прочли там. Слуцкий читал, вдова Хикмета читала, Батов читал, все испанские, и так далее. Вот это, потом что-то, но уже правленое он отсылал подруге своей Злоте Мерс, в Стокгольм. Папки с обрывками, обрезками черновиков, это всё у меня хранится. Из всего этого удавалось найти то, что было подлинным текстом, потому, что уже всегда можно отличить просто неудачную фразу, которую он правил потом, фразу удачную, которую правили ему. То есть, текстология, очень сложная наука. И восстановление подлинного текста мемуаров Эренбурга, это большая задача, которой я занимаюсь 20 лет. И вот сейчас, может быть выйдет 4-й том, даже к нему есть поправки в текст. Потому, что некоторые архивы мне стали доступны совсем недавно, и в них я тоже нашёл то, что было вымарано, и не встало в мемуары, надо это сделать.

М. ПЕШКОВА: Когда он первый раз попадает в годы испанской войны, когда первый раз он приезжает в Испанию, уже как участник тех событий, человек, имеющий отношение к ним. И чем он занимается до этого, касательно Испании. И весть о начале Гражданской войны, о начале путча, где его застаёт?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Она застаёт его в Париже, с 1908, по 1917 годы. Потом он пытался уехать, и Бухарин помог ему в этом, и он в 21-м году в марте месяце выехал, но не было дипломатических отношений, он ехал через Ригу, через Англию. В общем, там сложный довольно путь, попал в Париж, прожил там примерно 15 дней, и кто-то настучал, что вот он такой-сякой, и его выпроводили из Франции. Хотя, у него сохранился паспорт временным правительством выданный, и он пытался используя его, проехать. Тогда обосновался в Бельгии, поскольку там были друзья, ему устроили проезд через бельгийскую границу. Потом он переехал в Берлин, в начале 25-го года оказался в Париже, уже были восстановлены дипломатические отношения, и он совершенно легально приехал. И с 25-го года до 40-го, он жил в Париже.

М. ПЕШКОВА: И он официально был корреспондентом «Известий»?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: С 32-го года, он был корреспондентом «Известия».

М. ПЕШКОВА: То есть, у него то, что называется, появилось рабочее место.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Ну да, причём, он несколько путал. Не раз в старости уже не очень понимал, он почему-то это связывал с Бухариным, на самом дела, в том самом году, Бухарин не был главным редактором. Он стал весной 34-го года. И тогда, кстати сказать, он задействовал Эренбурга очень плотно. Эренбург стал гораздо чаще выступать в "Известиях". Тем не менее, с 32-го года он был корреспондентом, и его знаменитая поездка в Сибирь, и на Урал, в 32-м году, она была организована «Известиями». Он с билетом «Известий» ездил по этим стройкам, его встречали на машине, его возили, куда он хочет, организовывали любые встречи, это была замечательная поездка, итогом которой был роман, задуманным им. И роман, который должен был сделать его советским писателем.

М. ПЕШКОВА: Историк литературы Борис Фрезинский, к 75-летию начала Гражданской войны в Испании, в цикле "Илья Эренбург, пересечение судеб". На «Эхо Москвы» у Пешковой, в «Непрошедшем времени».

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Задумана была серия коллективных книг, замечательных в 30-м году, от безнадёжного положения, потому, что надо было найти такой материал, и такой жанр, чтобы это напечатали в Советской России. Потому, что на издания зарубежные, это 30-й год, понимаете, что это мировой кризис…

М. ПЕШКОВА: А у нас только прошла коллективизация, 29-й.

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да, но это напрямую тоже связано, но не в связи с коллективизацией, а в связи со сталинской властью. Значит, 29-й год, год великого перелома. Сталин взял власть, в Политбюро не осталось ни одного человека, который мог с ним спорить, это была уже почти диктатура личная. Внешне в Политбюро, там он играл в тихие игры. То есть, он так договаривался со всеми, а уже потом, когда он уничтожил всякое сопротивление в стране, была уже безнадёжная его диктатура. Так что, тут наложилось несколько, такого рода событий, к 30-му году. Положение на Западе, очень тяжелое, как писал его друг Овадий Савич из Парижа: «Здесь у нас у всех стучат зубы». Потому, что нет денег, нечего есть и так далее, вот такая была жизнь. И он придумал серию книг, «Мы и они». Это значит, русские люди о какой-то стране Запада, и западные писатели вот той самой страны о России. И они сделали первую книгу «Мы и они. Франция». Французские писатели о России и русские писатели о Франции. Книжка замечательно интересная, абсолютная редкость, и не находимая вещь, потому, что её не пропустили в Россию, и отказались в России издавать. И они прекратили этот проект, как теперь бы сказали, и не стали о других странах уже делать. Но они работали несколько месяцев, очень напряженно. Книжка невероятно интересная, даже вот сегодня, когда речь идёт об истории, конечно, до 20-х годов XX века. Значит, XIX век, даже немножко XVIII, высказывания, цитаты очень интересные. Но ничего не вышло. 36-й год он замечателен тем, что он шел после 35-го. А 35-й следует после 34-го. И все эти годы, они очень значимы. 34-й – это Съезд советских писателей, первый. В то время написан роман «День второй», и в этом же году издан. Он написан в 33-м, и год его не издают. Это огромная история, долгая, длинная с нервотрёпкой, и прочим, и прочим. Тем не менее, в 34-м году, его в Москве издали. А до этого, было издание в Париже. 400 нумерованных экземпляров за свой счёт отпечатал Эренбург, и разослал всем членам Политбюро, всем наркомам, всем издательствам.

М. ПЕШКОВА: Это что, как напоминание о себе?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Нет, это прочтите книгу, и издайте её в СССР. Первый экземпляр хранился у Эренбурга, второй экземпляр был послан товарищу Сталину.

М. ПЕШКОВА: Бухарину, какой экземпляр отдал?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Вы знаете, поскольку библиотека Бухарина не сохранилась по понятным причинам, и неизвестно, где она, куда она была отправлена, где её разворовали, и так далее. Экземпляр Сталина я видел. Но очень дорого за него просили, и я его не купил.

М. ПЕШКОВА: А что было написано?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: К сожалению, не сфотографировал, поскольку не было фотоаппарата. Видел его в Москве. Хотя, была специальная встреча с людьми, которые мне предлагали эту книгу. Очень скромно: Иосифу Виссарионовичу Сталину, там что-то от автора, вот примерно так.

М. ПЕШКОВА: То есть, без каких либо виньеток, да, словесных?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да. И вообще, письма 34-го года, они были в лучшем случае, уважаемому Товарищу Сталину, или Иосифу Виссарионовичу Сталину. "Дорогой" появилось чуть позже. Но в какой-то статье я писал все эти изменения стиля, и того, и другого, и третьего. Сталин, в конце концов, прочёл «День второй», вызвал своего холуя, извините, или может быть, можно сказать лакея, Карла Бернардовича Радека, который занимал именно такую должность, после того, как отрёкся от своего друга и действительно великого человека, Троцкого. Получив задание, он его исполнил, он написал прекрасную статью: «День второй Ильи Эренбурга». День второй без кавычек, то есть, следующий шаг Эренбурга, к Советскому Союзу. Первый день, второй, третий, четвёртый, и так далее. Кстати, рецензии на «Не переведя дыхание», поскольку это была его следующая книга, одна из рецензий по-моему называлась «День седьмой». То есть, вот какой рывок от дня второго, где ещё была правда, «Не переводя дыхание», где её уже не было. Как день второй, и день седьмой. Короче говоря, получилась неожиданная вещь. В один день, по-моему, 18 апреля, если я не ошибаюсь, 34-го года, Вышло 2 газеты. Одна называлась «Литературная», другая называлась «Известия». Главным редактором «Известий» был Бухарин тогда. А Радек заведовал там международным отделом. То ли я соврал, потому, что он лишь там заведовал международным отделом. Но эта статью, написанную по заданию товарища Сталина, он естественно, напечатал в «Правде». Так вот, вышла «Правда», и «Литературная газета». «Правда» была полна восторгов, по поводу романа, статья Радека, но очень умных восторгов. Он писал, что это не сладко. Эта книга, показывающая все трудности нашей жизни. Она показывает, куда идёт Советский Союз, и показывает это точно. А в «Литературке», писатель из бывших РАППовцев Гари, написал о том, что это обычный апортунистический бред о том, как всё у нас грязно, плохо, и так далее, никакой правды жизни, и так далее. То есть, была разгромная статья. Они появились в один день, потому, что «Литературная газета» не знала, что «Правда» будет печатать. И Гари написал статью видимо заранее, и они напечатали. И вот так это совпало. Поэтому естественно, что через день, или через два, появилась ещё одна статья Радека, где от бедного Гари ничего не осталось. Гари, конечно, арестовали, но когда был арестован уже и Радек. Так что, тут не потому, что. С тех пор, все поняли, что роман «День второй», это хороший роман. Его издали один раз, потом его издали второй раз, потом третий раз. Это действительно, очень интересный роман. Надеюсь, что выйдет моя книжка в «НЛО», о книгах, в частности Эренбурга, и там есть статья о «Дне втором». После окончания съезда советских писателей, Эренбург избранный на съезде не только в правление Союза писателей, но и в Президиум правления, что было неожиданностью, и, по-моему, с неодобрением встречено Максимом Горьким, который был официальным вождём советской литературы.

М. ПЕШКОВА: Там же, в Президиуме был Постернак?

Б. ФРЕЗИНСКИЙ: Да, разумеется. Тогда ещё да. Но Горький очень хотел, чтобы в Президиуме был Лев Борисович Каменев. Но Каменева туда не пустили. И тогда, возвращаясь из Москвы во Францию, он возвращался морем, он приехал в Одессу, в Одессе был устроен такой вечер литературный, посвященный съезду, победе советской литературы, и так далее, и так далее, он должен был плыть в Марсель. В это время, я не очень понимаю, по какому случаю, в Одессе оказался и редактор «Известий» Николай Иванович Бухарин. В Москве было трудно общаться с Бухариным, потому, что была масса дел, он делал во-первых, знаменитый доклад о поэзии, и был перегружен сверх всего. Кроме того, главный редактор второй газеты страны, так что они мало общались. Встречались, но общались мало. А в Одессе, я думаю, разговор был между ними подробный, и Эренбург поделился своим намерением, обратиться к Сталину с письмом, и предложить ему изменить международную литературную политику Советского Союза. В то время, была международная организация пролетарских (неразборчиво) писателей, вот так вот, МОПР, где сидели РАППовцы Германии, Польши, Венгрии. Все они жили в Москве, потому, что они все были иммигрантами, и вот, как всегда живут иммигранты, склоками, и прочим, и прочим, они жили на пайках, и время от времени, проводили конгрессы такие, международные. Эренбург представлял себе, что это организация догматическая, не имеющая никакого значения ни для литературы, ни для объединения писателей. И он предлагал её, теперь бы сказали, модернизировать, и построить совершенно по-другому принципу. Принцип объединяющий, был одобрение СССР, и поддержка СССР. Потому, что в Европе вызревал фашизм, собственно, Гитлер уже был у власти, и объединение всех антифашистских сил было существенно. Он сказал, что если сделать программу широкой, то очень много замечательных писателей вольётся. И это письмо, я думаю, что Бухарин помогал ему писать, потому, что он помогал ему советами, как написать, чтобы Сталин обратил внимание, и чтобы он понял, что это серьёзно, и что это выгодный проект, грубо говоря. И так и получилось. Письмо было написано, и Бухарин, я так думаю, что Бухарин его и отвёз. Потому, что он через день, другой вернулся в Москву, а Эренбург отправился во Францию. Но идея вообще этого возникла не только в голове Эренбурга, но и в голове нескольких французских писателей, которые были гостями первого съезда. С лёгкой руки Эренбурга, в качестве гостя был приглашён Андре Мальро. Бухарин привёз письмо Эренбурга, и через Поскрёбышева, оно думаю, было через Поскрёбышева передано Сталину, а может и прямо передал. Сталин его внимательно прочёл. Эренбург не знал ни реакции Сталина, ничего. Тут я отвлекусь в очередной раз. После съезда, и после Одессы, после всего этого вообще. Пожалуй, я не правильно сказал, Бухарин передал Сталину лично это письмо. Тогда у них пошёл разговор, и возник разговор о самом съезде, как он был. Вообще, Сталин дулся, так сказать, на Бухарина, потому, что он позволил себе обругать в докладе о поэзии, молодых поэтов, на которых ЦК делало ставку, и так далее. Они кляузничали, жаловались на него, и так далее. Тут есть всякие письма, которые подтверждают, что Сталин был недоволен Бухариным. Но в частности, он сказал Бухарину, когда речь зашла об Эренбурге, он сказал, что речь Эренбурга на съезде, была самой замечательной речью.

М. ПЕШКОВА: Историк литературы, Борис Фрезинский в цикле: «Испания. Эренбург. Пересечение судеб». Продолжение следует. Звукорежиссёры Алексей Нарышкин, Анастасия Хлопкова, я Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».