Негосударственный Маяковский - Бенгт Янгфельд - Непрошедшее время - 2011-04-10

Обложка А. Родченко к книге "Про это"

Современная женщина 1924 г.

Вероника Полонская последняя любовь Маяковского

М. ПЕШКОВА: Оставим в покое в стороне, не копаться же в темах «женщины Маяковского», «поэт и революция», «время и его творчество». Отложим в сторону множество других моментов наследия Владимира Владимировича. Еще до даты рокового выстрела поэта 14 апреля, встретилась на конференции, посвященной Андрею Донатовичу Синявскому, с историком литературы, известным славистом, публикатором переписки Лили Брик и Маяковского профессором Бенгтом Янгфельдом, автором книги «Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг»Нам столько известно о Маяковском! Но нет книги о его жизни. Почему такое произошло? И хроника жизни Маяковского…Б. ЯНГФЕЛЬД: Это довольно понятно, это, вы знаете, довольно легко объясняется, на самом деле. Дело в том, что в Советском Союзе нельзя было писать биографии. Биографический жанр очень слабо развит в Советском Союзе был, так сказать, по понятным причинам. Да? Потому что нельзя писать биографию, когда существует цензура очень сильная. И в случае Маяковского, конечно, советское маяковедение не допускало никаких упоминаний, там, женщин его жизни, понимаете? Каких-то политиков, которые были в опале, там, Бухарина, там, Троцкого и так далее. Так что это было невозможное дело. Таким образом, получилось так, что, когда я начал этим заниматься, где-то в начале 70-х, люди моего поколения в России, коллеги, вот, которые занимались русской литературой, они занимались, конечно, не Маяковским, потому что это считалось даже немножко неприличным, там, поэт и революция… Они занимались – и правильно делали, конечно, – занимались Мандельштамом, Цветаевой, Пастернаком, Ахматовой, и это понятно. Но я-то всегда считал, что Маяковский – очень хороший поэт. И Маяковский, которого я знал, он другой, чем этот советский пролетарский поэт с чугунной челюстью и так далее. И поэтому сейчас, мы находимся на конференции по Синявскому, понимаете, почти не с кем было говорить на тему Маяковского в моем поколении. Ну, кто любил Маяковского? Очень давно. Синявский, мой старинный даже друг, можно сказать, с первых дней его эмиграции, Лазарь Соломонович Флейшман, он тоже, так сказать, с ним можно разговаривать и писать о Маяковском. У нас старая такая дружба, уже 35-летняя. Потом, понимаете, я занимался ведь Маяковским, но занимался, я издал переписку Лили Брик, в 82-м году у нас по-русски потом она вышла, как одна из последних книг Советского Союза, в издательстве в 91-м году осенью. Но это – другое дело. Потом я издавал разные другие вещи, там, переписку Маяковского с Эльзой Триоле, о Якобсоне, и так далее, мои беседы с ним о футуризме. Потом я бросил это дело, потому что мне показалось, что уже в начале 90-х годов, а вдруг откроются все архивы, и так далее. И, кроме того, я немножко устал от этой тематики, нельзя же заниматься одним делом всю жизнь, да? Потом я помню совершенно отчетливо, что я был в Москве в марте 2004-го года, был дома в квартире у Лилии Юрьевны Брик, которая, конечно, не была жива. Но жива была жена Василия Васильевича Катаняна, вдова, скорее всего. И мы стоим и разговариваем там, в этой квартире, которая до сих пор очень похожа на ту квартиру, где жила Лилия Юрьевна Брик с Василием Катаняном. Ну, там картинки на стенах, это подарки, там, от Пикассо, от Леже и так далее. Это такая атмосфера сохранилась, очень такая… И мы говорим о том, что жаль, что эта свобода, которая, все-таки, существует сейчас, писать, по крайней мере, объективно об исторических персонах, да? Что эта свобода ничего не дала Маяковскому, то есть, писали, там, о Лили Брик, писали о каких-то скандальных вещах, о женщинах Маяковского, а о самом Маяковском ничего нету такого. Это интересно, да, вот как бывает в жизни, такие поворотные моменты, да? Я слышу, как бы, понимаете, слышу свою мысль, которая как стрела или как молния проносится через мою голову. Ну, если ты такой умный, пиши эту книгу сам. Я помню это очень хорошо. Это был такой поворотный момент: я приехал домой в Швецию и сказал своей издательнице, что я хочу написать биографию Маяковского. Она дала мне карт-бланш: сколько хочу, страниц и деньги на путешествия, на архивы и на всякие дела и так далее. И мне тогда показалось, что я это сделаю довольно быстро, потому что я думал, что я знал все очень хорошо. Но, вы знаете, писать биографию – это совсем другое дело, чем я сейчас болтаю с вами на эту тему, да?М. ПЕШКОВА: Но вы же столько знаете о Маяковском!Б. ЯНГФЕЛЬД: Но, да, вот, когда входишь в жизнь человека, там уже очень важно, вдруг, а вот это письмо, может быть, там, скажем, семерка, может быть это не семерка, а цифра 4, да? Значит, это не 17-й год, а 14-й год. Вдруг такие вещи, вдруг становятся проблемой, по пути все время отстают там. И я, с одной стороны, думал, что из-за того, что мне, действительно, посчастливилось знать многих людей вокруг Маяковского, не только Лилию Брик и так далее, я знал Якобсона очень хорошо, я знал Татьяну Яковлеву, Полонскую и так далее. Мне показалось, что у меня все-таки есть какое-то понимание, какой-то нюх, да, эпохи, да? Действительно, подумал, что если написать книгу о Толстом, я мог бы написать книгу о Толстом. Профессиональный человек может написать о чем угодно. Сейчас он меня особо не интересует, это для примера. У меня не доставало бы, все-таки, чувства, запаха, я не знал ни одного человека его времени, да? Но сейчас я, все-таки, уловил этих людей, это хотя и хвост коммунизма, но, все-таки, так сказать, это коммунистическое общество, я более-менее понимаю, что это такое. Что это могло бы быть в 20-е годы. Я разговаривал с этими людьми, которые были очень близки к Маяковскому, я разговаривал с Полонской о самоубийстве. Женщина, которая была в той комнате, да? Так что, это было, действительно, такое преимущество.Чем моя книга новая, да? Она новая тем, что я рассматриваю хронологически, так сказать, все канвы. С одной стороны – политическую канву, литературно-политическую канву, личную канву и поэтическую, да? И, когда сопоставляешь это, тогда трагедия Маяковского становится более понятной. Дело в том, что Роман Якобсон мне сказал замечательную фразу, он сказал, что собрание сочинений Маяковского в 13-ти томах – это блестящий пример того, как можно фальсифицировать поэта, при этом не фальсифицируя ни одного слова. Он имел в виду, что там нет, например, никаких ссылок: смотрите там, сравните в этим, понимаете? Потому что это как раз было опасно в Советском Союзе. Тогда встает новая картина, да? И когда ты берешь вот, например, последний год Маяковского, 29-й, 30-й год и смотришь все, что происходило в его жизни, это становится страшно на самом деле. И когда пишешь такую биографию, в конце концов, вы знаете, очень важно войти в шкуру этого человека. Что я имею в виду? Я имею в виду, что, когда я пишу, скажем, о начале апреля или о конце марта 30-го года, я не должен знать, что он покончит с собой. Потом, может быть, уже второе, что здесь, а, сейчас что-то происходит в его жизни, я в этой книге нигде не упоминаю, что он покончит с собой. Он, так сказать, все знают, что покончит с собой, но ты, как писатель, и даже как читатель, должен от этой мысли освободиться, в конце концов. М. ПЕШКОВА: То есть, ты должен жить тем временем…Б. ЯНГФЕЛЬД: Да, его жизнью, и тогда все становится, так сказать, ты понимаешь все значительно лучше таким образом. Ну, понимаете, такую книгу нельзя было писать при советской власти, я мог это писать при советской власти, конечно, потому что я мог напечатать заграницей, но просто как бы не дорос до этого. И особенно мне надоела, как говорится, сама тематика, не хотел заниматься Маяковским всю жизнь. Я много, между прочим делал, между этими разными книгами о Маяковском, совсем другие вещи.М. ПЕШКОВА: Да, я помню вашу книгу о шведах в Петербурге. Б. ЯНГФЕЛЬД: Там очень смешно. Я сейчас вам могу рассказать об этом. Она в руках у Медведева сейчас, эта книга, вашего президента. М. ПЕШКОВА: А как она попала к нему?Б. ЯНГФЕЛЬД: Ну, год назад, я думаю, Швеция была председательствующей страной в Евросоюзе, и Медведев приехал в Стокгольм, на такой саммит. И мне звонят, я помню, что это было в 12 часов дня, из МИДа. Говорят, вот, слушай, - министр иностранных дел, которого я хорошо знаю, он хочет дать Медведеву подарок, он не знает что, он подумал, может быть, позвонить Бенгту, может быть, у него есть экземпляр русского издания этой книги. Я говорю, я думаю, что есть. Я сейчас просто на работе, но Медведев уезжает в три часа, он должен был уехать самолетом смотреть футбольный матч России со Словенией, по-моему. Ну, хорошо, я буду дома, там, скажем, в час, полвторого, и я думаю, где-то в подвале есть одна книга, но вы должны приехать за ней. Ну, хорошо, приехали... Потом наш министр иностранных дел писал об этом на своем блоге, который он ведет каждый день, значит, о том, что так мило Бенгт сам разыскал свою книгу, чтобы я имел возможность подарить ее президенту Медведеву. Хорошо, так что я знал, что это произошло. Сейчас, когда было, значит, недавно что-то такое из этого Викиликс, и помню, что-то… и вдруг я вижу фотографию, как Бильд передает мою книгу Медведеву. Как они стоят и листают эту книгу. Так что я позвонил фотографу и говорю: слушай, я должен иметь эту фотографию, как вещественное доказательство того, что это действительно произошло. Я написал это. И, конечно, написал другие вещи тоже. Но Маяковский, понимаете, это интересно, это, действительно, было бестселлером в Швеции, действительно, получило наш Букер, и потом, она вышла на многих языках. Она вышла совсем недавно в Эстонии, она вышла во Франции, она вышла в Финляндии, в Голландии, она выходит по-гречески, она вышла в Польше. Там тоже довольно большой успех. Она сейчас выходит в Америке тоже. Что меня поразило, это было во Франции, потому что я немножко боялся Франции, потому что у них свой Маяковский, понимаете? Там Маяковский очень связан с коммунистической партией Франции. Но там меня не очень жаловали, надо сказать. По крайней мере, раньше, потому что они знали, что я к этой партии не принадлежу, ни фактически, ни мысленно. И я боялся. Но все наоборот во Франции, когда у меня были отношения, потому что они понимают, что я смотрю на Маяковского по-другому. Это все изменилось, этой партии почти нету больше, да? Я был там, меня пригласило издательство, хорошее очень, «Альбен Мишель», которое, кстати, издавало Синявского раньше, и там были всякие конференции, выступления и радио... И замечательные рецензии, включая такой левый журнал, который называется «Европа». И вы знаете, я пишу, - в этом меня упрекали немножко здесь, - но и хвалили, надо сказать, немножко в английской биографической традиции, то есть, довольно много фактов, но одновременно пытаюсь строить рассказ хороший. Потому что, понимаете, писать биографию – это как писать роман, в конце концов, да? Я понимаю, что ты не волен делать, что ты хочешь, со своими героями, но, тем не менее, ты можешь рассказать о какой-то вещи в этой главе или в той главе. Ты можешь создать историю хорошую. Как я сказал, например, не надо упоминать о самоубийстве до того, как это случается, например. или ты можешь сказать, что среди школьников были те то и те то… это неинтересно. Но если один из этих школьников попадается через 20 лет, ты можешь сказать: «… с которым в прошлом он учился в одном классе», понимаете? Такие вещи. А французская биографическая традиция немножко другая, она более такая интеллектуальная, свысока немножко, теории всякие и так далее. Так что, это было очень смешно, французская печать такая, хотя и в книге написано «в английской биографической традиции», и так далее, но я получил совершенно замечательную критику, что я был очень обрадован и очень как-то это было неожиданно. Сейчас меня летом опять приглашают на какую-то конференцию говорить о Маяковском. Очевидно, он там, все-таки, довольно большое имя до сих пор.М. ПЕШКОВА: Шведский писатель историк литературы профессор Бенгт Янгфельд, автор фолианта «Ставка – жизнь. Владимир Маяковский и его круг» об издании, о времени Маяковского и некоторых судьбах его современников на «Эхо Москвы» в «Непрошедшем времени».Чем, по-вашему, обусловлен такой интерес к Маяковскому? Почему книга так расходится? «Я хочу быть понят своей страной» – можно теперь читать шире. Он хочет быть понятым в мире, и его понимают.Б. ЯНГФЕЛЬД: Да. Но, понимаете, он, в конце концов, такой поэт, не революции, а революционный поэт.М. ПЕШКОВА: Поэт революционного настроения?Б. ЯНГФЕЛЬД: Ну, человек, так сказать, который находится в постоянной оппозиции к обществу, принятым нормам любви и так далее. Это романтический такой поэт. Это всегда актуально. Например, в Швеции, о которой я могу судить хорошо, его читают очень, его переводы. Ну, это мои переводы и одного шведского поэта. И мы сделали переводы где-то в 85-м году, по-моему, и эта книга до сих пор выходит. Продано около 40-ка тысяч экземпляров. Почти все такие гимназисты, лицеисты, они проходят такую фазу Маяковского в школе. Так что, это интересно. Действительно, он тип, скажем, поэта, человека, всегда молодой, всегда восстает против общепринятых норм и так далее. Я думаю, что поэтому.М. ПЕШКОВА: По-вашему, в чем же были главные причины? Кто его свел на тот свет?Б. ЯНГФЕЛЬД: Он сам.М. ПЕШКОВА: Он сам себя съел?Б. ЯНГФЕЛЬД: Нет. Я в этом совершенно уверен, я отвечаю и сейчас на этот вопрос так же, как я отвечал 30 лет назад на этот вопрос: он суицидный человек. Понимаете? То, что он пережил последний, там, скажем, год своей жизни и не только. Сейчас, все-таки, я понял, когда я писал эту книгу, что это все накапливалось в течение 20-х годов, все эти разочарования в любви, в политике и так далее и так далее. Это одно дело, да? Ну, скажем, у меня девушка меня покидает. Да? Или что-то такое. Но я же не кончаю с собой автоматически. Но некоторые люди кончают с собой. Или если получают даже три рецензии подряд, которые плохие, убийственные даже, большинство людей не кончает с собой. И поэтому я думаю, что это самое главное, что он был суицидный человек, и мы прекрасно знаем, что это не первая попытка. Что мне было интересно выяснить или выявить, когда я писал эту книгу, когда смотрел на политические события вот осенью 29-го года – в начале 30-го года, это все-таки некоторые такие, знаете, моменты очень сильные должны были быть для Маяковского. Сначала, там, арестовывают и убивают Блюмкина, осенью 29-го года, это не близкий Маяковскому был человек, но все-таки человек, которому Маяковский дарил свои книжки с надписью.М. ПЕШКОВА: Человек круга Лилии Юрьевны?Б. ЯНГФЕЛЬД: Да. Анархист такой, убийца Мирбаха и так далее. По настроению своему немножко такой, человек Маяковского. Но самое главное, конечно, когда в начале 30-го года арестовывают и казнят Силлова, понимаете, близкий человек, с которым Маяковский виделся, они просто были по «ЛЕФу» товарищами. И вдруг его нету, и никто о нем не говорит. Можете представить, вот, мы с вами сидим, и завтра меня не будет, а вы в таком испуге, что вы даже не спрашиваете, куда этот самый швед исчез. И после этого жена Силлова пыталась покончить с собой. Об этом никогда не писалось, я выдвигаю, по крайней мере, как теорию, там все вместе, понимаете: неудача с «Баней», Лиля Брик, то, что происходит вокруг… Единственный человек, который хотя бы в письмах касается этого дела Силлова, это Пастернак, который как раз в моей книге и служит как бы контрапунктом, как он реагирует, как Маяковский реагирует на события. Так что я думаю, что это вопрос не очень сложный, почему он покончил с собой. Он был таким человеком.М. ПЕШКОВА: Вы дальше будете писать о Маяковском?Б. ЯНГФЕЛЬД: Нет.М. ПЕШКОВА: Или вы здесь сказали все, что хотели сказать?Б. ЯНГФЕЛЬД: Да. Я думаю, что да. (смеется) Я думаю, что да. Что я, действительно, не могу объяснить в биографии, и это не цель биографии, почему он такой хороший поэт. Биограф не должен этим заниматься. Я понимаю, меня здесь критиковали за то, что я недостаточно пишу о его творчестве, но это другая книга, понимаете? Биография – это жизнеописание в прямом переводе. Если я привожу цитату по-русски, тогда понятно, что он замечательный поэт. Я не могу писать, там, по-французски или по-шведски, и вот я даю вам пример несчастного поэта. Потом будет такой более менее плохой или хороший перевод. Понимаете? И причем здесь гениальный поэт? И писать о том, я пытаюсь, конечно, писать о том, что он делает с языком и так далее и так далее. Но это недостаточно, конечно.М. ПЕШКОВА: Вы с Патрицией знакомы, да?Б. ЯНГФЕЛЬД: Да.М. ПЕШКОВА: Скажите, пожалуйста, а ведь многие стараются утверждать, что это не дочь Маяковского.Б. ЯНГФЕЛЬД: Да. Вы видели ее?М. ПЕШКОВА: Видела. Вылитая.Б. ЯНГФЕЛЬД: Да. Вылитая. Я вам расскажу смешную историю сейчас. Она, кстати, очень рада, что моя книга выйдет сейчас по-английски. Я ее видел в последний раз 3 года назад, когда я презентовал другую свою книгу. Но в первый раз мы виделись, когда она заявила о себе, по-моему, где-то в конце 80-х годов, что-то такое. И я получил ее номер телефона от Василия Катаняна. Я был в Нью-Йорке по каким-то причинам, не помню. Я думаю, что я был там по «бродским» делам тогда. Я позвонил ей и объяснил ей, кто я. Что я издал переписку, которая, действительно, существовала, по-английски, между прочим, Маяковского с Лилей Брик. И она не очень охотно со мной говорила. Тогда я ей сказал довольно наглую фразу, я сказал: «Слушайте, я думаю, что вы захотите со мной встретиться потому, что я знаю больше о вас, чем вы сами». Тогда она сказала: «Давайте. Я буду в Принстоне читать лекцию и я приеду на поезде в Нью-Йорк и тогда, давайте, встретимся. Там есть такое кафе, которое называется «Хулиган». Я сказал, что это замечательно, в кафе «Хулиган» мы встретимся. Она говорит: «А как вас узнать?». Я говорю: «Я похож на трафарет в вашем представлении о шведском человеке». «А я очень похожа на своего отца» - она говорит. Так что на расстоянии двухсот метров мы стали махать друг другу. Но она же вылитая, скорее всего, не Маяковского, а его сестры. М. ПЕШКОВА: Вы ведь знали Татьяну ЯковлевуБ. ЯНГФЕЛЬД: Да. М. ПЕШКОВА: Она была легка в общении? Как вам с ней работалось?Б. ЯНГФЕЛЬД: Ну, мне особенно с ней не работалось. Понимаете, мы общались немножко, и более, наверное, я связался с ней по поводу Маяковского, скорее всего, ну, а потом мы общались как-то по-светски немножко так. Она же очень любила Бродского, например, так что мы довольно мало говорили о Маяковском. Она, очевидно, все-таки, я думаю, что я привожу это в своей книге, она же не знала о том, что у Маяковского есть ребенок. Я сделал такую оплошность, конечно, но я был молодой, кроме того, наука требует таких шагов. Я сказал: «Вы знали о том, что в тот день, когда вы встретились с Маяковским, он вернулся со встречи со своей дочерью?» Она стала совершенно белая. Я до сих пор не могу понять, почему она стала белой: из-за того, что она поняла, что я знаю, что она знает, или что я рассказываю то, что она не знает. С ней связан потрясающий дом такой, многоэтажный, на лучших улицах Нью-Йорка, муж такой красавец, Либерман. Это была очень богатая жизнь во всех отношениях. И она по типу своему была очень похожа, конечно, на Лилю Юрьевну Брик, и я понимаю, что Маяковский любил таких женщин. Таких довольно жестких, в хорошем отношении языкастых, да, не болтливых, наоборот, но очень точных, когда они говорили. Я помню, однажды, мы с женой спустились на лестницу, и там какой-то филиппинец подавал нам пальто, и она кричала нам во след: «Бродский, (неразборчиво), Бродский (неразборчиво)», с таким тяжелым русским акцентом по-французски. Потом она получила все это через пять лет после этого. Мне интересно было с ней видеться, потому, что я как бы коллекционировал одних женщин вокруг Маяковского, так получается, да. Ну, это действительно, это помогало очень, когда я составлял себе представление о его окружении.М. ПЕШКОВА: Вы при первой встрече нашей рассказали мне, как, придя к Лилии Юрьевне, она открыла дверь, и пред вами стояла фотография Родченко. Меня ваше сравнение тогда, ну, просто потрясло. Настолько сразу все становится ясно, ярко, понятно.Б. ЯНГФЕЛЬД: Да.М. ПЕШКОВА: Действительно, она была так похожа на ту Лилю Брик, которую фотографировал Родченко? Прошло столько лет!Б. ЯНГФЕЛЬД: Да. Конечно, вот, эти глаза, эта косынка, да, рыжие волосы, хной, наверное, были к этому возрасту… Нет, то же самое, когда я увидел Татьяну Яковлеву, это что меня поразило, то, что у нее длинные ноги, да. Очень красиво. Она была метр восемьдесят, что-то такое. Она была очень импозантной, ей было 80 лет, не помню, сколько ей было лет. 76-78. Понятно, что Маяковский любил другую Татьяну. И Лиля то же самое. Нельзя сказать, что Лиля была красивой в классическом каком-то смысле. Татьяна тоже нет, она была крупноватая такая. Он видел в них что-то другое, очевидно. Одна очень еврейская такая, а другая – наоборот.М. ПЕШКОВА: У Татьяны Яковлевой был салон. И Бродский там тоже бывал?Б. ЯНГФЕЛЬД: Ну, он в салоне не бывал особо, но они встречались, они его приглашали, конечно. Там была такая компания: Миша Барышников, Геннадий Шмаков, Довлатов тоже там бывал. Я понимаю, что в ней видел Маяковский тоже. Она как-то стихи очень хорошо знала, она знала их наизусть и вообще понимала очень хорошо. М. ПЕШКОВА: С кем еще из женщин Маяковского вы были знакомы?Б. ЯНГФЕЛЬД: С Полонской.М. ПЕШКОВА: Вы беседовали уже, когда она находилась в доме ветеранов сцены?Б. ЯНГФЕЛЬД: Нет, нет, это было в квартире, я уже не помню где. И она мне сказала одну вещь, которая меня очень обрадовала, это когда я ей дал, после того, как опубликовал переписку в 82-м году я дал ей это издание по-русски. В следующий раз, когда мы с ней встретились, наверное я с ней… я думаю, что в первый раз мы с ней виделись в доме Лилии Юрьевны Брик, там где-то, скорее всего, в 70-е годы.М. ПЕШКОВА: Что, они были подружками?Б. ЯНГФЕЛЬД: Ну, Лиля дружила со всеми.М. ПЕШКОВА: Она умела дружить.Б. ЯНГФЕЛЬД: И дружить, немножко держать их, чтобы они не болтали лишнего, я не знаю. Вероника Витольдовна сказала такую вещь: «Вы знаете, что…» - она меня очень хвалила за предисловие к этой переписке. Она сказала: «Вы знаете, именно так все было», она сказала, «Именно так все было. Вы очень корректно об этом пишите». Ну, надо же найти тон, потому что можно писать, как вы знаете, о любви и сексе по-разному. Единственное, что она была не согласна с моей оценкой ее роли в жизни Маяковского, я пишу, что она все-таки была немножко другого калибра, другого характера. Я уверен в том, что я прав, в конце концов, она не играла такую роль, как Лилия Юрьевна, конечно, может быть, даже как Татьяна Яковлева. Но в остальном она меня очень хвалила за то, что я нашел правильный тон рассказать о таких сложных вещах. Это меня как-то очень обрадовало. М. ПЕШКОВА: В Москву в Библиотеку иностранной литературы на конференцию, посвященную Синявскому, Бенгт Янгфельд приехал, чтобы показать свой телефильм об Андрее Донатовиче, любовь которого к Маяковскому тоже была огромной. Как утверждает профессор Янгфельд, настоящей биографии Маяковского нет и не было еще. Возмущенный слушатель скажет: «А как же книга Александра Михайлова 88-го года в ЖЗЛ?» «Не более, чем трактат из серии», - скажут другие. Живем в ожидании новой жзловской книги. Она в издательских планах. Некоторые ее главы уже на столе главного редактора «Молодой гвардии» Андрея Петрова. Продлевая интригу, замечу: автор безгранично влюблен в поэта и называет его как современники: маяк. Звукорежиссеры – Алексей Нарышкин и Александр Смирнов. Я – Майя Пешкова, программа «Непрошедшее время».