Михаил Ардов, Алексей Баталов - Непрошедшее время - 2010-01-03

М.ПЕШКОВА: «Единоутробные братья», воспоминания Алексея Баталова и Михаила Ардова в рамках цикла «Легендарная Ордынка» о периоде эвакуации писателей в Татарию в годы войны. Разговор зашел о Цветаевой. В Чистополе ваша семья не встречалась с Пастернаком? Не было пересечений?

В доме Ардовых

А.БАТАЛОВ: Чистополь - это то самое место, куда приходила через мост…

М.АРДОВ: Там Елабуга, не через мост.

А.БАТАЛОВ: Приходила-то она туда, просилась, чтобы взяли ее работать.

М.АРДОВ: Да, а потом ее не взяли в Чистополе, и она уехала.

Анна Ахматова

М.ПЕШКОВА: Но до войны Цветаева встречалась с Ахматовой именно в вашем доме. И я так понимаю, что в вашей комнате, Алексей Владимирович.

А.БАТАЛОВ: Конечно. Как только приезжала Анна Андреевна… Но там, понимаете, шесть метров, поэтому кровать настоящую Анне Андреевне поставить было нельзя, и мы сделали такой топчан.

М.АРДОВ: Матрас такой.

А.БАТАЛОВ: Да, чтобы она поместилась там.

М.ПЕШКОВА: А как она помещалась?

А.БАТАЛОВ: Я вам рассказываю. Стол, столик, полочка и топчан.

М.АРДОВ: И этот матрас чуть ли не на кирпичах.

Иосиф Бродский с дарственной надписью Михаилу Ардову

А.БАТАЛОВ: Да, и дверь.

М.АРДОВ: И Марина Ивановна туда и приехала. Они виделись два раза. Один раз там, в первый день, а второй день - у Харджиева в Марьиной Роще. Больше они никогда не виделись.

М.ПЕШКОВА: О чем они говорили?

М.АРДОВ: На эту тему…

М.ПЕШКОВА: Множество легенд?

М.АРДОВ: Нет, легенд нет. Но хотя, кто его знает. Вот сейчас этот идиотский фильм, прости господи, он называется «Луна в зените», я называю его «Зенитки по Луне». А на самом деле так. Вот есть воспоминания Виктора Ефимовича, который эту встречу и устроил, о том, что в Голицыне познакомился с Мариной Ивановной, и она узнала, что вот Ахматова… Так он их свел. Потом там было интересно. Когда они по телефону договаривались, Анна Андреевна и Марина Ивановна, то Анна Андреевна так, не очень толково объясняла, как найти наш дом, на что Марина Ивановна сказала: «Нет тут рядом кого-нибудь нормального, кто бы мог мне объяснить?» Отец говорит: «Вот нормальным оказался я». Он объяснил. Она пришла, и они уединились в комнате. Мало того, там какую-то хорошую еду, чуть ли не телятину, дали им. Есть только воспоминания нашей мамы, которая сказала: «Когда Марина Ивановна уходила, то видно было, что Анна Андреевна очень тронута ее горем. К этому моменту, естественно, уже Ефрон расстрелян, дочка в тюрьме. О чем ни говорили, это неизвестно совершенно никому, а уже более известно, поскольку там уже был Харджиев, в Марьиной Роще уже более известно. Там есть фантастическое место. Это есть в записных книжках Ахматовой. Вот что там написано. Что Марина Ивановна рассказывала, как в Париже Борис Леонидович просил ее, Марину Ивановну, примерить пальто, которое он покупал для Зинаиды Николаевны, а потом сказал, что нет, не пойдет, потому что у тебя нет ее роскошной груди. Это рассказала Марина Ивановна. Я говорю, что это новелла, которая называется «Три великих поэта и бюст Зинаиды Николаевны». Один сказал, другая запомнила, а третья записала, Ахматова. Вот такая новелла.

Эмма Григорьевна Герштейн

М.ПЕШКОВА: Когда вы вернулись из эвакуации в Москву?

М.АРДОВ: Это была, по-моему, весна 44-го года.

А.БАТАЛОВ: Да-да.

М.ПЕШКОВА: И потом уже Ахматова, которая написала стихотворение о Москве, как она сюда рвалась: «Дома, дома — ужели дома! Как все ново и как знакомо...» И она из Ташкента по пути в Ленинград остановилась у вас. Как все это было? Что вам помнится, господа?

М.АРДОВ: Я Ахматову сознательно вспоминаю. Это уже именно 46-й год, весна, когда она зарабатывает постановление. Приезжала машина, ее увозили на выступление. С этого момента я начинаю помнить. Уже мне 9 лет.

Портрет Михаила Ардова

М.ПЕШКОВА: Прошу вас - с этого момента как все было?

М.АРДОВ: Мама и двое маленьких - что было с Алешей, я не помню - были в Коктебеле. В это время мама написала письмо Виктору Ефимовичу, что там с Анной Андреевной, я о ней давно ничего не знаю. И якобы какая-то тут пришла телеграмма: «Дура, читай газеты!» Но я не уверен, что слово «дура» могли телеграфировать. И вот после этого мы тут же снялись и поехали. А дальше, уже осенью, в сентябре-октябре, мама специально поехала в Ленинград. Анна Андреевна была там совершенно одна. Это был еще Фонтанный дом. Она ее просто взяла и привезла к нам. И вот тут она немножечко оживала и все. Но что самое было занятное, я это запомнил на всю жизнь: с Ордынки мы всегда ходили к метро на Пятницкую Климентовским переулком, и этим же переулком ходили все обитатели Лаврушинского дома. И вот когда мама вела Анну Андреевну по этому переулку, если шли советские писатели, они переходили на другую сторону переулка, чтобы не поздороваться с Ахматовой. Этот рассказ мамы я очень хорошо запомнил.

А.БАТАЛОВ: А Пастернак ходил через двор бани.

М.ПЕШКОВА: Тоже чтобы не здороваться?

А.БАТАЛОВ: Там короче.

М.АРДОВ: Там совершенно замечательно. Он приходил довольно регулярно. В такой курточке, домашнего очень вида. И мама что-то по этому поводу сказала, что Борис Леонидович так одевается. На что Ахматова, она была очень догадливая, пронзительная дама, сказала: дело вот в чем - когда он идет к нам, он не говорит Зине, что он идет к Ахматовой, он говорит, что он просто идет прогуляться, надевает домашнюю курточку, пальто. Зинаида Николаевна этой дружбы не одобряла. Тем паче, что Пастернак давал Ахматовой в те годы деньги, совершенно реальные деньги. Он ее помогал. И потом она даже как-то пыталась отдать. Это где-то и написано. Но это существенный момент.

Иосиф Бродский на балконе в доме родителей.

М.ПЕШКОВА: Фотография, которая называется «Я зарабатываю постановление». Что вам известно о ее выступлении в Колонном зале и о том вставании, которое было?

М.АРДОВ: У меня, кстати, фотография здесь с надписью. Сейчас мы ее достанем.

А.БАТАЛОВ: Какой ты предусмотрительный.

М.АРДОВ: Они были вдвоем. Когда вышла Ахматова, встали и началась овация. Якобы Сталин спросил, кто организовал овацию или кто организовал вставание.

М.ПЕШКОВА: Как часто приезжала к вам на Ордынку Ахматова?

М.АРДОВ: Ахматова жила на Ордынке больше, чем в Питере.

Будущий нобелевский лауреат

А.БАТАЛОВ: Всегда, когда приезжала в Москву.

М.АРДОВ: Не в этом только дело. Когда в 49-м году… Между 46-м и 49-м она какое-то время пребывала. В 49-м же году она стала жить в Москве гораздо больше, чем в Питере. Сначала арестовали Льва Николаевича и этапировали в Лефортово. И передачи можно было передавать именно здесь, а не в Крестах. Это первое. Во-вторых, ее переводческие работы ей тоже давали в Москве.

М.ПЕШКОВА: Это корейцев когда ей дали?

М.АРДОВ: И корейцев, и Гюго, и славян, и кого она только ни переводила.

Борис Пастернак в Чистополе

М.ПЕШКОВА: И Тагора.

М.АРДОВ: Там, кстати, в этой славянской редакции в Гослите были такие молодые по тем временам дамы, редакторши, которые ее обожали и всегда давали ей работу. Там была Ника Николаевна Глен, Юлия Марковна Живова. И потом, там была самая главная дама, которая, по-моему, каких-то индейцев ей давала, такая Виташевская, я помню, такая величественная очень дама. Они приходила, ее принимали, ей льстило, что у нее такой автор - Ахматова. Помню, она ведь перевела огромную пьесу Гюго стихами под названием «Марион Делорм». Она работала как каторжная. Она вставала часов в девять, завтракала, потом уходила в эту Алешину маленькую комнату, и до трех часов дня она оттуда не выходила. Мало того, я помню, как она сказала однажды, что ей снился страшный сон. Она переводила, по-моему, не только «Марион Делорм», но еще и письма Гюго, какие-то еще стихи. И вот она сказала, что ей снился страшный сон - что она переводит длинное стихотворение Гюго, но такого стихотворения у него нет, она его сначала сочинила по-французски. Представляете? А после этого ей его еще пришлось переводить русскими стихами. Вот это ее ад. Потом в результате этого у нее появились какие-то деньги. Она тут же купила Алеше машину в благодарность за то…

М.ПЕШКОВА: Которую вы назвали «Аннушка», да?

М.АРДОВ: «Анечка» он ее называл.

А.БАТАЛОВ: Ничего подобного. Она дала мне деньги, когда я вышел из армии, и мне не в чем было явиться в театр. Представляете, за два года я маленько изменился, и у меня только военные шинели, никакого костюма вообще не было, я ходил только в военном. И деньги она дала на это. А я, никому ничего не сказав, поехал и подержанную какую-то машинку маленькую…

М.АРДОВ: Первый «Москвич».

А.БАТАЛОВ: Да, первый «Москвичонок». Я пришел и сказал: «Вот, Анна Андреевна». Она не повела даже…

М.АРДОВ: Вот посмотрите, мне это дал покойный Володя Медведев, фотографию Зощенко с его автографом. Я определил по почерку - это его рука. Совершенно замечательная фотография.

М.ПЕШКОВА: На «Эхе Москвы» Алексей Баталов и Михаил Ардов. Об Анне Ахматовой и Михаиле Зощенко в цикле «Легендарная Ордынка. Единоутробные братья». Ваш отец дружил с Зощенко.

А.БАТАЛОВ: Да.

М.АРДОВ: Да.

А.БАТАЛОВ: Последний раз, когда он уезжал из Москвы, тоже от нас.

М.АРДОВ: Нет, он не от нас отъезжал.

А.БАТАЛОВ: Как это? В ту же ночь он выезжал.

М.АРДОВ: Нет, он не в ту же ночь уезжал. Он жил у Владимира Александровича Лившица на Аэропорте, отца Льва Лосева, это был его друг по Питеру. Он там жил. Это было, кстати, на Пасху в 58-м году, самый вечер Пасхи. Апрель. У меня даже записано, какого числа, потому что у меня книжка надписана. Тогда еще ездили машины через Красную площадь, и к нам на Ордынку прямо с улицы Горького можно было проехать мимо Храма Василия Блаженного - на мост и на Ордынку. Там же брусчатка и скользко. И вот тот водитель, который вез Зощенко, врезался на Красной площади к столб фонарный, довез его, и все. И все говорили: «Ну вот, Зощенко едет в гости к Ахматовой и сбивает на Красной площади фонарь. Не диверсия ли это какая-то? Заговором пахнет!» 58-й год. Ардов Зощенко обожал как писателя. Он к нему относился как к недостижимому идеалу. И он об этом написал. Для него это был… Зощенко можно сравнить по таланту только с Гоголем, больше такого писателя в русской литературе нет, который бы вот так владел словом. И он его очень-очень высоко ценил.

М.ПЕШКОВА: А где они познакомились?

М.АРДОВ: Они познакомились следующим образом. Ардов говорит, что я жил в Москве, и вдруг стали появляться невероятно смешные рассказы с подписью - «Зощенко» в питерских журналах. Но я знал, что такой писатель есть, он живет в Питере, а я вот здесь в Москве. А был такой клуб, это был такой писательский дом, он и сейчас стоит, на углу Старопименовского, такой серый большой дом. В подвале этого дома был какой-то такой художественный клубик. И вот однажды, отец писал, что он пришел туда вечером и увидел, что сидят его друзья - Катаев, Лев Вениаминович Никулин и с ними такой небольшой серьезный господин. Подошел, и познакомили его. И он говорит - когда я услышал «Зощенко», я ахнул, я уселся за столик и стал его разглядывать. Но он, говорит, так улыбался, потому что он видел мою меру восхищения им, любование и все. И с тех пор до самого его конца эта почтительная дружба не прекращалась никогда. И Ахматова же восхищалась Зощенко. Ахматова же тоже пишет, что какую-то прозу написала, показала Мише Зощенко, а после постановления она его еще звала «Мишенька», потому что она очень ему сочувствовала. Это сейчас уже документально можно доказать - она-то подвергалась поношению практически всю свою литературную жизнь, а для него еще были эти идеалы такие прогрессистские, горьковские и все, и для него просто мир рухнул, он страшно переживал. Вогнали его в могилу, потому что потом был второй тур, когда в 54-м году эти английские студенты, он там пытался выяснять отношения. И тогда буквально вогнали его в гроб, что называется. Это было просто чудовищно. Он немножко ожил, пришел, я помню его первый визит на моей памяти, когда он пришел, он говорил, как можно кроме «Крокодила» организовать еще юмористический журнал, все-все-все, и тут его - бац! - мордой об стол, и все, больше уже он не оправился от этого. Он умер в 58-м, по-моему, в июле. В 59-м я помню, как в нашей столовой, в главной комнате, сидит Виктор Ефимович за столом, читает газету, а я сидел на диване, чай, что ли, пил. И вдруг я говорю: «Слушай, сегодня ведь день смерти Зощенко, год тому назад умер Зощенко. В приличной стране уже начало бы выходить собрание сочинений». Отец сказал: «В приличной стране он был бы еще жив».

М.ПЕШКОВА: В биографиях Ахматовой, описывая, как он гостевала на Ордынке, все исследователи утверждают, что молодые ребята, дети Ардова, приходили, уходили, уходили в свою жизнь, а гости текли потоком, и все к Ахматовой. Это действительно было так, да?

М.АРДОВ: Конечно.

А.БАТАЛОВ: Правда. Мы-то жили, а они гостевали.

М.АРДОВ: Правда, этот поток гостей к ней начался именно уже после смерти Сталина, в 54-м году. Потому что до этого у нее были друзья, которые были преданы. Их можно было пересчитать по пальцам. Это была Эмма Григорьевна Герштейн, Надежда Яковлевна Мандельштам, но она только летом появлялась, она же работала то в Чите, то в Пскове, то в Чебоксарах. Затем - Николай Иванович Харджиев, Мария Сергеевна Петровых, Любовь Давыдовна Большинцова-Стенич. И все. Дальше уже - люди, которые гораздо реже бывали. Да, Лидия Корнеевна Чуковская. Но они были в ссоре, и она только, по-моему, в 51-52гг. стала опять приходить. Вот она, конечно, была. А уже вот начиная со второй половины 50-х годов, уже, что называется, косяком. Молодые поэты и все-все-все, иностранцы, все это шло. И могли встретиться очень неожиданные люди друг с другом из ее гостей. И вот это Пастернак и назвал - «столкновение поездов на станции Ахматовка». Я вот сейчас новую порцию мемуаров пишу. Я читал сейчас книжку, сделанную Фигурновой, под названием - «Надежда и Осип Мандельштам». И я вспоминаю, что Надежда Яковлевна во второй книге неодобрительно писала об Ахматовой, что она окружала себя мальчишками и все такое. Теперь я понял, что это была в чистом виде зависть. Потому что когда она получила квартиру, когда она прославилась, то она окружена была и мальчишками, и девчонками, и старичками, и старушками, и то же самое - как Анна Андреевна, которая давала нам деньги на водку и на закуску, она точно так же поступала со своими обожателями. Просто у нее, бедняжки, в те времена таких возможностей не было. Кроме того, она пишет, что их было трое, что у них был тройственный союз с Осипом Эмильевичем - он, она и Ахматова. Но там одна только деталь. Она очень талантливый и умный человек, но она не была великий поэт из этих трех. А эти два были великие поэты.

М.ПЕШКОВА: Ей-богу, поговорку «умный на лестнице» англичане придумали точно про меня: вовсе не спросила, как Виктор Ардов величал Ахматову и совсем не узнала, что говорил Бродский про Ордынку. Но протоиерей Михаил Ардов занят службой в предрождественские дни. Поэтому осмелилась беседовать с ним по телефону. Да простит меня требовательный слушатель.

М.АРДОВ: Именно вот такого собственного имени… Иногда он смешно говорил - «Мадам Цигельперчик», но это крайне редко. У нее было два прозвища. Одно - «товарищ командированный из Ленинграда», но наиболее частая игра была такая: он изображал зятя-грузина, как будто Анна Андреевна - мать моей мамы, и он иногда какие-то такие упреки. Сидели мы втроем у нас в столовой, и он говорил: «Я удивляюсь, мама, вашей дочери!» Вот что-то такое. Мало того, он ее называл - «Теща Ганорис Кауза». И когда ей в Оксфорде дали мантию, он ей сказал: «Ну я ведь первый вас назвал Ганорис Кауза». О ее чувстве юмора уже написано - уже и мемуаристы пишут, и какие-то литературоведы. И есть даже книжка, в которой собраны из ее мемуаров и из ее записных книжек, называется она - «Озорство, мое окаянство». Это собственные слова Ахматовой. Записана она Лукницким. Одна из главных легенд Ордынки была такая. Когда, по просьбе Осипа Эмильевича Мандельштама, мои родители приютили Ахматову в Нащекинском переулке , то первое время они изнемогали от почтительности. Они понимали, кто такая Ахматова. Но мой отец был живым, веселым человеком, и такая обстановка такого почтительного обожания в доме его не устраивала. И вот однажды родители куда-то уходили, Анна Андреевна сказала: «Я посижу дома, я должна поработать», на что Ардов посмотрел на нее и сказал: «Словарь рифм на полке слева». Тут она громко рассмеялась, и в этот момент начались эти шутливые отношения, которые продолжались, собственно говоря, уже до конца их общения.

М.ПЕШКОВА: И, конечно, мне хотелось бы знать - на понижение работал ваш отец. И я не могу здесь не вспомнить, что и Бродский всегда работал на понижение. А как Бродский появился в вашем доме? Не связано ли это было с Ахматовой?

М.АРДОВ: Безусловно. Бродский, Рейн, Бобышев и Найман познакомились как молодые поэты с Ахматовой. Потом они уже по очереди, больше всех был Найман, но и Бродский, они все появлялись на Ордынке как гости Ахматовой. Относительно недавно получил такую брошюрку - разговоры Соломона Волкова с Бродским об Ахматовой. Волков говорит Бродскому: «Опишите Ахматовку поподробнее». Бродский: «Это, в первую очередь, непрерывный поток людей. А вечером стол, за которым сидели: царь, царевич, король, королевич. Сам Ардов, при его недостатках, был человеком чрезвычайно остроумным. Таким же было все его семейство - жена Нина Антоновна и мальчики Боря и Миша и их приятели. Это все были мальчики из хороших семей. Как правило, они были журналистами, работали в замечательных предприятиях типа АПН. Это были люди хорошо одетые, битые, тертые, циничные и очень веселые, удивительно остроумные, на мой взгляд. Более остроумных людей я в своей жизни не встречал. Не помню, чтобы я смеялся чаще, чем тогда, за ардовским столом. Это, опять-таки, одно из моих самых счастливых воспоминаний. Зачастую казалось, что острословие и остроумие составляют для этих людей единственное содержание жизни. Я не думаю, чтобы их когда бы то ни было охватывало уныние. Но, может быть, я несправедлив в данном случае. Во всяком случае, Анну Андреевну они обожали. Приходили и другие люди - Кома Иванов, гениальный Симон Аркиш, редакторши, театроведы, инженеры, переводчики, критики, вдовы, всех не назвать. Семь или восемь часов вечера на столе появлялись бутылки». Для меня это, поверьте, очень важное свидетельство, потому что наши отношения с Бродским в 74-м году прервались, и потом мы встретились только один раз, за год до его смерти. Но такая какая-то дружеская связь сохранялась, и мне все это читать было, как вы понимаете, крайне приятно.