Непрошедшее время - 2008-10-26

МАЙЯ ПЕШКОВА: Семнадцать дней поезд «Россия» с эмблемой «Литературного экспресса» на фоне российского «триколора» мчался на восток, делая остановки на день в крупных городах, где писатели страны выступали на «круглых столах» и поэтических встречах, библиотеках и ВУЗах.

В Чите начался последний этап Экспресса со встречами в Биробиджане, в посёлке Ерофея Павловича и городе на Амуре реке Хабаровске. Прозаика Андрея Дмитриева на Хабаровский вокзал провожала группа студентов.

АНДРЕЙ ДМИТРИЕВ: Я думал, что история меня не знает – надо [было] рассказать немножко о себе. Они молча меня выслушали. Правда, тут же выяснилось, что всё обо мне знают – это было довольно-таки забавно.

Были какие-то вопросы по существу профессии моей, по существу работы. Потом были вопросы очень интересные – о [существовании]«матов» в нынешней молодёжной среде, в литературе и так далее – это был довольно долгий разговор, потому что требовался долгий разговор – о том, что читать книги это быть свободным человеком.

Я выяснил с изумлением, что эти молодые люди не смотрят телевизор из самоуважения – они смотрят только телеканал «Культура» и, если есть [спутниковая] тарелка, то «Дискавери» [Discovery Channel] – то, что я давно рассказывал про «интеллигентскую» - такую «инженерную» - среду из Пскова и так далее, но уже людей средних лет – я про молодёжь ничего не знал… - Но вот эта тенденция – отказ от телевизора вообще – мы потом продолжили общение – те, кто захотел продолжить – показать немножко Хабаровск – вот из этих восьми человек со мной были – у одной девочки вообще нет, у парней – у кого-то есть, но они смотрят только «Культуру» и «Дискавери», и «арт-хаус», как они сказали – я даже не знаю – либо это канал или есть «хаус» на любых каналах – то «продвинутое» кино смотрят.

Они всё читают, а не жалуются. Они прекрасно знают, что такое сайт http://www.magazines.russ.ru, то есть «Журнальный зал», но сетуют на то, что тяжело читать большие тексты с монитора, а распечатывать дороговато, и, собственно говоря, он всё говорят моими словами.

Я не спрашивал, есть ли у них блоги, они меня спрашивали, есть ли у меня блог и сайт, я сказал «нет» - это действительно так – блога, сайта – но адресами [электронной почты] обменялись, тем не менее.

М. ПЕШКОВА: Студенческая молодёжь в Краевой научной библиотеке Хабаровска, чтобы задать вопросы профессору РГГУ [Российского государственного гуманитарного университета] [проректору по научной работе] Дмитрию [Петровичу] Баку.

ДМИТРИЙ БАК: У меня, в общем, было то же самое впечатление – что они очень много знают. Я их попросил вначале встречи, чтобы избежать монолога – каковых я очень не люблю – да, вот, когда один вещает, а другие, как бы, запоминают и записывают – просил их задать десять главных вопросов.

После, такой, секундной заминки, эти тринадцать вопросов были заданы. И среди них были, ну, например, такие вопросы, как влияет сетевая репрезентация [представление] текста на литературу, каковы судьбы постмодернизма, как оценивать последние вещи [Виктора] Пелевина, и что такое «толстый журнал» и какова динамика его развития…

Ну, и вопросы образования, вопросы об экранизации [Андрея] Платонова, например – на который я сказал, что я, к сожалению, просто не разбираюсь в этом в такой степени, чтобы об этом рассуждать.

То есть, впечатление было такое, что, к моему некоторому изумлению, для них это – событие. И я уверен, что это событие состояло не в моей персоне, как наверное и… ну, скажу так, может быть, резко – и не конкретно в какой-либо персоне из нашей группы, да? – а в самом событии – что вдруг можно поговорить о главном, «без дураков», без каких-то скидок на условности. И было видно, что это их интересует так, как мало когда и где может интересовать кого-либо в Москве.

Да, был вопрос о различии читателя в «провинции» и в Москве. Ну, честно скажу, я не сильный… ну, как бы, «регионалистский» патриот, то есть, я очень не люблю всяких разговоров о том, что «почему в Москве не читают дальневосточную литературу, а на Дальнем Востоке – кубанскую литературу, а на Кубани – вологодскую литературу», на что я сказал, что только тогда, когда литература превышает местный масштаб, тогда её начинают читать.

[Уильям] Фолкнер – писатель американского Юга, но его читают не потому что он пишет, там, «на Йокнапатофе» [вымышленный им округ, где происходят все события его романа]. И [Михаил] Шолохов – выношу за скобки – автор «Тихого Дона», это и автор, который или благодаря которому только и узнали о казачестве – весь мир узнал – не потому что он – казачий писатель.

Но, тем не менее, я должен быть признать, несмотря на то, что не являюсь вот таким, «региональным» каким-то, патриотом, что здесь люди – не уставшие, не переполненные информацией, не вынужденные играть в какие-то игры – всё время, да? – чтобы вписаться в какой-то социум, чтоы вписаться в какую-то корпорацию. А здесь люди – ну, как-то вот, очень близко находящиеся к тому, чем они на самом деле являются, что ну не всегда бывает, всё-таки, в Москве – хотя… ну, я стараюсь общаться со студентами и с коллегами – везде одинаково – независимо от скидок на то, что это Хабаровск или Москва.

Одним словом, эта сегодняшняя встреча, как и многие другие, были необыкновенно для меня важны, впечатляющи – без них я даже не знаю и не представляю себе… ну, я бы как-то не так работал, я думаю так.

М. ПЕШКОВА: На перегоне Хабаровск-Владивосток беседую с профессором МГУ, [ведущим] Литинститута [им. А.М. Горького, Тверской бульвар, 25], историком литературы и писателем Игорем [Леонидовичем] Волгиным [http://volgin.ru]

ИГОРЬ ВОЛГИН: Я был в разных аудиториях, начиная с, таких, молодых и кончая довольно пожилыми – вот например, в Доме ветеранов.

Надо сказать, что такой особой любви к [Фёдору Михайловичу] Достоевскому никто не высказывал, непосредственно, но интерес был у всех, потому что, как бы, сейчас такое некоторое оживление интереса в связи, может быть, с [ТВ-]сериалами. Может быть, Достоевский в этом не столько виноват, сколько виноваты его интерпретаторы, киноинтерпретаторы, телеинтерпретаторы. Но интерес есть, и особенно когда заходит разговор о главном. Говоришь о каких-то вещах – современных, актуальных – даже, может быть, очень актуальных, последних – всегда разговор выходит на главное, так или иначе, ибо всегда задаются вопросы – и в молодёжной аудитории, и в аудитории достаточно уже такой пожилой, уважаемой – примерно одни и те же.

Есть такие наборы вопросов, конечно – потому что мы знаем не так хорошо Достоевского, как хотелось бы. Был такой случай, когда [Корней] Чуковский выступал после смерти [Александра] Блока в одной аудитории и получил записку «Почитайте нам новые стихи Блока» – неизвестные стихи Блока. На что он ответил, «Я бы вам почитал новые стихи Блока, но дело в том, что вы известных не знаете». Такая ситуация часто возникает… То есть, ещё не освоено то, что есть.

Некоторые не знают ничего, кроме Программы школьной. Хорошо, если это знают.

Но вот то, что XX век прошёл плод знаком Достоевского, это факт, потому что о чём бы мы ни говорили, так или иначе всё сворачивает на вот эти проблемы мировые. Но самое интересное, что Достоевский менее всего воспринимается как классик «завершённый», как некая завершённость. Вот часто [Иван] Тургенев – он «завершён», да. ПУШКИН даже воспринимается – хотя это не правда, это не так – как некая «завершённость» уже – как бы это, принадлежащая уже XIX веку. А Достоевский никогда – как таковой «бородатой» классикой – не воспринимается.

И что интересно – вот чисто филологически – я не ожидал, что, скажем, в Чите, на встрече, там, скажем, в Краеведческом музее – подходит девушка, и мы заговорили о вопросах лингвистических, там – она занимается, скажем, пушкинской речью Достоевского. Я ей говорю, «Вы знаете, вот одно слово у него есть такое интересное – «фантастически». Он его в пушкинской речи произносит около двадцати раз.

Она говорит, «Да конечно, я же читала Вашу [книгу]» - я даже не стал ссылаться на [мою] книгу, просто… «Да я, - говорит, - читала Вашу главу в этой книге, это моя настольная…» - ну, она филолог, правда. «Это настольная [книга], это очень интересно».

То есть, трудно предположить, что вдруг такое всплывает.

И я вот сегодня сказал на встрече с журналистами, что, как бы, наша поездка может проходить под знаком [Фёдора Ивановича] Тютчева – «Нам не дано предугадать/Как слово наше отзовётся, - /И нам сочувствие даётся/Как нам даётся благодать».

Мы не знаем, как он отзовётся. Потому что при всём Интернете, при существовании электронной почты, всё-таки нет прямой связи с читателем… к сожалению. Ну, её никогда особенно и не было, прямо скажем. Но… мы читателя в лицо почти не видим.

Мы думаем, что «провинция» это некий «материк», некая «Терра инкогнита» [лат. TERRA INCOGNITA – непознанная земля]. На самом деле, это не так. Потому что, вот, «провинциальная» публика, она знает иногда подробности о московской жизни лучше, чем москвичи. Это такой эффект, знаете, присутствия – москвич может годами не бывать в Кремле, например – «Кремль под боком, можно всегда сходит» - там, Кремлёвские соборы, Исторический музей…

А «провинциал», попадая в Москву, сразу туда идёт, потому что для него это, как бы, возможность приобщиться к столичной культуре. То же самое в «провинции». Там знают иногда дискуссии какие-то – люди, близкие к литературе – дискуссии, которые ведутся в прессе, там, или просто споры какие-то частные иногда – лучше, чем это знают москвичи.

Так что, «провинция» - это, конечно, «резервуар» актуальный и это, может быть, надежда наша, я думаю – «провинция», как она всегда, кстати, была, НАДЕЖДОЙ – может быть, иллюзорной, но это вот так…

И [Александр Николаевич] Радищев, и [Максим] Горький, и [Гавриил Романович] Державин – кстати, я называю только тех, кто с Волги пришёл – с окраины Волжской – [Николай Михайлович] Карамзин, [Иван Александрович] Гончаров, [Владимир Ильич Ульянов-]Ленин, Горький… Тургенев не совсем с Волги, но тоже из «провинции», в общем, да?...

Что интересно, в XIX веке Петербург не дал ни одного великого писателя. А Москва дала, Россия дала – в XX веке, так скажем – ну, на рубеже. В XIX – ни одного. Самый имущественный город на Земле – не дал никого. Достоевский это московский писатель, то есть, он родился в Москве и до 16 лет [жил] здесь – самое главное время формирования. И всего взгляды – московские, по типологии, да? Вот такой странный феномен…

А сейчас мы видим очень большое количество писателей, реально вступающих в литературу – из «провинции».

Есть, существует, так сказать, «московская» литература, чисто «московская». Очень много приходит людей или бывших «провинциалов», или прямо из «провинции». Мы это видим, ну, по «шорт-листам», да? – большой процент. Если бы не было этой подпитки, то возможно… - я тоже москвич, хотя я и родился в эвакуации – в Перми, но я москвич, но по существу…

Это большая надежда.

М. ПЕШКОВА: Вновь профессорский диалог: ДМИТРИЙ БАК – ИГОРЬ ВОЛГИН.

Д. БАК: Хотел только процитировать Николая Лескова, который сказал, что «в России не может быть писателя только с одним местным опытом» - Питерским, - он прямо говорил, имея в виду столицу. В данном случае, это, применительно к XX веку, будет Москва. Но, практически, нет русского писателя без «малой родины».

Может, и Достоевский – всё равно, это Москва. Для Достоевского это Москва, да. Это [улица] Божедомка, да, безусловно. Такого классика, который не имел бы какого-то своего дворянского или недворянского, гнезда – не существует. Спасское-Лутовиново [Иван Тургенев], Ясная Поляна [Лев Толстой], там, Карабиха…

М. ПЕШКОВА: Речь идёт об Одоевских.

Д. БАК: О Владимире Фёдоровиче? Ну, начать с того, что он «любомудр» - москвич, переехавший [в Санкт-Петербург], ставший директором Публичной библиотеки, и так далее – он переехал, «понаехал», да? – в Петербург.

Пушкин – москвич, переехавший в Петербург, Гончаров, Лермонтов – ну, родившийся не в Москве, но москвич… Тургенев, но в Москве учившийся. Москва была «провинция», конечно, да… В XIX веке было явным, такое, движение в столицу, где кипела жизнь, где можно было стать литератором, да… Но вот без корней… - тот же Лесков, который – понято – «южанин», орловец… орловчанин, да? – правильно сказать – и свободно говоривший и по-польски и по-малороссийски – человек… Я не знаю, есть ли такой классик, который не имел бы, вот, малой родины. Такого нет, просто – я не могу вспомнить.

Ясная Поляна [Лев Николаевич Толстой]– ну, он москвич, конечно, и вовсе не питерец. Это широта и протяжённость России, которую мы все почувствовали кожей, подсознанием, - ну, она реализована в этой двойственности продуктивной любого русского писателя, который, ну, как бы, внутри себя имеет разность потенциалов некую, которая не была столицей.

Ну, это как разность культур. Потому что ведь важно, что ты несёшь в себе нечто неконвенциональное [необщепринятое], нечто сокровенное.

М. ПЕШКОВА: И снова оппонентом выступает профессор ИГОРЬ ВОЛГИН.

И. ВОЛГИН: Есть прекрасные стихи у [Александра] Кушнера – ну, я не помню, может быть, точно, но он даёт разницу между Московской школой, поэтической, и Петербургской. Очень точно. Если я сейчас вспомню, я прочту:

Еще чего, гитара!

Засученный рукав.

Любезная отрава.

Засунь ее за шкаф.

Пускай на ней играет

Григорьев1 по ночам,

Как это подобает

Разгульным москвичам.

А мы стиху сухому

Привержены с тобой.

И с честью по-другому

Справляемся с бедой.

Дымок от папиросы

Да ветреный канал,

Чтоб злые наши слезы

Никто не увидал.

Это две эстетики. Два отношения к миру.

Д. БАК: Да, но в данном случае он выступает как представитель «провинции».

И. ВОЛГИН: Да, конечно, как представитель «Петербургской провинциальной школы», конечно, конечно, да… Наоборот. Но в этом – тональность Питерской литературы – это [Иосиф] Бродский, это сам Кушнер, конечно. Ну, [Анна] Ахматова, конечно. Нет «разрывания рубахи на груди, как, скажем…

Д. БАК: [Глеб] Горбовский?

И. ВОЛГИН: Горбовский - не питерский поэт…

Д. БАК: Питерский. Абсолютно. От мозга до костей.

И. ВОЛГИН: Питерский? Может быть, да… Кстати, у него стихи есть и про Амур – «Я пью Амур посредством банки», там из-под чего-то….

[На лесоповале

Тела, смолистые от пота,

а бревна, потные от тел.

Так вот какая ты, работа...

Тебя я так давно хотел!

...Я режу ели на болванки,

на ароматные куски,

я пью Амур посредством банки

из-под томата и трески.

Лижу созревшие мозоли

сухим листочком языка

и обрастаю слоем соли

на долю сотую вершка.

Я спину деревом утюжу,

я брею хвойные стволы.

Затем большой, пудовый ужин

пилю зубами в две пилы.

Тряся кровать, храпя и воя,

я сплю в брезентовом дворце,

я сплю, как дерево большое,

с зеленым шумом на лице.]

М. ПЕШКОВА: Адресован вопрос поэту Игорю Иртеньеву: Вам что запомнится после этой поездки? У Вас были яркие впечатления?

ИГОРЬ ИРТЕНЬЕВ: Вы знаете, как мне ни стыдно признаться, самая замечательная часть поездки была прекрасная компания, в которой я оказался – писателей. Действительно, это было так. Далеко не каждый раз вот складывается такая ситуация – всё-таки дорога тяжёлая, и едешь – замкнутое пространство – один даже, как бы, неблизкий и неприятный человек может абсолютно эту атмосферу подсадить навсегда.

Вот, к счастью, значит, здесь у нас… вот так вот… «кости выпали», что в общем, действительно, всё замечательно, легко, по-товарищески, весело – постоянные разговоры о литературе, о каких-то вещах, весёлые розыгрыши, о вещах, вовсе с литературой не связанных и достаточно фривольных. Ну это, в общем вот… «Я немало по свету хаживал…» - одна из самых запоминающихся поездок.

Что ж касается моих встреч, вот тут мало как раз от моих коллег, которых я выслушал с большой, честно скажу, завистью, у меня, вот, каких-то, прямо «попаданий» в аудиторию, в общем, не было. Пара выступлений была в лучших, абсолютно, «советских» традициях. Ну, вот я приехал выступать в пограничный госпиталь – ровно с тем же успехом можно было [бы] туда приехать двадцать лет и тридцать [назад].

Дело благородное, в общем, в госпитале – ничего не говорю – абсолютно, так сказать, и пошёл бы, вообще – болящим и раненным надо помогать. Но я был не особенно нужен, понимаете, у меня было такое ощущение – ну, для усталых, довольно, людей – в качестве некого развлечения собрали в зале, куда приехали «московские гости» - ну, поглазеть на них – какое-то разнообразие впечатлений. Не могу сказать, чтобы мы были им как-то особенно интересны, чтобы, так сказать, литературные вопросы сильно занимали их воображение.

Не уверен, что мы за свой краткосрочный визит привили им какую-то… хоть на какое-то время, любовь к литературе. Если кому-то это запало, можно, конечно, на это уповать.

Были обычные, совершенно, «круглые столы», обычная публика, совершенно. Хорошая, интересующаяся, в общем, но сказать, чтобы уж прямо так я был «готов целовать песок, по которому они ходили» - нет, не было такого.

Последнее, что мне было даже как-то обидно – я позавидовал, опять же, своим товарищам, которые вернулись из [неразборчиво] абсолютно гордые – где безусловно есть аудитория. Но очень важно, чтобы совпало как-то. Это крайне важно, чтобы тебя ждали, значит, и ты вот это ожидание почувствовал, и всем было хорошо.

Ну, например, я сегодня выступал – я даже немножко… ну, не сказать, что посочувствовал – я понял, что будет не очень просто Игорю Волгину, который попал на встречу с ветеранами – ну, это всегда немножко такая публика, всё-таки, консервативная – может быть, с ней не очень просто наладить общий язык. И я то думаю, ну ладно – ну, Волгин-то пускай там «парится»…

А я то, значит, попадаю в Институт искусства и культуры – вот, я думаю, вот где эти горящие глаза, вот где эти, значит, широко раскрытые рты… - Нет, на встречу со мной пришли учащиеся факультета МЕНЕДЖМЕНТА. Это менеджеры будущие. Они не очень склонны, в общем, к восприятию поэзии. Что вполне понятно, потому что менеджер, который, в общем, может, поэтически, очень, настроен – изначальная сущность которого поэтична, едва ли он может рассчитывать на успешную карьеру в избранной им области.

Я спросил у них, кого – ну, на всякий случай, чтобы какой-то установить контакт – я спросил, «Ну, скажите, пожалуйста, ребята, а кого из поэтов вы знаете, вот, сегодняшних?»

Они сказали, «Донцову». Я понял, что разговор будет непростой [все смеются].

ЧЕЙ-ТО ГОЛОС: …читать стихи Донцовой…

И. ИРТЕНЬЕВ: Я не стал сочинять «стихи Донцовой», но я понял, что их особенно «грузить» не стоит. Поэтому, значит, Ну, у меня есть программа, достаточно весёлая, таких стишков – в принципе я отвечаю за их литературное качество – это не значит, что я их писал в расчёте на какую-то определённую аудиторию когда-то – вовсе нет… За всё, что я когда-то написал, я отвечаю…

Просто, какие-то стихи повеселее, полегче - какие-то посложнее, ну, и требуют, так сказать, некоторой литературной подготовки, какого-то базиса литературного, потому что там много всяких явных и скрытых цитат, вообще какая-то игра литературная…

Нет, такие стихи я не читал – прочёл попроще. Что были слова такие грубоватые не, значит, находящиеся, значит, абсолютно, в пределах нормативной лексики – ну, чуть погрубее, поэнергиченее. Ну, они на них как-то встрепёнулись, дружно смеялись, потом опять немножко притухали.

Я очень надеюсь, что вдруг мне завтра повезёт – вообще-то во Владивостоке – я, правда, не знаю, когда у Вас будет эфир, говорю «завтра» - может быть, неправильно то делаю, но я считаю, что мы едем в вагоне, подъезжаем к Владивостоку – я надеюсь, что, всё-таки, я там своего читателя там, наконец, за хибок поймаю и – к обоюдному нашему счастью.

М. ПЕШКОВА: Какое самое сильное впечатление у писателя Андрея Геласимова? Могу ли я Вас, Андрей, вернуть на несколько дней назад, когда мы оказались в Биробиджане и посетили с Вами колонию для малолетних преступников?

А. ГЕЛАСИМОВ: Это было одно из сильных впечатлений, потому что я первый раз был в местах лишения свободы. И очень трудновато было входить за эти железные замки. У нас отняли мобильные телефоны. У нас даже отняли паспорта. Лишиться паспорта было как-то странно. Нам дали номерок, бирочку, что нам вернут паспорт и мобильный телефон. Но это уже ощущение утраты свободы, когда тебя перестают считать гражданином.

Когда мы туда вошли, ощущение было довольно сильное – человек 400, сидящих в черных бушлатах с номерами на спинах. Мы входили сзади, они сидели к нам спиной, и пройти по этому огромному актовому залу в проходе, и со всех сторон тебе шепчут: «Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте». И когда ты оборачиваешься, ты видишь глаза детей. Вот этот контраст. Сначала ты видел номера и лысые затылки, черные бушлаты. Потом ты оборачиваешься – перед тобой дети. Это было сильное ощущение. Один из них, справа от меня, был с довольно серьёзно разбитым лицом, о чём я потом спросил у замполита этого заведения, он сказал: «Ну, бывает между ними какие-то такие выяснения отношений».

Слушали, действительно, очень внимательно, напряженно. Я предполагаю, что они вообще впервые видели писателя. Слушали с интересом. Потому, что понятно, что книг они не читают, и я им вкратце изложил сюжеты своих книг. Было пристальное внимание, даже слегка такое хищное. Неизвестно, как себя чувствовать и вести перед такими ребятами. Я потом, когда уже Вы с ними разговаривали, Вы читали им Цветаеву, я стал внимательно вглядываться в лица. Там масса драм, непонятно, какое будущее ждёт этих ребят.

Поэтому я надеюсь, что мы хоть как-то с Вами, приехав, что-то кому-то попытались объяснить. Потому, что я рассказывал им про ребят, воевавших в Чечне, про своих студентов, которые возвращались с войны и садились ко мне обратно на студенческую скамью, и про свои другие опыты, и они не менее важные и драматические, чем нахождение в колонии. Быть может они считали, что их жизнь такая серьёзная, вот, они оказались в колонии и все трагедии мира свалились им на голову. Я надеюсь, что я им объяснил, что есть и другие трагедии. И они написаны в книгах. И может, имеет смысл их открыть. Ощущение было такое.

М. ПЕШКОВА: О самом ярком впечатлении профессор филологии МГУ и прозаик АЛЕКСЕЙ ВАРЛАМОВ.

Алексей ВАРЛАМОВ: Самая яркая, наверное, не только у меня, у многих, была сумасшедшая ночь в городе Биробиджане, когда мы оказались возле отцепленного вагона, который был загнан в тупик, и мы шутили, что российская литература загнана в тупик. Мы ждали отправления поезда. Была дивная, хрустящая ночь. В Биробиджане меня поразил необыкновенный воздух, в прямом смысле этого слова. Не атмосферы идеологической или духовной, а просто физический воздух, удивительно свежий, чистый.

Хотя Биробиджан не вполне совпал с моим представлением об этом месте, мне он казался более таинственным. Действительность была более прозаической. Тем не менее, эта ночь искупила всю прозаику дня и была удивительно возвышенной. Я думаю, что из этого города что-то путное когда-нибудь придёт. Не может в этой атмосфере ничего не родиться. Я проснулся утром, когда все спали, мы ехали вдоль незнакомой реки, потом я понял, что это была река Шилка, которая впадает в Амур. Горные цепи и вся эта дальневосточная земля, которую мне раньше видеть не приходилось иначе, чем с самолета.

Это был один из мотивов моей поездки – увидеть не только людей, но и землю, природу. И я рад, что это исполнилось в той мере, в которой из вагона поезда можно увидеть. Что касается встреч с людьми, я достаточно часто езжу по России, я не могу сказать, что здесь было что-то необыкновенное, отличающееся от того, что бывает в других регионах. Примерно тот же самый набор вопросов, тот же интерес. Но сегодня на встрече со студентами Тихоокеанского Государственного Университета было очень много личных вопросов, что я думаю о современной молодежи.

Опять-таки, проблема мата обсуждалась. Я думаю, что это неслучайно, что многих писателей спрашивают про мат. И меня очень порадовало, что с Андреем Дмитриевым у нас оказалось примерно одинаковое отношение к этой теме. Мы как-то совпали здесь. Спрашивали, хотел бы ли я, чтобы мои дети были писателями? Личные вопросы. Видимо, людей интересуют не только наши книги. Тем более, студенты, я охотно допускаю, ничего не читали из того, что я написал. Но их интересует мой взгляд на жизнь, что я думаю о современной молодежи, как я воспитывал собственных детей, насколько мне удается воплотить на практике те прекрасные слова о необходимости чтения, чем мы здесь все озабочены.

Я как мог, отвечал искренне, что сапожник без сапог сидит. Но в любом случае, я думаю, что всё это не прошло бесследно. Мне жаль, что встреча сегодня в Университете была явно очень короткой. Её выбрали, меньше часа получилось между лекциями. Немножко скомкано получилось. Мне кажется, что разговор мог быть более развернутым. Довольно странное впечатление оставила встреча в Чите, в Управлении погранотрядами. Мы с Игорем Волгиным были. Может быть, здесь наша была ошибка, я привык всегда рассчитывать на диалог с аудиторией.

Андрей, который рассказывал перед этим, Геласимов, встреча с колонией, все правильно, он не стал ждать вопросов, стал рассказывать. А мы понадеялись, что аудитория будет задавать вопросы, и убедились в том, что аудитория, в лучшем случае, делегировала политического командира, который там сам от её имени вопросы задаёт, может надо было построить иначе. Хотя достаточно большой есть опыт обучения, все равно, и на старуху бывает проруха. Надо понимать, что к разной аудитории надо находить разный подход.

Во многих местах звучит тревога по поводу современного положения дел в книгоиздании. Где серьезные книги? Почему у нас такое телевидение? Почему у нас недостаточная роль государства в культуре? Я высказывал свои ответы. Мне хотелось бы отметить не ради красного словца и не ради лести, эта поездка очень хорошо организована. Я понимаю, что ее трудно было организовать, я понимаю, что писатели люди непростые. И, тем не менее, просто хочется сказать, что те люди, которые нас здесь сопровождают, и Нелли Петкова, и Ирина Барметова, я думаю, что они классно всё это сделали. И за это тоже огромное спасибо Елене Токмаковой. Я думаю, что такой сбор всех нас – это тоже очень важная часть нашего путешествия.

Спасибо всем спонсорам этой поездки, тем, кому пришла эта идея в голову. Я семь лет тому назад был в подобном путешествии по Европе, я ездил из Москвы в Лиссабон, тогда еще у меня была мысль, что было бы здорово проехаться так по России. Хоть и не очень быстро, но эта идея реализовалась. И это очень здорово. И атмосфера в вагоне, атмосфере в нашей группе совершенно чудесная. Она очень легкая, раскованная, неформальная. Все мы получаем огромное удовольствие просто от самого факта этой поездки, от того, что мы давно не ездили так долго в поезде.

Мы чаще летаем. Но именно такое общение в вагоне – это очень большая удача. Поэтому спасибо и РЖД, которые дают нам возможность так замечательно, под стук колёс путешествовать и хочется, чтобы эти проекты продолжались, расширялись. И что РЖД – это не только «Москва – Владивосток», можно придумать много других чудесных маршрутов.

М. ПЕШКОВА: «Смотрите, океан!» - восторгались мы, подъезжая к Владивостокскому перрону. А мы встретимся в следующее воскресенье.

Звукорежиссёр Алексей Нарышкин и я, Майя Пешкова. «Литэкспресс» - как «Непрошедшее время» на «Эхе Москвы».