Вернуть память о России в Россию было делом жизни Александра Ляпина - Александр Ляпин - Непрошедшее время - 2008-08-10

М. ПЕШКОВА: В музее Поленова нынче праздник. Внук Поленова, парижанин, Александр Александрович Ляпин открыл выставку работ своей матери Марии Васильевны Поленовой, в выставочном зале Государственного мемориально-историко-художественного и природного музея-заповедника. Именно таково полное название музея. Накануне застала работу в разгаре. Готовили повесить вышивки-аппликации, выполненные дочерью художника и бережно сохраненные сыном. Но уже висели документальные материалы, а сотрудница музея размещала маски, тоже работы Марии Васильевны. Мы же с Александром Александровичем Ляпиным, статным, красивым, голубоглазым, говорили о судьбах русской эмиграции и начали с того, как познакомились его родители.

А. ЛЯПИН: Мама знала Александра Николаевича Ляпина, по-моему, еще до Первой мировой войны, потому, что он был знаком с ее первым мужем, они были из одной среды, они окончили Московский Университет, филологический факультет. И мама осталась одна в 1920 году, Владимир Эмильевич сошёлся с другой женщиной и мама была в отчаянии. Советовалась с родителями, с братом, с сестрами, как ей дальше быть. И семейным советом было решено, что лучше бы она уехала. Так как мама в совершенстве говорила по-французски. И мама с сестрой моей от первого брака, поехали в Берлин, жили у знакомых в Берлине. И затем в ожидании французской визы. Визу они всё не получали. И, в конце-концов Виктор Михайлович Васнецов, друг юности мамы, сын Виктора Михайловича Васнецова, сказал: «Приезжайте ко мне в Прагу». Мама поехала с Мариной в Прагу и через несколько недель получила французскую визу. И она приехала в самом начале 1925 года.

А отец мой, у него была приблизительно такая же судьба. Он был женат и его жена бросила и сошлась с каким-то чекистом. И мама, и Марина, и мой отец в разное время выехали совершенно легально из Советского Союза с советскими паспортами.

М. ПЕШКОВА: Прошу прощения. А что они указали в качестве повода для отъезда? Поехали лечиться? Или что Вам рассказывали?

А. ЛЯПИН: Я знаю, что мама уехала, но совершенно свободно, ей выделили заграничный паспорт, она выездную советскую визу получила. Кто там, я не знаю, мы как-то на эту тему с мамой никогда не говорили. Но теперь, конечно, думаю, что жалко, нужно было спросить. Её побудило то, что она осталась одна с дочерью. И мой отец, Александр Николаевич Ляпин приехал в середине 1925 года. Они были просто знакомы. Решили, может быть, соединить свои судьбы. И они венчались в мае 1926 года. Я родился в 1927 году в июне, 11 июня.

М. ПЕШКОВА: В каком храме они венчались?

А. ЛЯПИН: По-моему, в Александра Невского. Только тогда русских церквей не было. После я как-то сосчитал, сколько было русских церквей сразу после Второй мировой войны. Я насчитал больше 29 церквей.

М. ПЕШКОВА: Я хотела спросить, а каким образом появился Ванв в Вашей судьбе, в жизни Ваших родителей? Я имею в виду храм.

А. ЛЯПИН: Мы жили сперва в Париже, затем в другом квартале Парижа, и когда мама и папа расстались, это было в конце 1930 года. Они друг друга знали, но как-то отец мой совершенно не был приспособлен зарабатывать деньги, он происходил из очень богатой московской семьи Ляпиных и мама не могла содержать и его, и себя, и дочь, и меня. И в конце 1930 года мама меня отправила в Женеву на целый год к Льву Николаевичу Веберу. Лев Николаевич Вебер муж Марии Васильевны Якунчиковой, мамина тётя, сестра Натальи Васильевны Поленовой. И после этого она переехала. Мы переехали, я вернулся в конце 1931 года и 2 ноября 1932 года мы переехали в Ванв и мама через некоторое время узнала, что отец Стефан Светозаров*, монах, из Парижа, хотел открыть церковь, потому, что было очень много русских, для местных русских жителей.

И мама, узнав это, тоже пришла на какое-то собрание и предложила назвать эту церковь Во имя Пресвятой Троицы. Присутствовала при этом Софья Петровна Похитонова**, урождённая Святополк-Мирская и Звягинцева, урождённая Булацель. Решили с отцом Стефаном, что это самое благоразумное. Не нужно было прибегать ни к каким святым.

М. ПЕШКОВА: Не знаете ли Вы, кто были прихожанами этого храма? Кто туда приходил из деятелей русской эмиграции, может быть, из деятелей литературы, искусства, из людей публичных или чья слава прошла несколько позже?

А. ЛЯПИН: Приходили Глинские, это знатная фамилия. Воронцовы приезжали, затем приезжали Михаил Павлович Воронцов был одним из основателем нашей церкви, Игнатьев был. Один из.

М. ПЕШКОВА: Это не тот граф Игнатьев…

А. ЛЯПИН: Нет, он-то уехал, по-моему, я не помню, то ли в 1934 году… Я не знаю, даже раньше.

М. ПЕШКОВА: Тот, кто выращивал шампиньоны у себя в подвале.

А. ЛЯПИН: Нет. Совершенно нет.

М. ПЕШКОВА: Жила Марина Цветаева. Являлась ли она прихожанкой этого храма?

А. ЛЯПИН: Нет. Марину Ивановну только раз видел. Мы как-то с мамой шли, и мама, когда мне было три дня, отец меня прозвал Шишком, я шиш показывал. И многие даже не знают, что я Александр. Просто Шишок и всё. И как-то мы шли с мамой и она говорит: «Вот, смотри, Марина Ивановна Цветаева идёт». Это было до войны, в 1935-1936 году. Дама в чёрном. Для меня Цветаева ничего не говорила, мне было 7 или 8 лет тогда. Почему я знаю? Потому, что мама мне как-то напомнила, когда я уже взрослым был. Спросила: «Ты помнишь, Шишок?» Да. Может быть, но совершенно не уверен. Кто приходил время от времени, это уже после войны, когда отец Стефан в 1948 году уехал в Советский Союз, считал своим долгом быть священником в России, и Матильда Феликсовна Кшесинская*** приходила. И я помню, мама всегда ей уступала место. Она сидела и если Матильда Феликсовна приходила, её поддерживал её сын, Владимир Андреевич Романов.

Затем Вера Николаевна Бунина. Это после войны, опять-таки. С Буниным я познакомился только раз. Это я ездил в Данию и у знакомых датских студентов нашёл книгу на датском языке «Митина любовь». Я предложил им: «Хотите, поеду к автору этой книги и попрошу, чтобы он дал автограф?» На что они сказали: «Ну, если хочешь». Я забрал эту книгу, это было в 1953 году, я тогда поехал в Данию на мотороллере и таким же путём вернулся. И в 1954 году я на целый год должен был уехать в Швецию работать. И я в 1953 году спросил Веру Николаевну Муромцеву-Бунину, могу ли я придти и попросить, чтобы он дал автограф. «Да. Но сейчас он плохо себя чувствует. Я Вам позвоню». Через несколько дней она позвонила. «Приезжайте, только не надолго». Я пришёл. Показал ему книгу «Митина любовь». Он смотрит, что на датском языке. «Вера! Они ж нам деньги за этот перевод не заплатили! Напиши им сейчас же, чтобы они заплатили!»

И это буквально за месяц до кончины. Я должен сказать, что церковь во имя Святой Троицы была церковь Московской Патриархии. И во время войны тоже Московская Патриархия. Но, Вы знаете, во время немецкой оккупации быть прихожанами церкви Московской Патриархии, когда молились за Митрополита Сергия, патриарха Московского, мы не знали, чем это может кончиться. И как-то в один прекрасный день один прихожанин, вдруг я вижу отец Стефан. Были Царские Врата открыты, отец Стефан вдруг поворачивается, чувствует, что что-то случилось, что-то неладное. Я смотрю через Царские Врата и отец Стефан выходит нам амвон. Я сразу, через боковую северную дверь выхожу и вижу прихожанина нашего одного в немецкой форме. Это было в конце 1941 или в начале 1942 года.

И отец Стефан вдруг так на него смотрит: «Вам здесь нечего делать! Уходите немедленно!» Вы знаете, мы все замерли, потому, что мы не знали, чем это может кончиться. И вот этот прихожанин ушёл с повинной головой. И уже мы его не видели.

М. ПЕШКОВА: Парижанин Александр Ляпин, внук художника Поленова о своих родителях и друзьях в «Непрошедшем времени» на «Эхо Москвы».

А. ЛЯПИН: Война началась 2 сентября 1939 года, между Францией и Германией. Мама меня тогда переместила, если можно сказать, в русский интернат, директором которого был Козьмин, генерал. Очень строгий, но очень добрый человек. И я помню, когда входишь в холл этого особняка, на потолка написано: «Se rappelle la Russie, sois reconnaissant à la France» -«Помни Россию, будь признателен Франции». И два перекрещенных флага – французский и русский флаг. Нашими воспитателями были бывшие военные. Но там никакой военной дисциплины не было. Например, Василий Васильевич, я его обожал, чудный человек. Владимир Николаевич, пехотный офицер русской армии, сам Николай Андреевич Козьмин, генерал академии, преподавал когда-то баллистику, еще в России. Люди крайне порядочные.

И нас было тогда, в 1939 году, я думаю, человек 40-45, может быть, 50. Часть ходило в местную начальную школу, а часть ездила в лицей. Первый год я проучился в местной школе и затем, начиная с 1940 года ездил в лицей. Я там пробыл до июня 1942 года. Да! Моим однокашником был Робер Оссейн, французский актёр. Первым браком он был женат на Марине Влади, за несколько дней до 14 июня мама меня забрала, потому, что немецкие войска подходили к Парижу, и все французы куда-то бежали. Мама говорила, что прожила революцию, и не будет никуда уезжать. И мама 14 июня, утром 1940 года, мы с мамой сели в метро, поехали к городской ратуше, там очень большой универмаг «Базар де ль'Отель де Виль», когда мы вышли, на городской ратуше висел немецкий флаг со свастикой.

Мы должны были купить в этом универмаге. Мама сказала: «Нет». И мы тут же вернулись. Первый раз 14 июня мы увидели немецких солдат.

М. ПЕШКОВА: Какие были люди в этот день?

А. ЛЯПИН: У меня, скорее, с 1941-1942 года воспоминания. Первый день мы знали, но они себя вели очень прилично. Я помню, какие-то немцы пришли, вошли в молочный магазин и купили масло. И тут же это коровье масло ели просто так. Я был ошеломлён.

М. ПЕШКОВА: То есть, вот так, из обёртки?

А. ЛЯПИН: Просто ели масло. И после выяснилось, что они уже давно питались одним маргарином. Для них это было… Тем более, что французское масло – просто объедение. И затем местный лицей был занят немцами и превращён в лазарет, военный госпиталь. И каждый день мы жили, они поднимались отрядом, человек 100-150 и пели. Это замечательно. В четыре голоса. Это было… Я помню до сих пор, как они пели. Не могу сказать, что меня это приводило в восторг, некоторые французы, жившие в нашем доме, просто в кастрюли били из чувства протеста. Освобождение Парижа 25 августа 1944 года. Мы на следующий день пешком отправились в центр Парижа к площади Сен-Мишель. И там были ещё баррикады, видны были следы борьбы между французскими партизанами и немецкими солдатами. Кое-где горели грузовики и были баррикады.

На одной баррикаде, несколько фотографий освобождения Парижа есть, на ней написано: «Un fritz n'a pas passé dans la barricade» - «Ни один фриц не перешёл через баррикаду», какой-то партизан с ружьем сидел на этой баррикаде. А пока мы из Ванв до центра Парижа шли, время от времени стреляли по толпе. То ли немцы или французская милиция маршала Петена.

М. ПЕШКОВА: Вы тогда ребёнком запомнили фамилию Де Голь?

А. ЛЯПИН: Де Голь я никогда не слышал, не буду врать. Призыв 18 июня 1940 года не слышал. Скорее в 1941 году. Мы знали, что какой-то генерал Де Голь есть. Радио «Лондон» иногда нам удавалось слушать. Скорее всего, на больших волнах пытались слушать Москву. Но довольно трудно, потому, что «яу-яу-яу-яу-яу»…

М. ПЕШКОВА: А каким образом Вы узнавали сводки с фронтов? Как к вам пришла весть о победе? Что вы знали об истинном положении вещей?

А. ЛЯПИН: Знали, что немецкие войска до того, как шагать по Европе, шагают по Советскому Союзу. Это тоже… И нас это просто… Боже мой! Как это может быть?! Советский Союз такой мощный! Как он может допустить, чтобы немецкие войска просто так, буквально уже в сентябре или октябре немецкие войска стояли перед Москвой. Это буквально три или четыре месяца. Мама просто была в ужасе. Мы общались с другими, с французами, которые слушали «Лондон». Или с русскими. И все мы обменивались сведениями. У нас была однокомнатная квартира, была у нас карта Советского Союза, вернее, Восточной Европы с Советским Союзом. Ежедневно мы булавочки и была нитка протянута между всеми… И мы видели, как это всё углубляется. И постепенно, наоборот, всё это возвращается.

Да, да, линию фронта. 8 мая 1945 года, когда был подписано перемирие в Реймсе. Для Советского Союза 9 мая в Берлине. Мы все ликовали. И мы все пешком отправились к Эйфелевой башне. Такая толпа! Были сотни тысяч людей! Просто все ликовали, целовали друг друга. В общем, не то слово… Но были и советские солдаты, бывшие пленные, которые были освобождены французами. Что с ними стало после, я не знаю. Но мы все с ними обнимались, целовались. Было очень волнительно и казалось, что теперь уже вообще всё будет хорошо.

А впервые я попал в Советский Союз в 1956 году.

М. ПЕШКОВА: А как это было? Каким образом? Была жива мама, мама не ездила в советскую Россию?

А. ЛЯПИН: Мама ездила в 1961 и 1966 году. Во время войны у мамы был вид на жительство. И в этом виде на жительство было написано: «Русская, советского происхождения». Не наоборот. Мама, когда мы ставили «Конька-горбунка», и когда было больше пяти человек, нужно было просить разрешение комендатуры, разрешение на собрание больше пяти человек в каком-то зале. И немецкий офицер спрашивают Веру Александровну бумаги. Вера Александровна представляет, там написано: «Русская беженка». Затем спрашивает маму: «Ваш вид на жительство?» Мама даёт. И там написано: «Русская, советского происхождения». Как он заорёт на маму по-немецки! А мама тоже прекрасно говорила по-немецки. Она сказала: «Будьте спокойней, пожалуйста. Не кричите». И он потребовал, приехали совершенно легально во Францию из Советского Союза.

И никогда не возобновляла советского паспорта. Или не догадывалась, я не знаю. Для французских властей она считалась советской гражданкой. И немец сказал: «Либо мы Вас арестуем или же Вам немедленно нужно завтра обменять Ваш статус». И мама в 1941 году получила вид на жительство «русская беженка». А мама никогда себя беженкой не считала, она приехала по совершенно личным, семейным делам. После этого мама безумно переживала. Выходит как бы измена по отношению к родителям, по отношению к брату, к сёстрам. Мама не знала, что её брат был посажен в 1937 году и выпущен только в 1944 году, по случаю дедушкиного 100-летия.

В сентябре 1947 года наши знакомый, Вера Александровна и ее дочери, уехали окончательно в Советский союз, через два года, в 1949 году мама просила, чтобы ей вернули советское гражданство.

М. ПЕШКОВА: А не случилось ли это под влиянием тех «миссионеров», которые тогда приехали во Францию, считая своей целью, а это было соответствующее указание Сталина, вернуть наших эмигрантов обратно в Россию? Помните, ведь даже Бунина заманивали?

А. ЛЯПИН: Я не думаю. Нет. В данном случае нет. Мама была всегда прихожанкой церкви Московской Патриархии. Мама была человеком очень честным, очень прямым, она считала, что у неё отняли её первоначальное гражданство и теперь должны ей это вернуть. Мама в 1949 году снова сделала советское гражданство.

М. ПЕШКОВА: Под Парижем Александр Александрович Ляпин пытался воссоздать маленький уголок России. Что будет дальше с домом, столь грамотно и любовно построенным внуком художника – об этом в следующей передаче. Звукорежиссёр Настя Хлопкова и я, Майя Пешкова. Программа «Непрошедшее время».

* * * * * * * *

* Архимандрит Стефан (Светозаров) - Учился в Свято-Сергиевском богословском институте в Париже. Первый настоятель Трехсвятительского подворья в Париже (1931-1932). Настоятель Свято-Троицкого храма в г. Ванв (Франция). В 1940-х гг. (до 1947 г.) снова был настоятелем Трехсвятительского подворья в Париже. С 1942 г. во время Второй мировой войны и в первые годы после ее окончания благочинный приходов Московской Патриархии во Франции. Архимандрит (ок. 1945 г.). После окончания Второй мировой войны член епархиального совета Русского Западно-Европейского православного экзархата Московского Патриархата. В 1947 г. переехал в СССР и подвизался в Свято-Сергиевской Лавре в г. Загорск (ныне Сергиев-Посад) и в других монастырях. Скончался в 1969 г. в Виленском Свято-Духовском монастыре.

** Святополк-Мирская Софья Петровна (по мужу — Похитонова; 1887-1978?). Старшая сестра Д. П. Святополк-Мирского. После войны вернулась в Россию.

*** Мати́льда Фе́ликсовна Кшеси́нская — балерина. Родилась 19 (31) августа, по старому стилю 1 сентября 1872 в Лигово (под Петербургом) в семье артистов балета Мариинского театра. Умерла 6 декабря 1971 года в Париже.