Узники Болотного дела после амнистии - Владимир Акименков, Николай Кавказский - Своими глазами - 2014-01-06
И.ВОРОБЬЕВА: Добрый вечер, это специальный выпуск программы «Своими глазами», у микрофона Ирина Воробьева и в студии гости - это бывшие фигуранты "Болотного дела", которые вышли по амнистии - это Владимир Акименков и Николай Кавказский. Для начала хочу вас поздравить с тем, что в студии у меня сидят абсолютно свободные люди, не только внутренне, но и без уголовного дела, без уголовного преследования, без тюремных и домашних арестов. Я очень рада, что вы здесь, в студии, а не где-то за решеткой. Начнем с хорошего - как вы провели первые дни свободы, что было? Николай, ты был под домашним арестом.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Да, я поехал встречать Новый год с друзьями, там было несколько членов партии «Яблоко», мы приехали к ним на квартиру, потом сходили в лес погулять.
В.АКИМЕНКОВ: В Химкинский?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Ну да, я в лесу не был полтора года – надо было сходить.
И.ВОРОБЬЕВА: Владимир?
В.АКИМЕНКОВ: Ну, я вышел в достаточно шоковом состоянии, потом пришел в себя, пообщался с журналистами, наконец-то смог обнять, увидеть вблизи – я же плохо вижу, - людей, друзей, незнакомых симпатизантов, которые раз за разом приходят на процесс – это самые разные люди. Забрал вещи, в кои-то веки побыл в конвойном помещении суда Никулинского без наручников, свободно прошел, забрал свои личные вещи. А после, к сожалению, я не успел попасть на последующую часть заседания, которое в тот день проводилось, и тогда я ответил на безумное количество звонков – аж из-за границы даже. Мне только успевали подносить телефон. Это самый первый день.
А вообще я достаточно быстро включился в общественную деятельность, был на акции в поддержку узников 6 мая на Красных воротах, подписал открытки всем ребятам, сидящим по «Болотному делу», выступил, пообщался, перезнакомился с гигантским количеством народа, поблагодарил всех за то, что боролись.
Ведь это действительно чудо, такое бывает в истории России только при экстраординарных обстоятельствах - власть соглашается выпускать политзаключенных, вообще признает, что политические заключенные существуют в стране.
То есть, если бы не было этой гигантской безумной совершенен, невиданной ни по одному делу поддержки, нас бы, скорее всего, продолжали держать. Но сейчас нам нужно вытащить оставшихся ребят. И не только по «Болотному делу».
И.ВОРОБЬЕВА: То есть, не верили, что свобода будет?
В.АКИМЕНКОВ: Я не верил, если честно.
Н.КАВКАЗСКИЙ: У меня был более оптимистичный взгляд, я думал, что возможно, власть сделает какие-то шаги – она любит делает имитацию, - вот она сделала здесь имитацию гуманности, выпустила нескольких человек для того, чтобы многие думали - а, Болотная? – так их же выпустили. Нет, не выпустили, еще 8 человек по нашему выделенному делу сидят и еще сидят те люди, до которых еще суд не дошел – у них сейчас только ознакомление с материалами дела. И надо не замалчивать это, а продолжать бороться за этих людей, выходить на массовые акции, проводить пикеты, писать им письма, поддерживать их любыми законными способами – это необходимо сейчас.
В.АКИМЕНКОВ: Финансово поддерживать, конечно.
И.ВОРОБЬЕВА: Вернемся во время, когда вы были под арестом. Николай, что такое домашний арест, как это выглядит и что это значит?
Н.КАВКАЗСКИЙ: У меня были не сказать, чтобы очень строгие условия домашнего ареста - единственное, что важно – мне были запрещены прогулки. А без прогулок я не смог достаточно поправить состояние своего здоровья. Но мне, в принципе, было запрещено выходить из дома – кроме медицинских учреждений, еще мне потом бассейн разрешила Никишина, мне было запрещено пользоваться любыми почтовыми отправлениями, именно поэтому я тогда не сидел в социальных сетях, потому что это тоже могло трактоваться как пользование почтой. Мне было запрещено менять место жительства и общаться со свидетелями, подозреваемыми по делу.
И.ВОРОБЬЕВА: Телефон и интернет тоже запрещены?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Насчет телефона был сложный вопрос – это только у нас в России такое может быть - сначала мне пишут, что я не имею права пользоваться телефоном и электронной почтой только по обстоятельствам, касающимся уголовного дела. В следующем определении мне пишут, что мне вообще запрещено пользоваться телефоном и электронной почтой по любым вопросам. Потом опять мне пишут, что мне запрещено пользоваться только по обстоятельствам. Ну, я не пользовался, чтобы ничего страшного не случилось.
И.ВОРОБЬЕВА: То есть, это абсолютная изоляция, только у тебя дома?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Конечно, абсолютная изоляция, но после тюрьмы это кажется достаточно ближе к свободе.
И.ВОРОБЬЕВА: Владимир был в заключении – очень много людей переживали за твое здоровье. Доктор Лиза, Елизавета Глинка, очень часто звонила и предлагала что-то сделать. Давай по этапам.
В.АКИМЕНКОВ: Сначала задержали на 48 часов.
И.ВОРОБЬЕВА: Это было где?
В.АКИМЕНКОВ: Я находился в Следственном комитете и ВВС «Петровка», 10 июня меня взяли. 11 июня мне продлевают срок содержания на 72 часа, а уже 14 Басманный суд арестовывает меня на два месяца.
И.ВОРОБЬЕВА: тебя где арестовали?
В.АКИМЕНКОВ: Меня задержали фактически дома, но обманным путем. Следователь и несколько оперативных сотрудников провели обыск, изъяли ноутбук, мобильный телефон, какие-то листовки, не признанные экстремистскими, а часть вещей вообще не их, и сказали – дескать, давайте проследуем в СК на нашей машине - якобы нужно завизировать взятые у вас вещи. Я чувствовал подвох, но все-таки не думал, что меня задержат, потому что вообще не понимал, за что, за какие бедствия? Мы поехали в СК, меня завели один из кабинетов – не помню, это было здание в Техническом переулке, или на улице Академика Туполева - меня завели, опера, которые проводили обыск, вышли, и один следователь в присутствии другого говорит обо мне – ну что, информируем Гриня о его задержании?
Со стороны Генпрокуратуры лично Виктор Гринь курирует наше дело. Мне поначалу стало страшно, меня начала бить дрожь, но я смог придти в себя. В это время входит в кабинете один из оперативников – я с него прежде специально взял слово офицера, что меня никто не арестует, говорю: Ну что же, гражданин, как ваше слово офицера? - ну, ничего не знаю. Они ушли.
Долгое время меня никто не допрашивал, в моем присутствии в том же кабинете допрашивали Александра Каменского и его друзей, которые составляли ему алиби – ведь Каменского вообще не было на Болотной. А под вечер уже стали допрашивать меня – это следователь Середа, тоже представитель этой следственной группы. Я отказался давать какие-либо показания, воспользовавшись 51-й главой Конституции – не потому что мне нужно было что-то скрывать, а потому, что в России любые показания можно повернуть против самого человека, дающего показания и против любого потенциального или реального фигуранта дела.
И.ВОРОБЬЕВА: Ты был без адвоката?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Да. У меня были изъят мобильный телефон, то есть, я и не имел возможность связаться с адвокатами. До того, как ко мне в квартиру пришли, я успел позвонить, кстати, на «Эхо Москвы», «Новой газете» и нескольким своим товарищам – сообщить, что у меня, вероятно, будет обыск.
И.ВОРОБЬЕВА: Николай, а тебя как арестовали?
В.АКИМЕНКОВ: Я пошел покупать новые брюки. Вышел из дома, вижу какой-то подозрительный тип стоит около моего подъезда. Я успел дойти до конца дома, встал на светофоре, там он представился, оказался господином Окопным.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Да уж.
В.АКИМЕНКОВ: Попросил предъявить документы, я ему показал, и меня фактически задержали – провели обыск в квартире, повезли в СК после обыска, и там уже официально задержали, отвезли на Петровку, 38.
И.ВОРОБЬЕВА: Ты успел кому-нибудь позвонить и сообщить?
В.АКИМЕНКОВ: Да, успел позвонить на работу и сообщить об этом.
И.ВОРОБЬЕВА: То есть, люди знали, что происходит. И из СК ты в этот день не вышел?
В.АКИМЕНКОВ: Нет.
И.ВОРОБЬЕВА: Задержали, затем уже арестовали по суду?
В.АКИМЕНКОВ: Там был интересный момент. Следователь середа мне сказал – Владимир, жди сюрприза. 11 июня меня привозят в Басманный суд, я думал, что меня арестуют на два месяца, но этого не случилось. Следствие и прокуратура попросили у суда дополнительного времени для сбора доказательств по делу, и мне продлили задержание на 72 часа. А 14 июня состоялся арест - меня арестовали на два месяца. А 13 июня появились показания на тот момент единственного лжесвидетеля, это боец московского ОМОНа Дмитрий Егоров, который оболгал меня – он указал, что якобы у меня был некий предмет, который я бросил в сторону полицейской цепочки. Потом этот предмет в ходе дачи показаний, в последующем, превратился в древко от флага, которое я якобы имел при себе и бросил уже не в сторону цепочки ОМОНа, а прицельно попав якобы в область груди одному из омоновцев в оцеплении, что разумеется, является ложью. И симптоматично, что в материалах дела не было и не могло быть видеосвидетельств, - хоть этого оборонительного акта насилия, хоть какого-то другого.
И.ВОРОБЬЕВА: Как же ты попал под амнистию? У тебя разве не было статьи?
В.АКИМЕНКОВ: В том-то и дело - мне предъявили обвинение только по 212 статья, так как не был найден лжепотерпевший, который бы согласился с тем, что якобы я к нему применил какое-то насилие. При том, что у меня даже обороны на площади не было.
И.ВОРОБЬЕВА: У вас одинаковые статьи?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Да, 212. Меня тоже обвиняли в том, что я ударил сотрудника полиции «не менее одного раза ногой», – вот это как? Как может быть менее одного раза? Потерпевшего мне тоже искали, отправляли запросы во все части ОМОНа, в том числе, региональные, они отовсюду писали: у нас такого форменного обмундирования нет, какой был на этом омоновце. На самом деле ситуация была другая - омоновец меня первый попытался ударить в область головы, я защитился рукой, он попал по руке и я просто поднял ногу, чтобы защититься, но не попал. Вот и все. И за это я сидел год и неделю в СИЗО и потом 5 месяцев под домашним арестом.
Вот если кого и судить надо, так это тех, кто виноват в разгоне мирной акции - там эти полицейские избивали людей – пожилых, девушек, всех подряд избивали. И смотреть на эти зверства невозможно просто было. Вот я остался в конце, чтобы как человек, работающий в правозащитной организации, фиксировать все эти избиения, нарушения прав человека.
В.АКИМЕНКОВ: Очень важный момент – полицейских по Болотному делу допрашивали неоднократно. И до того, как задержали меня, других ребят по Болотке, полицейские вообще не упоминали ни Сашу Духанину, ни меня, ни Колю Кавказского, и наши имена и в значительной степени вымышленные действия появились, были зафиксированы якобы, только после того, как нас задержали. То есть, на нас фактически этих полицейских сориентировали – вероятно, им дали указания оговорить такого-то и такого-то. Ну и, как мы помним, часть полицейских получили квартиры и невероятная какая-то премия за разгон согласованной акции тоже была вручена.
И.ВОРОБЬЕВА: Когда пришло понимание, что все это надолго, непонятно, на сколько?
В.АКИМЕНКОВ: Лично у меня – сразу. Я являюсь политическим активистом с 2007 года, и я понимал, что рано или поздно ко мне придут – неважно, будет причина или повод, или не будет ничего, как в случае с Болотным делом. Но я удивился, что все-таки пришли именно по Болотке – потому что у меня не было даже обороны себя или окружающих. Но когда я оказался в камере на Петровке, я сразу настроил себя на то, что просижу минимум 4-5 лет, - я думал, что в лучшем случае в 2016 г. окажусь на свободе – в лучшем случае.
И.ВОРОБЬЕВА: Как это внутренне себя уговаривать в этот момент, что все когда-нибудь еще будет хорошо?
В.АКИМЕНКОВ: Я достаточно быстро смог себя настроить на то, что придется выдержать достаточно тягучий, возможно, тяжелый период в своей жизни. Перед моими глазами было множество примеров, в том числе, моих знакомых, как людей сажали, калечили, убивали, как кто-то вынужден был бежать в эмиграцию. Было множество примеров, и я не понаслышке знал. Как государство преследует инакомыслящих, вообще строптивых людей и я был готов к тому, что рано или поздно за мной придут.
И.ВОРОБЬЕВА: Николай, когда пришло понимание, что надолго?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Сразу. Я не думал, конечно, что буду сидеть 4-5 лет, - я думал, это максимум, на который меня могут посадить, но о максимуме всегда не думаешь, я думал, будет 2-3 года. Ну, почти что так и вышло.
И.ВОРОБЬЕВА: Итак, вас арестовали и потом повезли в СИЗО?
В.АКИМЕНКОВ: Мы находились в первое время в ВВС на Петровке, я там лично 13 суток пробыл. Напомню, что Николая арестовали чуть позже, чем основную волну задержанных. Меня взяли 10 июня, кстати, в день моего рождения – мне тогда исполнилось 25 лет. Мне сорвали ладно бы празднование день рождения, но соврали встречу с матерью политзаключенного, сорвали участие во втором «Марше миллионов», не говоря уже о том, как тяжело было моим родным, близким и друзьям узнать о том, что меня арестовали.
И.ВОРОБЬЕВА: Когда удалось поговорить с родственниками?
В.АКИМЕНКОВ: По правилу задержанному положен один телефонный звонок. Я смог позвонить маме поздно вечером.
И.ВОРОБЬЕВА: Того же дня?
В.АКИМЕНКОВ: Да, 10 июня, из СК. Потому что меня этапировали из ВВС на Петровке поздно вечером, и я весь день не ел, не пил, только холодный чай мне сокамерник предложил, когда я оказался в камере. Камеры двух-трехместные.
И.ВОРОБЬЕВА: Но ваши семьи, как мне кажется, судя по тому, чем вы занимались в жизни, были готовы к тому, что что-нибудь случится?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Теоретически это может быть и так - я действительно всегда предупреждал родителей, что я занимаюсь политической деятельностью, а наше государство такое, что за это всегда может посадить – я это говорил родителям. Но когда это случается, это все равно шоковое состояние и для тех, кого задерживают и для их родственников.
Я, в отличие от Володи, находился всего два дня на Петровке, и меня сразу отвезли в бутырскую тюрьму. Там сначала карантин несколько дней.
И.ВОРОБЬЕВА: Что такое карантин?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Это такая небольшая камера, у нас было там 5 человек, в которой якобы делают какие-то обследования, что-то выясняют. Но ничего не делали, а так как закон надо соблюдать, несколько дней продержали в карантине. Только после этого подняли в камеру. Сначала в большую камеру, а затем, через несколько дней, видимо, узнав, по какому делу я прохожу и условия в большой камере все-таки хуже, перевели в более маленькую, с более комфортными условиями.
И.ВОРОБЬЕВА: Карантин и большая камера – люди там знали, по какой статье ты проходишь?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Конечно.
И.ВОРОБЬЕВА: То есть, там не было людей, задержанных по Болотному?
В.АКИМЕНКОВ: Кто же подельников будет держать в одной камере? Хотя мы только формально «подельники».
И.ВОРОБЬЕВА: Люди спрашивали?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Спрашивали. Им известны их стандартные статьи, а когда им говоришь - 212, - говорят: что это за статья? Редкая статья, политическая.
И.ВОРОБЬЕВА: У тебя тоже был карантин?
В.АКИМЕНКОВ: Да, карантинная камера в СИЗО «Водник», я даже не знал о существовании такого СИЗО - думал, что меня повезут или в Бутырку, или в Медведково - я живу в 500 метрах от СИЗО «Медведь». Из окон карантинной камеры, что интересно, я мог видеть деревья вдалеке, новостройки северо-запада города и даже вдалеке виднелась «Москва-Сити». Но из большинства камер ничего не увидишь - многие камеры выходят на саму тюрьму. То есть, человек, находящийся в тюрьме, а он там может просидеть годами – мы знаем с Колей такие случаи - он лишен возможности увидеть солнце, деревья, дома, слышать шум деревьев.
И.ВОРОБЬЕВА: Звуки внешнего мира.
В.АКИМЕНКОВ: Да, почти невозможно.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Из моей камеры, где я отбывал предварительное заключение.
В.АКИМЕНКОВ: Вот именно – превентивный арест.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Была видна стена главного Следственного управления, и все.
В.АКИМЕНКОВ: По-государственному.
И.ВОРОБЬЕВА: У тебя в камере люди тоже спрашивали про статью?
В.АКИМЕНКОВ: Да, редкая статья - люди интересовались, было в диковинку. Поначалу было страшно как неизведанное. А потом понимаешь, что в тюрьме сидят такие же люди как и на воле. Тюрьма, как и любой институт, это срез общества.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Да, там абсолютно разные люди находятся. Со мной сидели по 159 – мошенничество, ч.4 - в особо крупном, 105 – убийство, 111, ч.4 - то же, что и убийство. Много сидят по наркотикам, кражам. За хулиганство один парень со мной сидел.
В.АКИМЕНКОВ: Я практически вообще не сидел с людьми, которых обвиняли в совершении насильственных преступлениях. Я сидел в общих камерах и камерах так называемых «спецов».
И.ВОРОБЬЕВА: Это что такое?
В.АКИМЕНКОВ: Это отдельные корпуса, где содержат обычно людей по громким, резонансным делам, хотя и не обязательно. Я сидел с людьми, обвинявшимися по 158 статье - кража, 159 – мошенничество, по взятке, коррупции. Очень много людей сидят по хранению наркотиков, наркоторговле, хотя отнюдь не всегда их вина реальна. Действительно много невиновных. И сидел с фигурантами очень многих громких уголовных дел.
И.ВОРОБЬЕВА: Делаем перерыв на новости и вернемся в студию.
НОВОСТИ
И.ВОРОБЬЕВА: Продолжаем программу. Итак, что происходит в СИЗО. Владимир, ты сказал, что были люди по громким уголовным делам. Это кто?
В.АКИМЕНКОВ: Ну, люди не давали мне сове согласие называть их имена, поэтому я, по этическим причинам, не буду этого делать. Но этих людей, которых показательно задерживали – этих людей мы могли не раз наблюдать по телевизору – как до своего ареста, так и после этого. Могу заметить, что не все из них действительно виновны.
И.ВОРОБЬЕВА: Хорошо, вас перевели из карантина в камеры, - кстати, когда из большой переводят в небольшую – там сколько людей?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Мы сидели втроем – это небольшой «спец» бутырской тюрьмы, он отличается тем, что там есть, в отличие от остальных камер, горячая вода.
И.ВОРОБЬЕВА: Прямо в камере?
Н.КАВКАЗСКИЙ: В раковине. Если в душ не попал, можно взять тазик, помыться, потом воду убрать тряпочкой – в общем, занятие на несколько часов.
И.ВОРОБЬЕВА: Понятно, что там нет душа, что еще там есть? Может, в коридоре есть радио, телевизор?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Есть евротуалет, есть железные кровати, так называемые «шконки», железный стол, так называемый «дубок», - разумеется, все приварено к полу. А снаружи в коридоре играет радио, обычно какая-то попса, или официозные новости.
В.АКИМЕНКОВ: Я бы хотел сказать спасибо «Росузнику» за то, что он нам обеспечил, всем «болотникам», у кого не было, холодильники, телевизоры, вентиляторы и пароварки. Кстати, сейчас почему-то пароварки запретили – они были некоторое время разрешены в СИЗО, сейчас их опять запретили.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Потому что как готовить? Либо на пароварке, либо на батарею поставить пищу, чтобы она нагрелась, или полчаса подержать под струей кипятка.
И.ВОРОБЬЕВА: А то, чем кормят, есть невозможно?
Н.КАВКАЗСКИЙ: И невозможно, и, во-вторых, я вегетарианец и я бы не знал, как мне жить без пароварки, потому что именно в пароварке я себе еду готовил. И как сейчас бы я там жил, когда запретили пароварки, я просто не представляю.
И.ВОРОБЬЕВА: Ну да, вряд ли там меню предусмотрено для вегетарианцев.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Нет там никакого меню. И даже там есть за огромные деньги ресторан, но там тоже нет такой еды.
И.ВОРОБЬЕВА: Ресторан?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Да, ты заказываешь и тебе раз в неделю что-нибудь принесут, плохо приготовленное.
И.ВОРОБЬЕВА: Огромные деньги – за какие?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Не знаю, я не заказывал, потому что там все равно не было вегетарианских блюд.
И.ВОРОБЬЕВА: То есть раз в неделю там можно заказать что-то?
В.АКИМЕНКОВ: Очень интересно. В СИЗО «Водник» есть электронная система внутреннего заказа - если у человека есть средства на личном счете, он пишет заявление, выходит, и по терминалу заказывает различные продукты питания, промтовары и услуги. Например, на «Воднике» мы могли покупать поход в спортзал и дополнительный душ, что, конечно, сильно выручало в плане здоровья и самочувствия. А на Бутырке такого нет, там ты сдаешь письменное заявление, где указываешь, что тебе нужно заказать из продуктов и услуг, и тебе это приносят. Вообще могу заметить, что поддержка с воли, - когда кладут средства на личный счет, передают передачи, когда по интернету люди заказывали продукты – это выручало в плане питания. Потому что тюремная еда, так называемая «баланда» - ладно, что она была бы просто невкусная, но зачастую просто вредная. Хочу поблагодарить людей за ту поддержку, которая нам оказывалась.
В.АКИМЕНКОВ: Да, я очень присоединяюсь тут к Володе, вот, например, хлеб – я могу есть этот хлеб. Но когда его съем, через полчаса у меня начинается жесткая изжога. То есть, на вкус он съедобный, а вот последствия…
Н.КАВКАЗСКИЙ: Хлеб на Бутырке ужасен, он не пропечен.
В.АКИМЕНКОВ: Можно себе гастрит или язву желудка заработать.
И.ВОРОБЬЕВА: Хорошо, а что там приедут из еды?
В.АКИМЕНКОВ: Кашу на воде, суп с мясом очень редко.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Кашу, если в нее добавить молока и сахар, то ее есть можно, и если еще подогреть.
В.АКИМЕНКОВ: Второе блюдо.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Например, гнилую капусту приносят. Или картошку.
В.АКИМЕНКОВ: Горох, разведенный из концентрата.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Мясопродукты – но не всегда. Картошка не свежая, а они берут ее из каких-то консервов доисторических – консервированную картошку, - и готовят ее. Один раз я проезжал, увидел туши – видимо, что-то мясное хотели приготовить. Я посмотрел на эту тушу - я вообще мяса не ем, мне это противно, а там вообще ужас какой-то был, доисторический.
И.ВОРОБЬЕВА: Сколько раз в день кормят?
В.АКИМЕНКОВ: Три раза.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Еще за счет государства выдают хлеб и сахар. Но чай не выдают, чай – благодаря передачам и заказам. Вообще хочу отметить, - благодаря беспрецедентному вниманию к нашему делу, мы сидели и сидим лучше, чем, в том числе, заключенные не политические. Но нам пришлось бы хуже, если бы не было такой поддержки общества. Но могу отметить, что, разумеется, за эти полтора года наше здоровье было подорвано - всех без исключения, здоровых и нездоровых. У нас, амнистированных людей, отняли полтора года жизни, а большинство «болотников», к сожалению, продолжают сидеть.
Мы подали жалобу в Европейский суд по правам человека на арест и свое содержание, Страсбург принял ее к производству, в рекордно-короткие сроки, придал приоритет, чего не было, насколько я помню, даже в деле Ходорковского и Лебедева, и уже весной, в крайнем случае, летом, должно быть решение Страсбурга по аресту и условиям содержания. Наверняка Страсбург признает неправоту российских властей.
И.ВОРОБЬЕВА: В камере, в которой вы провели большую часть времени…
Н.КАВКАЗСКИЙ: Я сменил 15 камер в общей сложности. Где-то был два дня, где-то - 7 месяцев. Это специально, на мой взгляд, средство оказания морального давления на человека - он только начинает привыкать к сокамерникам, и с большинством сокамерников складывались хорошие добрососедские отношения, только начинает привыкать, а его переводят.
Или наоборот, держат в одной камере, чтобы присматривать за человеком. Например, я сидел на так называемом «малом спецу» СИЗО «Водник, так называемом «Воровском продоле», там четыре маломестных камер – от двух до 4 мест. И в этой камере установлены две видеокамеры, которые 24 часа отслеживают перемещения человека – единственная зона, которую они не охватывают, это человек, который, по счастью, огорожен достаточно высокой стенкой. А где-то эти стенки низкие, и полная интимность и приватность не соблюдается.
Но могу заметить, что люди и личную гигиену и общее санитарное состояние камеры, конечно, поддерживают в норме, хотя это явно тяжелее, чем на воле. Даже положенный раз в неделю душ…
И.ВОРОБЬЕВА: Душ положен раз в неделю?
Н.КАВКАЗСКИЙ: К сожалению. Это издевательство, конечно. Вроде как по новым правилам хотят два раза в неделю, хотя это тоже мало. Но даже положенный раз в неделю душ люди могут пропустить из-за судов, - например, я, другие ребята, от 2 до 4 недель несколько раз в тюрьме не были в душе. И благодаря вниманию общественности нас стали выводить. Это государство предоставляет бесплатно - раз в неделю.
В.АКИМЕНКОВ: Многое непонятно. Например, почему в камерах запрещены вещи. Почему там запрещены компьютеры, музыкальные инструменты - ноутбук можно было разрешить. Почему запрещены плееры, пододеяльник жестко запрещен.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Даже цветное белье запрещено в передачах передавать. Наволочки почему-то нельзя.
В.АКИМЕНКОВ: Люди, которые находятся в СИЗО, еще не осуждены. Там не разрешают, а просто есть перечень разрешенных вещей. А все, что не разрешено, запрещено. Это просто ужас. Понятно, что запрещают пистолеты, но зачем запрещать вещи, которые нужны в бытовом или развлекательном плане?
И.ВОРОБЬЕВА: Ну, например, в плеере есть наушники - их можно применить как-нибудь.
В.АКИМЕНКОВ: Да, связываться с Гиви Таргамадзе. Забота о безопасности арестантов, из-за которой запрещены разные вещи, на мой взгляд, лицемерна. Потому что в камере большинство предметов - металлические. Арестанты бьются о них, ударяются, и я, и другие люди сколько синяков себе поставили.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Андрей Барабанов себе глаз повредил.
В.АКИМЕНКОВ: Да, наткнулся на держатель для телевизора, и я в свое время немножко рассек голову об этот держатель.
И.ВОРОБЬЕВА: Сколько вы просидели до начала судебного процесса?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Год без четырех дней. Более того, Мосгорсуд принял решение, чтобы отменить переарест меня более чем на год, и 10 июня, если бы не начался процесс до этого, меня бы выпустили автоматически на свободу, мне не хватило м 4 дней – государство зло подшутило надо мной.
И.ВОРОБЬЕВА: И весь год вас возили на процессы?
Н.КАВКАЗСКИЙ: На переаресты. Допросы, следственные действия, так же, как и с адвокатом, проводятся в соответствующей части тюрьмы, в СИЗО. А возили нас на продление ареста и на предъявление так называемых вещественных доказательств, включая какие-то 8-метровые металлические палки, выловленные из Яузы.
В.АКИМЕНКОВ: Может быть, они там лет 10 лежали.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Нас возили, и мы все 4 часа ознакомления были в наручниках, привязаны к полицейскому конвою, и в наручниках даже подписывали протоколы ознакомления с так называемыми вещдоками.
В.АКИМЕНКОВ: А в суде еще на этих продлениях за нами собака ходила.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Собака мешает - собака издает звуки, ходит туда-сюда. Мне рассказывали, что на процессе по «Пусси Райот» собаку вообще вырвало. Собака очень плохо пахнет, срывает процесс.
В.АКИМЕНКОВ: Думаю, что вместо собак в суд надо сажать кошку – это гораздо симпатичнее.
И.ВОРОБЬЕВА: Вы видели друг друга этот год, пока вас в суд не привезли? Или других фигурантов?
В.АКИМЕНКОВ: Потом Володю перевели в Бутырку и мы с ним виделись на сборках.
Н.КАВКАЗСКИЙ: В начале процесса нас немножко перетасовали по СИЗО.
И.ВОРОБЬЕВА: Чтобы удобно было доставлять?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Это как сказать. Ярика Белоусова и меня в начале процесса перевели с «Водника» на Бутырку, а Степу Зимина и Дена Луцкевича наоборот, там оставили.
И.ВОРОБЬЕВА: С чего начинается день в СИЗО?
Н.КАВКАЗСКИЙ: В 6 подъем, в 10 отбой.
В.АКИМЕНКОВ: В Бутырке нет жесткого давления и люди соблюдают свободный график.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Относительно свободный, потому что проверки, обыски постоянно. Если это плановый обыск, они за полчаса проверяют, а если внеплановый, который бывает особенно часто, они могут 3-4 часа – отвинчивать лампочку, разбирать пол, один раз хотели телевизор разобрать.
В.АКИМЕНКОВ: Не хотели, а разбирают. А потом – ой, у вас телевизор сломался, покупайте себе новый.
И.ВОРОБЬЕВА: Что ищут?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Запрещенные предметы. Заточку, например. Некоторые заключенные делают заточку, чтобы продукты резать.
В.АКИМЕНКОВ: Не всегда и не всегда можно допроситься ножа и ножниц. Тяжело подстричь ногти, нарезать продукты. С одной стороны, тюрьма учит обходиться малым, и это замечательно. С другой стороны, человек лишен элементарных возможностей, в том числе, по быту, затрудняются совершенно нормальные вещи.
И.ВОРОБЬЕВА: В целом к вам относились как к остальным арестантам, или по-другому?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Относились немного получше, но до соблюдения законодательства не доходило. То есть, есть закон, в отношении других заключенных он нарушался на 80%, допустим, а в отношении нас - на 25%.
В.АКИМЕНКОВ: Ну, побольше. Я три недели помыться не мог, Тема Савельев не мог помыться 8 месяцев. В связи с судом пропускаешь банный день, и потом тяжело попасть. Вероятно, представители Общественной наблюдательной комиссии договорились, чтобы нас водили почаще в душ, я вообще хочу поблагодарить ОНК, потому что они очень много сделали для нас, но не только для «болотников», но и для других арестантов – они занимаются всеми. Если бы не существовало института ОНК, было бы тяжелее.
И.ВОРОБЬЕВА: А что, в камерах были телевизоры?
Н.КАВКАЗСКИЙ: У Володи очень долго не было.
В.АКИМЕНКОВ: Где-то были, где-то не были. В общей сложности у нас не было месяцев 6-7.
Н.КАВКАЗСКИЙ: С другой стороны, это может быть плюсом. Телевизор полезен тем, что можно оперативно узнать новости, но когда его постоянно смотрят другие люди, программы, которые тебе не нравятся, это тяжело.
В.АКИМЕНКОВ: Но консенсус люди находят. Но новости люди смотрят. Хотя много смотрят и развлекательные передачи.
И.ВОРОБЬЕВА: Книжки можно было передавать?
В.АКИМЕНКОВ: Где-то можно, а где-то нельзя. Но можно воспользоваться библиотекой. Можно подписаться на прессу, можно получать письма, правда, цензурируемые. Спасибо общественности, прессой нас обеспечивали.
И.ВОРОБЬЕВА: Как выглядит отцензурированное письмо?
В.АКИМЕНКОВ: Иногда ничего не вычеркнуто, очень благожелательно относятся, а иногда зверствуют, причем по непонятным критериям. Я так и не смог понять, почему в Бутырке такая свирепая цензура. Могут вычеркнуть до половины письма, и неважно, какая тема – от политики до быта. Название организаций, фамилии.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Могу объяснить, почему на Бутырке так происходит. Там обычно комплект цензоров неполный.
В.АКИМЕНКОВ: Очень жалко этих госслужащих, они сами винтики, рабы системы.
К: Работает один человек, который вычеркивает первое попавшееся, а что не успевает вычеркнуть, просто выкидывает в корзину. К примеру, 90% писем выкидывают в корзину, не передают.
В.АКИМЕНКОВ: Очень много писем не передают. Люди печалятся, думают, что я не хочу отвечать. Кстати, спасибо проекту «Росузник», благодаря ему, волонтерам, мы, в том числе, могли получать письма бесплатно. Потому что это услуга платная. Могу заметить, когда я забирал из Бутырки вещи, я оттуда забрал почти тысячу электронных писем, которые я полтора года собирал – я все это храню.
И.ВОРОБЬЕВА: Что значит – электронное письмо?
В.АКИМЕНКОВ: Услуга "ФСИН-письмо", по интернету за 100 рублей можно написать человеку письмо, прикладывается ответ рукописный, человек пишет, ответ сканируется, и человеку на электронную почту отсылается. Но благодаря порталу «Росузник» воля могла с нами переписываться бесплатно - спасибо.
И.ВОРОБЬЕВА: Когда начался суд – вас собирали?
В.АКИМЕНКОВ: да, рано утром. Могли в 6 вывезти, могли в 7, или в 9 – по-разному. Идет так называемая сборка - не обязательно всех вместе, где собирают арестантов, а потом развозят в разные суды.
И.ВОРОБЬЕВА: В наручниках?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Нет. Но в чем недостаток – особенно до принятия антитабачного закона – приходилось с боем каждый раз добиваться, чтобы сажали в некурящий бокс. Просто ужасно там находиться, там все прокурено, огромное количество народа на этой сборке.
В.АКИМЕНКОВ: Или заходишь в автозак, в отсек, дым такой плотный, что слезятся глаза. А автозак вообще народ набивают очень тесно, ехать тяжело. Это пытка, это даже российским судом признано.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Там расстояние между стенками маленькое, сидят все впритык, прижавшись друг к другу, часть людей курят, вентиляции нормальной нет, света нет, едем в темноте.
В.АКИМЕНКОВ: А могут закрыть в так называемый «стакан» - это маленькое железное помещение, где даже мне, человеку среднего роста, находиться тяжело. Я был там несколько раз. Там зимой очень холодно, а летом очень жарко. Я как-то ехал в нем – на улице было 35 градусов, а внутри стакана градусов 50. Но мне повезло – я ездил всего несколько раз за полтора года. А на Бутырке есть так называемое психиатрическое отделение, где лежат люди с подозрением на душевные болезни, либо уже с установленными диагнозами – кстати, там до сих пор находится Михаил Косенко, и на «Кошкином доме» - он так называется среди арестантов, есть как мужские камеры, так и женские. И те женщины, которых этапируют в суд, возят на суды, на 10-20 заседаний, и женщин не сажают с мужчинами, а закрывают обычно в эти стаканы, и это пытка, конечно.
И.ВОРОБЬЕВА: И по пробкам.
В.АКИМЕНКОВ: Когда мы из Никулинского суда, грузовик добирался от 2 до 6 часов до самой Бутырка. Потому что мы объезжали различные СИЗО и суды. И в камерах оказывались в 11 вечера, 12 ночи, иногда и позже.
И.ВОРОБЬЕВА: А утром – опять.
В.АКИМЕНКОВ: Да, никакого непрерывного 8-часового дня там и близко нет.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Хочу про боксы в Мосгорсуде рассказать. Это просто ужас, это ад, такого нет ни в одном суде.
И.ВОРОБЬЕВА: Бокс это что такое?
В.АКИМЕНКОВ: Это камера ожидания.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Бокс, где ты сидишь несколько часов, Ожидая суда, и после суда, ожидая, пока тебя заберет автозак. Она маленькая, сантиметров 90 на полтора метра. И туда зачастую сажают двух человек. И как там находиться несколько часов до начала суда и потом, может быть, до 9-10 вечера, пока тебя не заберут обратно. Это просто уму непостижимо.
В.АКИМЕНКОВ: Там тяжело дышать, грязно, так называемые «шубы» на стенах, бугристая поверхность.
Н.КАВКАЗСКИЙ: А чтобы выйти в туалет, надо постучаться, и может быть, через час тебя выведут.
И.ВОРОБЬЕВА: Потрясающе. В суде вы были за стеклом.
В.АКИМЕНКОВ: В так называемом «аквариуме», под Ходорковского созданном. Это еще хуже, чем клетка.
И.ВОРОБЬЕВА: Почему?
В.АКИМЕНКОВ: Тяжело участвовать в процессе, во-вторых, когда адвокаты подходят к подзащитным, то адвокаты к подзащитным выстраиваются в очередь, причем конвойные, в частности, в Мосгорсуде – не во всех судах, - в значительной степени препятствует общению. Не говоря уже о том, что свободного общения, приватное общение вообще недостижимо. Не все документы передают между подзащитными и адвокатами, запрещают здороваться. То есть, тяну я руку к своему защитнику, Айвазяну, он ко мне, а конвой начинает разбивать - не положено. Вообще «не положено» и «ты что, самый умный» - это самые частые фразы, которые слышишь в тюрьме от представителей администрации, это уже из века в век.
И.ВОРОБЬЕВА: На что вы обращали внимание, входя в зал суда?
В.АКИМЕНКОВ: Смотрели на группу поддержки, правда, мне это было очень тяжело.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Я искал своих знакомых, друзей, товарищей по борьбе, мне было приятно, что люди приходят.
В.АКИМЕНКОВ: Это очень важно.
Н.КАВКАЗСКИЙ: Хочу сказать, что это важно, чтобы люди приходили, и я призываю всех 9 января придти в Замоскворецкий суд, это улица татарская, дом 1, поддержать ребят, 8 человек, которых будут продолжать судить. Я сам очень постараюсь туда придти.
И.ВОРОБЬЕВА: То есть, полный зал поддерживает.
В.АКИМЕНКОВ: Очень. Это придает сил. Так же, как и письма и то, что мы видели по телевизору, что в нашу поддержку проводятся огромные акции, что мы нужны людям, что люди понимают, что мы сидим за права больших масс людей, Конечно, это важно и приободряет. И в этом плане нам легче, чем многим другим заключенным, в том числе, политическим, потому что к нашему делу такое большое внимание, а к делам других нет. И даже родственники, жены, родные и близкие порой отказываются от людей, оказавшихся в беде. Это грустно. Кстати, много мигрантов сидит, у которых даже какая-то связь затруднена со своими родными.
И.ВОРОБЬЕВА: Чем сейчас занимаетесь, что планируете?
Н.КАВКАЗСКИЙ: Я вступил сейчас в партию «Яблоко», буду продолжать действовать там в рамках социал-демократической фракции, чем мне нравится партия «Яблоко» - что это сейчас единственная демократическая партия, которая не заигрывает с национализмом. А в условиях нарастающей ксенофобии. В том числе, среди власти и среди оппозиции, это для меня очень важно. И правозащитной деятельностью в рамках Комитета за гражданские права.
В.АКИМЕНКОВ: Я сейчас уже подрабатываю, по счастью, и конечно, с первого дня возобновил общественную деятельность. На мой взгляд, сейчас важнее не столько углубляться в какие-то внутридвиженческие, внутрипартийные дрязги, сколько сосредоточить усилия на правозащите – политические заключенные, не политические заключенные, вообще самые разные люди, чьи права нарушаются.
И.ВОРОБЬЕВА: Спасибо вам большое. Еще раз вас поздравляю и до встречи.