Arctic Sunrise после ареста - Денис Синяков - Своими глазами - 2013-11-27
И. ВОРОБЬЕВА: Здравствуйте. Это программа «Своими глазами». В студии Ирина Воробьева и Алексей Венедиктов. И мы приветствуем нашего сегодняшнего гостя – фотокорреспондента Дениса Синякова. Денис, здравствуй.
Д. СИНЯКОВ: Добрый вечер. Фотограф-фрилансер.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Для наших слушателей – что такое фотограф-фрилансер?
Д. СИНЯКОВ: Это тот фотограф, который работает непосредственно с изданиями, газетами и журналами внештатным корреспондентом. Более того, это фотограф, который занимается своими собственными проектами.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Объясните. Вы оказались на Arctic Sunrise как фотограф-фрилансер?
Д. СИНЯКОВ: Да, безусловно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Как это происходит? Вы предложили другим изданиям? Вам предложил «Гринпис»? Можете это рассказать?
Д. СИНЯКОВ: Для меня история с «Гринпис» связана с тем, что я делаю проект про Арктику уже довольно долгое время, уже пару лет. Я знаю, что у «Гринпис» есть по этому поводу позиция, как, впрочем, и у «Газпром нефти» есть по этому поводу позиция, поэтому я в своей истории стараюсь объединить разные точки зрения. Поэтому мне было важно попасть на корабль «Гринпис» и пообщаться с людьми, которые обладают своими знаниями по этой теме. В том числе я выполнял еще роль фотографа для «Гринпис» в освещении их деятельности. Здесь двойная история: с одной стороны, осветить акцию «Гринпис», работая вместе с некоммерческой организацией, и вторая – моя собственная история – сделать историю про Арктику.
И. ВОРОБЬЕВА: Этот проект для кого? Кто-то заказал этот проект, или ты самостоятельно его осуществляешь как творческую деятельность?
Д. СИНЯКОВ: Этот глобальный проект я делаю для себя. Когда он будет закончен, я предложу его каким-то изданиям, где бы я хотел его разместить. И та маленькая часть моей истории на судне Arctic Sunrise была в том, что я еще работал для «Лента.ру». Мы заранее обсудили, что я туда поеду и буду делать репортаж. Более того, там должен был быть Юрий Шевчук. Не получилось ему прибыть на корабль буквально за два дня.
И. ВОРОБЬЕВА: Да, он рассказывал, что должен был быть на этом судне, но не смог.
Д. СИНЯКОВ: Это была в том числе история для «Ленты.ру» - именно Шевчук, корабль и сама деятельность «Гринпис» в Арктике.
И. ВОРОБЬЕВА: Уже полтора года ты фрилансер. Как это происходит? Когда задержания на акциях или еще где-то, нет же пресс-карты, как у остальных журналистов, которую можно показать и сказать «я журналист». Там же не может быть написано «фрилансер». Как это происходит?
Д. СИНЯКОВ: У меня есть пресс-карта «Ленты.ру», у меня есть пресс-карты Planetpics. Там написано – фотограф-контрибьютор, если это иностранное агентство, либо внештатный корреспондент. У меня такая же пресс-карта, как и у всех журналистов.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Я думаю, что интересно, как вы попали на корабль. Вам предложили, потому что вас знали, или вы узнали и предложились?
Д. СИНЯКОВ: Безусловно, меня знали, меня знал фотодепартамент «Гринпис Интернэшнл», потому что я не первый раз работаю с «Гринпис». Здесь для «Гринпис» важен элемент доверия. Они доверяют этому фотографу, что он будет выполнять свою работу честно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: А фотограф может выполнять нечестно?
Д. СИНЯКОВ: Он может какие-то факты замалчивать: например, в эту сторону не снимать, а в эту снимать. «Гринпис» таких целей не преследует, он никогда в жизни мне не запрещал что-то делать. В рамках этой и предыдущих поездок я делал то, что я хочу. То, что я делал, видимо, удовлетворяло «Гринпис», фотодепартамент.
И. ВОРОБЬЕВА: Не было такого, что ты какие-то фотографии специально не выкладывал с акций «Гринпис»?
Д. СИНЯКОВ: Нет. Единственное, что «Гринпис» сам может принимать решения, какие фотографии им ставить в свой собственный архив.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Т.е. вы передаете им весь банк фото.
Д. СИНЯКОВ: Нет, я делаю свой собственный отбор. Я делаю отбор в 30-50 фотографий, которые я предоставляю.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Теперь расскажите нам, где вы были, что случилось в тот день, когда «Гринпис» высаживался на платформу, а погранцы высаживались на корабль «Гринпис». Вы что видели?
Д. СИНЯКОВ: Это было два разных дня. В 18 часов была мирная акция протеста. И потом прошли сутки, когда с вертолета высадился спецназ и захватил корабль. Две разные истории. В обеих этих историях я снимал. В первом случае я снимал, находясь в пресс-лодке. Так обычно и происходит.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Пресс-лодка?
Д. СИНЯКОВ: Да, специальная лодка, в которой находятся журналисты. Более того, у нас на судне был даже медиа-контейнер, он был должным образом оборудован, где журналисты могут работать. В данном случае было два журналиста на борту, но бывает и 4-5. Год назад было 4 журналиста на судне.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Т.е. это была пресс-лодка рядом с платформой.
Д. СИНЯКОВ: Эта лодка, она находится где-то недалеко. Опять же это мой собственный принцип, что ты должен быть как можно ближе к событию. Юджин Смит говорил, что если у вас плохая фотография, это значит, что вы недостаточно близки. Да, лодка находилась там, и мы из этой лодки фиксировали происходящее. Когда шел захват корабля, я точно так же делал свою работу, документировал, как это происходит.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Т.е. вы увидели, что завис вертолет.
Д. СИНЯКОВ: Я обрабатывал фотографии. Раздался звонок. Я сначала не понял, потому что кто-то сказал – шторм или штурм, в английском это одно и то же слово. Я удивился – погода была хорошая. Тем не менее, я взял камеру, вышел на палубу…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Снимать шторм.
Д. СИНЯКОВ: Да. И уже увидел зависший над палубой вертолет. И я уже кинулся всё это снимать, стараясь в одном кадре рассказать всю историю. На заднем плане платформа, здесь вертолет, люди спускаются, активисты «Гринпис» собрались на палубе, закатное солнце. Там довольно интересная многоплановая картинка. Мне важно было этот момент зафиксировать.
А. ВЕНЕДИКТОВ: По-моему, он сумасшедший. Там штурмуют корабль…
И. ВОРОБЬЕВА: Сейчас будет происходить что-то как минимум плохое. Но ты берешь камеру и стараешься зафиксировать так, чтобы закатное солнце всё это дело освещало.
Д. СИНЯКОВ: Конечно. А иначе будет просто страшно. Если бы я не был фотографом, мне было бы просто страшно. Для меня фотокамера – это некий проводник иногда в опасный мир. Без фотокамеры я не поеду в Афганистан, в Южную Осетию, не пойду в трущобы к мигрантам. Единственное, что я могу в такой ситуации делать, это снимать, не думая о страхе.
И. ВОРОБЬЕВА: Ты снимал, ты видел всё это через объектив и без него. Была паника на судне, когда начали высаживаться? Уже было понятно, что сейчас будет штурм, аресты и так далее? Или просто недопонимание?
Д. СИНЯКОВ: Было очень неожиданно. Всё случилось в считанные минуты. Уже через 5 минут все бойцы оказались на палубе. Вели они себя довольно корректно. Я знаю, как происходит динамический штурм, с криками, с матом, с рукоприкладством. Но здесь всё было корректно. Да, людей положили на палубу, да, их окружили и выставили вокруг них бойцов спецназа, но при этом всё было довольно корректно. У меня отобрали камеру, тоже положили на палубу. Я показывал удостоверение журналиста. Но никто не бил, я к этому. Паники не было, команда вела себя адекватно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: У меня вопрос чуть в сторону. Денис, вы сказали «я знаю, что такое динамический штурм». Откуда вы знаете?
Д. СИНЯКОВ: Потому что я довольно часто снимал учения похожих подразделений – в Балашихе у нас есть дивизия Дзержинского. Я примерно понимаю, как это происходит. Я видел, как работает спецназ в том же Афганистане, в Чечне.
А. ВЕНЕДИКТОВ: А что вы делали в Афганистане?
Д. СИНЯКОВ: В Афганистане я был фотографом от агентства «Рейтер», это называется embedded в воинские подразделения американской армии, точнее коалиции, которая была в Афганистане. Смысл работы был в том, что ты находишься месяц с каким-то войсковым подразделением и снимаешь их работу день за днем. Ты точно так же ходишь с ними в патрули. Единственное - ты должен быть гражданским и выглядеть как гражданский человек. Т.е. никакого камуфляжа, никакого оружия. Конституция США гарантирована от присутствия журналистов в войсках, поэтому все агентства, не только «Рейтер», имеют своих фотографов в американских армиях.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Один маленький вопрос меня давно интересует. Всегда идет дискуссия в нежурналистских кругах. Когда ранят человека, солдата, гражданского – не важно, фотографы, вместо того, чтобы помочь, перевязать рану, они начинают снимать. Как вы себя ощущаете? Что чувствует фотограф в этот момент?
Д. СИНЯКОВ: Фотограф должен быстро проанализировать ситуацию, реально может ли он помочь человеку. Например, когда я работал в агентстве, у нас были специальные курсы оказания первой помощи. Это были недельные курсы, где 70% тренинга заключалось не в том, как пройти блокпост, определять взрывные устройства и слышать, откуда раздался выстрел, а как оказать первую медицинскую помощь. Для меня это очевидно: если вокруг есть медики и солдаты, которые реально окажут помощь гораздо лучше меня, то я буду снимать. Но если я остался один в этой ситуации, то для меня не дилемма, что делать.
И. ВОРОБЬЕВА: А были такие ситуации, когда тебе приходилось принимать решение, что я отложу камеру и пойду помогать, я больше не фотограф?
Д. СИНЯКОВ: Нет, не было. Но после этих курсов для журналистов, они называются «Центурион» и проводятся в Великобритании, я с полным желанием кому-то помочь по Москве ходил с аптечками. Я обладал знаниями, мне хотелось кому-то помочь, но бог миновал.
И. ВОРОБЬЕВА: Хотела вернуться опять на судно Arctic Sunrise . Люди забаррикадировались в радиорубке. Ты не был среди них. Ты лежишь на палубе, рядом фотоаппарат, ты не знаешь, что происходит. Или ты слышишь крики? Мы отсюда тоже не понимали, что происходит. Мы только следили за тем, как твиттер-аккаунт «Гринпис» писал сообщения, которые приходили из радиорубки. Это единственное, что было у нас. Что вы, находясь там, лежа на палубе, видели и слышали?
Д. СИНЯКОВ: Я видел, как два бойца спецназа побежали на мостик. Это первое, что в таких ситуациях делает спецназ, - они берут в управление корабль, соответственно, капитанский мостик. Да, наверное, они штурмовали радиорубку.
И. ВОРОБЬЕВА: Т.е. вы этого не видели. У вас судно забрали.
Д. СИНЯКОВ: Потом нас перевели на камбуз, потому что на улице было холодно, а люди были в майках, футболках. Согнали всех на камбуз. И 12 часов шел обыск. После 12-часового обыска, в районе 7 утра нам разрешили вернуться в свои, уже перевернутые вверх дном каюты.
И. ВОРОБЬЕВА: И вы думали, что на этом всё закончилось.
Д. СИНЯКОВ: Нет. Для меня было очевидно, что раз прилетел спецназ, дело приняло другой оборот. Я все-таки надеялся, что, как обычно происходит в подобных ситуациях, корабль продержат трое суток в порту, выяснят роль каждого и отпустит. Это уже не первый случай.
И. ВОРОБЬЕВА: Ты-то из России. А как вели себя иностранные коллеги?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Вы могли говорить со спецназовцами на русском языке. А они не могли говорить со спецназовцами ни на каком языке.
Д. СИНЯКОВ: Я пожалел, что я понимаю русский язык, и они понимают, что я тоже русский. Поэтому я в свой адрес услышал разное. Я пожелал быть иностранцем на самом деле. Иностранцы сначала были шокированы. Они же европейцы, им не очень понятно, почему грубые мужчины в масках обыскивают женщину, причем довольно грубо.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Такие тонкости.
Д. СИНЯКОВ: Для чего нужны маски и почему в каждом проходе на табуретках сидят вооруженные люди. Это был шок. Опять же проведенная ночь без сна. Но ко второму дню все уже освоились. Было позволено готовить пищу, повар это делал. Люди играли в шахматы, писали.
И. ВОРОБЬЕВА: Телефон отобрали сразу?
Д. СИНЯКОВ: По-разному.
И. ВОРОБЬЕВА: Были какие-то люди с телефонами.
Д. СИНЯКОВ: Безусловно. Кто-то успел спрятать в какую-то щель свой телефон. Но большинство телефонов отобрали. И всю аппаратуру.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Вы были на судне, которое буксировали в порт.
Д. СИНЯКОВ: Да, я был на судне, которое буксировали в порт, судно «Гринпис».
А. ВЕНЕДИКТОВ: И затем в порту?
Д. СИНЯКОВ: В порту очень долг по Кольскому заливу судно вели к Мурманску, потом поставили его на дальней стоянке. Пришли консулы к вечеру. Это тоже было довольно интересно, похоже на птичник. Мы, четыре русских, один украинец и турчанка. К нам не пришли консулы, это понятно, но не пришли они и к украинцу, и к турку. Но остальные консулы разобрали своих нашкодивших «детей». Это была очень смешная ситуация. Все галдели, а мы стояли, с грустью смотрели, что к нам никто не пришел. Турчанка заплакала. А потом консулы удалились, и пришла девушка-переводчик, которая сказала, что нужно отправить в следственный комитет для показаний. Когда спросили, нужно ли брать вещи, она сказала нет. Так мы оказались в следственном комитете без вещей.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Мурманска?
Д. СИНЯКОВ: Да. Без вещей. И потом были помещены в изолятор временного содержания на двое суток и потом уже в СИЗО на два месяца. В СИЗО у меня не было ничего, кроме того, что было на мне одето. У большинства иностранцев точно так же.
И. ВОРОБЬЕВА: Всё, вы на судно не вернулись больше.
Д. СИНЯКОВ: Уже не позволяли вернуться на судно.
И. ВОРОБЬЕВА: Когда был суд по мере пресечения, честно скажу - многие журналисты, которые были здесь, в Москве и в разных городах, все-таки надеялись, что журналиста отпустят. Потому что были акции здесь, уже все об этом думали, говорили. Когда ты шел, ты был уверен, что отпустят?
Д. СИНЯКОВ: Я был уверен. Более того, я в изоляторе временного содержания находился вместе с коком. Кок немного переживал, я его убеждал…
А. ВЕНЕДИКТОВ: Кок – это украинец.
Д. СИНЯКОВ: Да. Руслан. Я его убеждал, что завтра всё закончится. Более того, полиция, которая охраняла, она была такого же мнения. Когда мы уходили на судно, они нам даже дали сувенир, сказали: поставите потом в кают-компании и будете вспоминать эти два дня, проведенных в ИВС. Поэтому я был уверен, что не только меня отпустят, но и большинство людей отпустят. Для меня это был большой сюрприз.
А. ВЕНЕДИКТОВ: В изоляторе временного содержания вас как-то селектировали как журналиста, или уже тогда было понятно, что вы единая команда, относились одинаково?
Д. СИНЯКОВ: Относились одинаково. Я всё время говорил, что у меня есть редакционное удостоверение, приобщите его к изъятым вещам. Изъяли права и два паспорта, а про аккредитацию сказали – ну, это не документ. Поэтому каждый раз я об этом просил. И даже на третьем суде я тоже ходатайствовал, чтобы приобщили наконец мою аккредитацию к уголовному делу. Но этого до сих пор не сделано.
И. ВОРОБЬЕВА: Избрали меру пресечения. Вы вернулись обратно в ИВС.
Д. СИНЯКОВ: Нет, мы вернулись в СИЗО.
И. ВОРОБЬЕВА: Вы сразу в СИЗО. В СИЗО тоже с коком в одной камере?
Д. СИНЯКОВ: Нет. Согласно российскому закону, подельники – так это называется - не могут находиться в одной камере. Для нас нашли 30 разных камер.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Сколько же камер в мурманском СИЗО?
Д. СИНЯКОВ: Порядка 300. Это бывшая психическая лечебница.
И. ВОРОБЬЕВА: Мило. У тебя были другие сокамерники.
Д. СИНЯКОВ: Да. Статья «пиратство», которая изначально нам инкриминировалась, она особо тяжкая, поэтому сокамерники у меня были тоже люди, подозревающиеся в совершении особо тяжких преступлений. Это убийцы, руководители банд или участники бандформирований, что-то в этом роде.
И. ВОРОБЬЕВА: Ты заходишь в камеру.
Д. СИНЯКОВ: Я захожу в камеру. Это была этапка, это карантинная камера, где ты должен находиться от 7 до 10 дней. Я очень переживал, потому что я никогда не был в тюрьме. Конечно, у меня есть стереотипы по отношению к тюрьмам и вообще режиму. Я с волнением туда заходил. Но зашел и увидел морпеха и маленького мошенника (за кражу телефонов), которые сразу стали мне помогать.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Они были в курсе?
Д. СИНЯКОВ: Да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Они знали, что такое «Гринпис»?
Д. СИНЯКОВ: Они, видимо, посмотрели в новостях или почитали в местной прессе, что корабль доставили в Мурманск.
А. ВЕНЕДИКТОВ: А в СИЗО была пресса?
Д. СИНЯКОВ: Дважды в неделю приносят «Мурманский вестник», локальную газету. Иногда у кого-то есть телевизор в камерах.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Что такое «стали помогать»?
Д. СИНЯКОВ: Сразу появились вторые носки. Тюрьмы у нас все разные, и некоторые, в том числе мурманская, она имеет тюремные правила. Дорога – это такая межкамерная связь, когда по веревочкам от камеры к камере в носке можно отправлять письма, сахар, чай, сигареты по просьбе.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Канатная дорога.
Д. СИНЯКОВ: Поэтому вся тюрьма, арестантское братство, как они себя называют, оно реально помогало всем членам команды, активистам, мне.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Адаптироваться и коммуницировать, я правильно понял?
Д. СИНЯКОВ: Главное – решить наши бытовые проблемы. Т.е. тапки, носки, даже можно было получить теплые вещи. У нас ничего не было. А еще не включили отопление, было довольно холодно первую неделю. Через 7 дней меня перевели в другую камеру, мое постоянное место пребывания на эти 2 месяца. Там другой сокамерник.
И. ВОРОБЬЕВА: Один?
Д. СИНЯКОВ: Тоже два. Через неделю один исчез, и мы остались вдвоем.
И. ВОРОБЬЕВА: Это тоже люди, которые находятся там за тяжкие преступления?
Д. СИНЯКОВ: Конечно.
И. ВОРОБЬЕВА: И они тоже были в курсе, кто ты такой.
Д. СИНЯКОВ: Безусловно.
И. ВОРОБЬЕВА: Хорошо там работает почта, и не только почта. Еще обязательно поговорим с Денисом Синяковым о камере, как тюремной, так и фото, буквально после перерыва. Программа «Своими глазами». Фрилансер-фотограф Денис Синяков, освобожденный под залог по делу Arctic Sunrise, в студии программы «Своими глазами» с Алексеем Венедиктовым. Вернемся через несколько минут.
НОВОСТИ
И. ВОРОБЬЕВА: Продолжается программа «Своими глазами».
А. ВЕНЕДИКТОВ: Денис, вы первый раз в тюрьме длительное время?
Д. СИНЯКОВ: Да. Я раньше был с инспекциями в таких тюрьмах.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Что самое трудное было?
Д. СИНЯКОВ: Самое трудное – первые 7-10 дней адаптироваться, привыкнуть к той мысли, что, попав в тюрьму, ты перестаешь быть человеком с каким-то прошлым, с какими-то достижениями, с чем-то еще. Для надзирателей ты обычный середнячок. Может быть, это и правильно, потому что люди разные. Ко мне относились так. Я для них никто. Я для них уже обвиненный, а не следственно арестованный. Привыкнуть к этой мысли довольно сложно. И привыкнуть к тюремному режиму довольно сложно: бесконечные вопросы – дата рождения, имя-отчество. Казалось бы, зачем? Но по 8 раз на дню ты об этом рассказываешь. Такие правила, которые не меняются уже годами.
И. ВОРОБЬЕВА: А зачем? Когда ты выходишь из камеры, тебя спрашивают?
Д. СИНЯКОВ: Без конца. Тебе принесли письмо – спрашивают кто ты. Тебе принесли передачу – спрашивают кто ты. Тебя вывели гулять - спрашивают кто ты. И так далее. По 8 раз на дню это происходит.
И. ВОРОБЬЕВА: А что касается писем, приходили письма?
Д. СИНЯКОВ: Стали приходить через неделю. Сложность пребывания в СИЗО первую неделю – именно в отсутствии писем и информации. Ты не понимаешь, что происходит. Телевизора не было. Поэтому когда стали приходить письма, это было большой поддержкой. Они стали приходить в большом количестве.
И. ВОРОБЬЕВА: Сначала отправляли все письма по почте в Мурманск, и они шли очень долго. Потом коллеги Дениса, фотографы сделали такую систему, когда все присылали вои письма в электронном или отсканированном виде одному человеку, этот человек пересылал в Мурманск по электронной почте, там человек в Мурманске распечатывал, относил Денису и сам платил за эту корреспонденцию. Я так понимаю, что это тоже каких-то денег стоит, и с заключенных эти деньги пытаются собирать.
Д. СИНЯКОВ: Не совсем так. Я плачу только за конверт. Конверт я купить не могу, но в передаче конверты и марки мне могут придти. Поэтому я отвечаю и отправляю письма обычной почтой.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Пока вы там сидели некоторое время, какие-то следственные действия с вами проводили? Или просто сидел и сидел?
Д. СИНЯКОВ: Сидел и сидел. Единственный раз меня вывезли на предъявление второго обвинения – по хулиганству. И еще однажды был процесс опознания меня двумя сотрудниками погранслужбы УФСБ Мурманска.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Т.е. это было сидение, следственные действия с вами не шли.
Д. СИНЯКОВ: Следственные действия не шли. Сначала я и мой адвокат выбрали позицию, что мы не будем давать показаний до тех пор, пока моя роль не будет как-то конкретизирована. Пока все мои два обвинения содержали какую-то воду. Там не было ничего про меня. Поэтому мы решили, что на этой стадии следственных действий мы не можем давать показания. Были опасения, что всё, что я скажу, будет использовано против меня. На этой позиции мы находимся и сейчас, потому что моя роль никак не конкретизирована в обвинении. Поэтому согласно тому, что я не даю показаний, меня вызывать и не могут. Меня не могут без моего желания допрашивать опять.
И. ВОРОБЬЕВА: Последний вопрос про эту историю с письмами и про Мурманск. Когда письма стали приходить, стало легче?
Д. СИНЯКОВ: Безусловно. Я читал и понимал, что происходит. Я старался каждому, кто прислал письмо, ответить, поэтому я исписывал ручки, это занимало у меня по 3 часа в день.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Это возможно? Тюремный режим позволяет?
Д. СИНЯКОВ: Почему нет? Это всё цензурируется, но если ничего крамольного нет, то письма уходят. Насколько я понимаю, люди их получали.
И. ВОРОБЬЕВА: Да, люди их получали.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Перевод в Петербург – как это было? Как вы узнали?
Д. СИНЯКОВ: Я узнал за полторы недели до нашего перевода по косвенным признакам. Меня вызвали в медсанчасть и спросили: «Везешь ли ты с собой лекарства?» - «Простите, что?» - «Лекарства везешь?» - «Я нахожусь здесь, никуда не еду». Медик поняла, что сказала лишнее, переглянулась с охранником. И тут мне стало понятно, что нас готовят. Потом через 3 дня принесли консервы, все сразу. А консервы не положено иметь, потому что обычно их открывают, ты перекладываешь консервы в пакет, в мягкую коробку. А тут принесли все сразу. Я говорю – дайте открывашку. Нет-нет, это твое, поедешь с этим. Полторы недели все обсуждали, ходили слухи. Адвокаты толком ничего не знали. Но потом неожиданно сказали: «В 5-30 вы поедете».
И. ВОРОБЬЕВА: Вечера или утра?
Д. СИНЯКОВ: Утра. Вечером сказали, чтобы в 4-30 были готовы. Я почти был уверен, что это Питер, потому что следственная группа находится в Санкт-Петербурге.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Северо-Западный округ.
Д. СИНЯКОВ: Да. Я был уверен, что суд продлит меру содержания, потому что потратили кучу денег на этап, на подготовку. Зачем же отпускать? Но, с другой стороны, сам Питер – это для меня город свободы.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Более цивилизованный.
Д. СИНЯКОВ: Я подумал, что будет хороший вид из Москва.
И. ВОРОБЬЕВА: Он ближе к Москве.
Д. СИНЯКОВ: Конечно.
И. ВОРОБЬЕВА: Когда первый раз после ареста ты увидел свою жену Алину?
Д. СИНЯКОВ: Руководитель следственной группы в следственном комитете при первом допросе, точнее при предъявлении мне обвинения в пиратстве в Мурманске разрешил мне встретиться с моей женой. Она тогда была уже около следственного комитета. Для меня тоже было большим сюрпризом, что следователь не людоед, позволил нам пообщаться при свидетелях. Мы общались минут 15-20.
И. ВОРОБЬЕВА: И потом в судах ты видел ее в зале.
Д. СИНЯКОВ: Потом я получил еще одно свидание, адвокаты выбили. Это тоже странно. У меня было одно свидание с женой полуторачасовое, но при этом ни одного звонка за два месяца мне не дали сделать. Ни ей, ни брату, что тоже удивительно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Возвращаемся к Питеру. Вы, подельники, оказались вместе при перевозке в Питер?
Д. СИНЯКОВ: Да.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Странно.
Д. СИНЯКОВ: Да. Мы же и в следственном комитете находились все вместе. Мы проводили в следственном комитете по 12 часов иногда впятером, вдесятером, все вместе. Этапный вагон был только для нас.
А. ВЕНЕДИКТОВ: А что такое этапный вагон?
Д. СИНЯКОВ: Это вагон, который прицепляют.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Как он устроен?
Д. СИНЯКОВ: Он похож на обычный купейный вагон, но только вместо дверей там решетки. Соответственно, дверь открывается, только когда ее открывают надзиратели, есть кормушка, куда тебе приносят еду, и решетки, нет окон, и вместо 4 кроватей находятся 6.
А. ВЕНЕДИКТОВ: И вот вы поговорили с коллегами-иностранцами уже на переезде. Вы, наверное, первый раз с ними так подробно говорили.
Д. СИНЯКОВ: Конечно.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Как у них было всё это?
Д. СИНЯКОВ: Я ехал с капитаном, который был уверен, что до Рождества он поедет домой.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Т.е. не расстреляют.
Д. СИНЯКОВ: Почему-то никто в это не верил. Большинство из них верили, что к Рождеству они отправятся к своим семьям. Причем это безосновательная уверенность.
И. ВОРОБЬЕВА: Ты не пытался их переубедить со словами «я из России, я точно знаю, что хорошо не будет»?
Д. СИНЯКОВ: Проблема в том, то я к тому времени перестал что-либо понимать. Я запретил себе надеяться на лучшее, потому что я столько раз обнадеживался, и потом происходило что-то плохое, что я готовился к реально худшему – к 6 месяцам в СИЗО, потом суд.
И. ВОРОБЬЕВА: Когда мы здесь узнали про меру пресечения, твои коллеги, те, кто тебя знают, все говорили – ладно, Синяков – крепкий парень, он выдержит. Мы все знаем, что ты ездишь в горячие точки, на войны. Когда страшнее – когда вокруг стреляют или когда ты не знаешь, что дальше будет и сидишь в камере?
Д. СИНЯКОВ: На войнах в принципе не страшно, потому что это рутина. На войне, как правило, ты только ждешь. Боевые действия происходят секунды, минуты. Гораздо опаснее для меня были всякие революции Киргизстана или Узбекистана. Иногда животный страх присутствует, потому что ты не понимаешь, с какой стороны опасность может придти. А СИЗО – это просто бестолковое времяпрепровождение, особенно когда по статье «пиратство» тебе грозит 10 лет. И этот нереальный срок висит над тобой дамокловым мечом. Это такое непонимание и бессилие, что ты не можешь доказать свою невиновность, потому что твой компьютер изъят, я не могу даже доказать, что я работаю со многими изданиями, у меня подписанные контракты находятся в моем компьютере, я не могу ими оперировать, потому что у меня нет к ним доступа. Ты находишься в полном вакууме и ничего сказать не можешь. Это ужасно.
И. ВОРОБЬЕВА: Мы говорили сейчас про «Гринпис», в одном из интервью ты сказал, что у тебя возникают некие дружеские отношения с организациями, с которыми ты работаешь. Это не только «Гринпис», это те же Femen, Pussy Riot, еще какие-то. Это не мешает работать? Это нужно тебе как фотографу?
А. ВЕНЕДИКТОВ: Дружеские отношения.
Д. СИНЯКОВ: Дружеские отношения возникают, как правило, уже после работы. Точно так же у меня возникают дружеские отношения с батальоном «Восток» или с солдатами американской армии. Какая-то часть из них у меня в друзьях на FaceBook, мы общаемся.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Нормально – американская армия и батальон «Восток». Хороший набор.
Д. СИНЯКОВ: Я же человек, я подвержен симпатиям. Я понимаю, что эти люди хорошие, а эти не очень, с этими мне приятно общаться, а с этими нет. Если вы снимаете новости, вы можете быть нейтральным: вы поснимали вот эту сторону, вот эту и вот эту. Но если вы снимаете большую личную историю, глобальную для вас, то так или иначе ваше личное отношение к этой проблеме будет отражено. Мне кажется, это неплохо.
И. ВОРОБЬЕВА: Личное отношение, когда речь идет о политических акциях, это более-менее понятно. Когда ты приезжаешь в какую-то другую страну и видишь убитых людей, ты понимаешь, что здесь произошло, в этот момент что происходит с головой? Когда мы видим строчки на агентствах, это одно, а когда ты видишь это своими глазами, это другое совсем. Часто же идет дискуссия о том, надо ли показывать такие кадры, где убитые, кровь, или не надо показывать, надо снимать или не надо снимать. Что происходит в этот момент?
Д. СИНЯКОВ: Все фотожурналисты – это прежде всего обычные люди. Поэтому они в силу своего воспитания, моральных и культурных ценностей решают эту задачу по-разному. Здесь нет рецептов. Но я убежден в том, что можно показать смерть каким-то символичным образом, и эта картинка будет гораздо сильнее, чем непосредственный труп в кадре. Поэтому это вопрос собственного образования и вкуса. Я не снимаю такие вещи открыто. Более того, когда я работал в агентствах, там еще есть определенный отбор, фоторедактор, как правило, просто не выпустит шокирующую картинку на ленту. Поэтому нет рецептов, каждый решает для себя. И я уверен, что никто, зайдя на мой сайт и посмотрев фотографии, не найдет такого рода фотографии, хотя я был в Андижане, когда расстреляли огромное количество людей, или в Афганистане, или в Южной Осетии.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Тогда вопрос дальше. Существуют ли случаи, когда вы снимаете в таких напряженных обстоятельствах, а потом смотрите и говорите: нет, я эту картинку не поставлю, потому что это может навредить кому-то?
Д. СИНЯКОВ: Случается. У меня был такой случай, и сейчас мне вменяют его в вину.
А. ВЕНЕДИКТОВ: В смысле еще одно уголовное дело? Или моральную вину?
Д. СИНЯКОВ: Общество обсуждает, что я поступил не как журналист, скрыв какой-то факт. Это была Болотная площадь, была фотография, где оппозиционер нападает на полицейского. В принципе, я поступил, наверное, не очень правильно. Но я понимаю, как работает система правосудия в России. Я не хочу принимать участие и быть ответственным за судьбу этого человека. Я уверен, что ОМОН снимает, у них есть люди с видеокамерами.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Конечно, снимает.
Д. СИНЯКОВ: Это их работа – искать преступников, а не моя – их им сдавать. Более того, там была большая история, был скандал. Но потом мне позвонила пресс-служба ОМОНа и сказала: «Денис, ты поступил абсолютно правильно. У нас есть на этого человека всё. Но твоя позиция нам понятна».
И. ВОРОБЬЕВА: Часто приходится так поступать?
Д. СИНЯКОВ: Это был единственный случай. Мне это решение далось не просто.
И. ВОРОБЬЕВА: Ты не сразу принял это решение, что этот кадр не пойдет, а все-таки оценивал последствия? Т.е. это было мучительное решение? Можно же принять мгновенное решение - эти хорошие, эти плохие.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Про хороших хорошо, про плохих плохо.
Д. СИНЯКОВ: Я это решение принял, потому что обсудил со своими коллегами, и мы пришли к общему выводу. И картинка-то не очень хорошая была. С одной стороны, я документалист, а с другой стороны, я отвечаю и за качественную фотографию, в том смысле, чтобы она была композиционно правильной и так далее. Было много других фотографий, поэтому решили не ставить.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Я не хотел слезть с этой темы. Перед глазами стоят фото с Майдана, который идет. Там фотографы, профессиональные и непрофессиональные, они показывают, как те или иные граждане пускают слезоточивый газ в полицию, они публикуют их лица. Т.е. они совершают то, что вы отказались делать. А это правильно, или такие фотографии не надо ставить? Вспомните Андижан, например.
Д. СИНЯКОВ: Безусловно, надо ставить.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Где грань? Мне правда интересно.
Д. СИНЯКОВ: В принципе, нужно ставить всё, что вы видите, всё, что вы сняли. Другое дело, что, когда сейчас люди – участники массовых беспорядков или футбольные фанаты вменяют фотожурналистам, что они пособники следственных органов...
А. ВЕНЕДИКТОВ: Как вы с этим справляетесь? Это и есть мой вопрос.
Д. СИНЯКОВ: Я считаю, что тогда не нужно совершать правонарушений, если вы понимаете, что вас снимают. Если вы берете на себя этот риск, тогда не нужно жаловаться на фотожурналистов. Это глупо для меня – принимать такие жалобы и быть обвиненным в том, что мы являемся пособниками правоохранительных органов.
И. ВОРОБЬЕВА: Работа фрилансером – это работа, когда ты сам решаешь, куда ехать а куда не ехать? Ты же как-то выбираешь – туда хочу, туда не хочу.
Д. СИНЯКОВ: Есть твои собственные истории, которые ты сам решаешь, куда ехать, куда не ехать. Но работа внештатного корреспондента, она же еще и в том, что ты работаешь для изданий, соответственно, вместе с другими журналистами, с пишущими, т.е. вы вместе с этим журналистом можете куда-то ехать, вы это обсуждаете. Иногда я и не властен. Мне предлагают тему, я говорю – да, она интересная, я ею занимаюсь.
И. ВОРОБЬЕВА: Ехать на кровавые события – это ты тоже сам решаешь, что я поеду, я знаю, что там будет кровь, там будет убийство, и я хочу это видеть?
Д. СИНЯКОВ: Безусловно. Это вопрос роста. Когда ты молодой фотожурналист, тебе кажется, что здесь ничего не происходит, а всё происходит на Ближнем Востоке, в Афганистане и в Ираке. Конечно, большинство начинающих фотожурналистов хотят поехать в зоны боевых действий. С одной стороны, довольно легко доказать своему работодателю – какому-то изданию, что ты правда хороший, смелый фотограф, там легко отличиться. Хотя сейчас уже сложно, потому что сейчас это уже такой фотографический туризм – сотни фотографов находятся на передовой позиции. Раньше было проще. Но потом, со временем это меняется. Прошло 7 лет, и я понял, что мне уже гораздо интереснее снимать истории про людей здесь, в России, потому что для меня это такое большое белое пятно. И белое пятно для всего мира. А истории здесь, простые человеческие, они гораздо интереснее, чем боевые действия в Сирии. Поэтому мой фокус поменялся на диаметрально противоположный.
И. ВОРОБЬЕВА: Но было же какое-то событие, после которого он поменялся? Вот человек увидел расстрел и решил, что всё, я больше не хочу это видеть. Здесь я увижу больше.
Д. СИНЯКОВ: Я не помню, что был какой-то непосредственный момент. Просто мне война стала неинтересной. Я ездил на фотофестивали и понимал, что меня как человека цепляют истории гораздо более простые.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Вот например какая? Вот война не интересна, а интересна...
Д. СИНЯКОВ: Прекрасная была история, она очень грустная, история победителя на World Press Photo. Пожилой мужчина хоронит свою жену. Сами похороны – это финальный момент. А то, как они переживают ее уход... Вот она болеет. Не знаю, сколько проходит – год или меньше. Его переживания, ее переживания и потом ее уход – для меня это была дикая интересная история, в том смысле, как они в этой ситуации, и прожив 50 лет вместе, друг друга любят. Она, уходя, держит его руку, например. Простая история, которая случается с нами в обычной жизни. А бесконечные фотографии из Ливии или из Сирии меня стали утомлять. Ты смотришь целый день скрининг на вечернее слайд-шоу, и там без конца – Сирия, Сирия, Сирия. И через 15 минут они для тебя смешиваются в одну картинку. А вот такие истории берут за душу.
И. ВОРОБЬЕВА: А как люди соглашаются сниматься в таких историях? Человек умирает, а тут фотограф.
Д. СИНЯКОВ: Это сложный момент для фотографа – быть в этой ситуации рядом. Люди только тогда допускают тебе к себе, когда они чувствуют, что ты им сопереживаешь. Я в этом убежден. Здесь нельзя прибежать и пощелкать. Об этом еще (неразборчиво) говорил, когда его обвиняли: как вы снимаете? Вот женщины хоронят своих мужей, а он непосредственно находится рядом с ними. И он говорил, что вы должны им сопереживать. Я в этом убежден. Соответственно, так же сопереживал людям в Южной Осетии.
И. ВОРОБЬЕВА: Отсюда следующий вопрос. Врачи, спасатели, фотографы – теперь я уже через запятую фотографов поставила – это люди, которые видят боль, смерть и всё остальное. Но если врачи и спасатели еще могут помочь, то фотографы нет. Ты им сопереживаешь и каждую историю, получается, пропускаешь через себя.
Д. СИНЯКОВ: Безусловно.
И. ВОРОБЬЕВА: Как дальше с этим жить? Что остается, а что уходит? Понятно же, что остаются какие-то кадры, которые навсегда останутся с тобой.
Д. СИНЯКОВ: Это сложный вопрос. Я такие истории до сих пор помню, иногда даже чувствую некую вину, что я могу вернуться в Москву, к своей семье и у меня всё хорошо, а эти люди со своими проблемами остаются там. Для меня это опять же способ познания. Я чему-то в том числе учусь у них. Я не знаю, как это объяснить, это сложная штука.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Может быть, последняя тема. Денис, все-таки вы ждали освобождения или нет? Очередное заседание суда, очередная мера пресечения, это в Петербурге уже, первый пошел, Колин, радист, пошел еще на три месяца. И дальше вы.
Д. СИНЯКОВ: Мое заседание было третьим, и тогда я знал, что Колин пошел, а Катя нет, Катя выходит.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Катя вторая была, правильно. Врач.
Д. СИНЯКОВ: И люди, которые пришли на заседание суда, на айпэде написали: «Катя – 2 миллиона». Т.е. выходит она. Поэтому надежда у меня появилась. Но судья мне показалась такой строгой, что я подумал: нет шансов. И только потом, когда прокурор поддержал ходатайство защиты, я подумал: вот это уже всё, идем на улицу. Но всё равно был момент, когда потом тебя спускают в боксик на первом этаже и ты ждешь, когда закончится перерыв, тебя возвращают. Это тоже довольно сложный момент: ты 15 минут думаешь, взвешиваешь – вероятнее всего да, но может быть и нет.
И. ВОРОБЬЕВА: Главное, что ты ничего не можешь сделать с этим, от тебя ничего не зависит.
Д. СИНЯКОВ: Ты запрещаешь себе думать о хорошем. С одной стороны, мысли материализуются, но, с другой стороны, чтобы потом не было больно падать с такой высоты, что ты подумаешь – всё, сейчас домой, а тебе скажут – нет, еще 3 месяца в СИЗО.
И. ВОРОБЬЕВА: Когда дают возможность сказать что-нибудь судье, как ты выбираешь, какие слова говорить судье, от которого зависит, а может, и не зависит твоя судьба? Я помню, ты говорил про журналистику. Как ты выбираешь, что говорить, а что не говорить?
Д. СИНЯКОВ: По правде говоря, меня чуть-чуть корректировал мой сокамерник, он хороший юрист и человек. Я, конечно, был расстроен произошедшим. Я давно работаю в Россию, я не очень верю в правосудие, поэтому такие слова, как «уважаемый суд», «ваша честь» - я понимаю, что это процедура, - мне довольно сложно вкладывать в них всю искренность. Но мой сокамерник сказал: «Нет, Денис, они это любят, надо говорить так. Не надо делать резких заявлений». И поэтому он шлифовал мою речь. Я ее готовил, конечно. Это довольно странно, когда ты видишь, что судья даже тебя не слушает, а ты к ней всё равно обращаешься «высокий суд».
А. ВЕНЕДИКТОВ: Это не выглядело насмешкой? Внутри. Вы это говорите, а зал сидит и понимает. Зал из ваших друзей сидит. Зал – ваши друзья, не свистуны пришли.
Д. СИНЯКОВ: Да. Не знаю, надо спросить у них.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Спросим, не волнуйтесь.
Д. СИНЯКОВ: Смотря как ты произносишь эти слова. Я старался верить, что в данном судебном заседании судья действительно независим.
И. ВОРОБЬЕВА: Что испытываешь к судье и к прокурорам, когда они тебя посадили сначала, а потом отпустили? Разные чувства к разным людям. Когда озвучили меру пресечения арест – ненависть, обида? Что происходит?
Д. СИНЯКОВ: После первых двух судов просто пустоту. Ну понятно, я всё понимаю, я этого ждал, я знал, что так будет. А на третьем суде я поблагодарил судью. И когда мимо меня проходил зампрокурора Калининского района, я сказал «спасибо», и он моргнул мне глазами: мол, всё будет нормально. И я тогда поверил в этого человека и в эту систему правосудия.
А. ВЕНЕДИКТОВ: У нас минута. Что вы будете делать в ожидании суда?
Д. СИНЯКОВ: Я поеду в следственный комитет. Более того, меня уже вызвали. Я буду пытаться получить свое профессиональное оборудование назад, потому что это мое, я этим зарабатываю на жизнь, это моя работа. Буду просить, чтобы мне хотя бы дали скопировать тот мой архив фотографий, который находился на жестких дисках и камере. Это первоочередные задачи. Плюс я буду снимать.
И. ВОРОБЬЕВА: По процедуре ты можешь жить в Москве, но по первому вызову ты должен явиться в следственный комитет, в суд, еще куда-то?
Д. СИНЯКОВ: Я так понимаю, что я могу жить где угодно в России и теоретически за границей, если бы загранпаспорт у меня был. Потому что суд не наложил каких-то обязательств, не ограничил в свободе. Но следственный комитет решил, что загранпаспорт мне не положен. Сегодня следственный комитет позвонил моему адвокату и сказал, что мне нужно явиться в среду в обед. Я это и сделаю.
И. ВОРОБЬЕВА: Спасибо большое. Денис Синяков – фрилансер-фотограф, освобожденный под залог по делу Arctic Sunrise . Это была программа «Своими глазами». Ирина Воробьева, Алексей Венедиктов. До встречи.
А. ВЕНЕДИКТОВ: Спасибо.