Президент РФ Борис Николаевич Ельцин глазами журналистов - Александр Будберг, Татьяна Малкина - Своими глазами - 2007-04-24

МАТВЕЙ ГАНАПОЛЬСКИЙ: "Эхо Москвы" продолжает эфир. Матвей Ганапольский в студии. Программа "Своими глазами". Бориса Николаевича Ельцина, о работе с ним будут вспоминать два журналиста кремлевского пула Татьяна Малкина. Вы ее хорошо знаете, здравствуйте, Татьяна.

ТАТЬЯНА МАЛКИНА: Здравствуйте, Матвей.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: И Александр Будберг. Здравствуйте, Александр.

АЛЕКСАНДР БУДБЕРГ: Добрый вечер.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ну, в этой программе, уважаемые коллеги, моя роль слушать. Я не работал никогда в кремлевском пуле. Расскажите, как Вы работали в кремлевском пуле, чтобы я за что-то зацепился.

А. БУДБЕРГ: Ну, Тань, начинай, ты же бабушка русской революции.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Тань, давайте. Да, бабушка русской революции.

Т. МАЛКИНА: Вы все перепутали. Я девушка русской революции. Бабушкой русской революции, по-моему, называли Марину Евгеньевну Солье, если я не ошибаюсь. Которая чуть постарше.

Т. МАЛКИНА: Ну, как, Матвей, кратко сказать…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Не надо кратко.

Т. МАЛКИНА: Не кратко. Я все же начну с краткого, а потом передам Александру Петровичу слово. Мы много работали в кремлевском пуле. И позволю себе предположить практически за всех наших коллег, что было это наше самое счастливое время в профессии. Не потому что мы работали в пуле, а потому что это вообще для журналистов было самое счастливое время. Потому что было невероятно много всего. Было много политики, много судьбы в каждом жесте, в каждом слове, в каждом решении, в каждом крошечном законопроекте. Было ужасно важно. И, безусловно, даже вот Будберг, он очень скептический и строгий человек, но, мне кажется, у нас у всех было ощущение, что мы делаем, при всех разностях между нами, одно большое, общее, важное дело. Было дико интересно. Очень интенсивно. Мы соответственно тоже были помоложе. У нас сил было больше, хотя мы всегда удивлялись, особенно в ходе предвыборных кампаний, когда мы валились с ног. Мы, в общем, бездельники. Наше дело стоять, слушать, писать бессмысленные заметки. Валились с ног от смены часовых поясов, от просто необходимости концентрировать внимание на том, что происходит. А Дедушка, как мы всегда называли Ельцина, при этом стоял на ногах, глаза его были открыты. И он не просто концентрировался на том, что происходит, но даже принимал в этом активное участие.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ты уже сказала какие-то очень важные для меня вещи. Я хотел бы их понять. Ты сказала "было много политики". Вы ощущали свою сопричастность. Вот как это реально? Он что, что-то выходил, говорил Вам? Он был невероятно гласен? На Ваших глазах принимались какие-то решения?

Т. МАЛКИНА: Ну, сопричастность мы ощущали точно таким же образом, каким, я уверена, ты ее ощущал в это самое время. Не потому что мы вот Ельцин, Ганапольский, Малкина и Будберг работали на каком-то одном проекте, а просто потому, что жизнь в стране была устроена так, что любое изменение даже информационной среды, оно было чревато настоящими судьбоносными изменениями уже в окружающей среде. Строго говоря, ничего не было. И все создавалось на ровном месте. Что касается того, разговаривал ли он с нами. Он, безусловно, к нам выходил, довольно часто. Есть такой мучительный и известный всем журналистам жанр. Он называется – подход к прессе. Я уверена, ты знаком с ним не понаслышке.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Где главное… Нет, нет. Понаслышке. Никогда не участвовал, не ожидал, когда ко мне подойдут. Самое мучительная часть – это ожидание, да, когда, наконец, подойдут?

Т. МАЛКИНА: Да. Ну, вообще, большая часть нашей работы, не знаю, может быть, у Вас на радио по-другому, но…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Они, наоборот, к нам приходят либо не приходят.

Т. МАЛКИНА: У Вас тут все-таки студия, аппаратура. А нас действительно ноги кормят в буквальном смысле этого слова. Рекорды стояния были за многие годы поставлены нами. Ну, это такая часть профессии нормальная. Равно, как и подход к прессе, в общем, повзрослев, всякий журналист понимает, что в этом нет ничего необычного и, безусловно, ничего оскорбительного. Такова логистика действия. Если каждый будет непрерывно кричать "Борис Николаевич! Борис Николаевич!"

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Лично мне скажи.

Т. МАЛКИНА: "А вот у меня вопрос". Конечно, это не очень поучается в жизни, в реальной. И у нас, кстати, как я выяснила, пожив некоторое время в Соединенных Штатах Америки, у нас это в высшей степени либерально устроена вся эта история с подходами к прессе. Потому что там пул Белого дома в отличие от Кремлевского, там не забалуешь. Там ни-ни пошутить…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Знаменитая фраза "все, все, спасибо".

Т. МАЛКИНА: В нашем духе пошутить как-нибудь, как мы любили на брифингах Ястржемского и прочее. Это просто немыслимо.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Александр, вот хотел зацепиться за это. Потому что это мне очень интересно. Вы тоже ощущали, когда были в Ельцинском поле, что Вы сопричастны?

А. БУДБЕРГ: Ну, Матвей, есть такое понятие двор. И любой кремлевский пул, я человек строгий, и правильно Таня сказала, это, прежде всего, двор. И это мало изменилось тогда и сейчас. Поэтому я думаю, что нынешние журналисты, которые ездят с Владимиром Владимировичем Путиным, так же есть некая сопричастность к некоему действию. Может быть, даже сильнее, чем тогда. Потому что в то время в пуле, с моей точки, может, это я нескромно, работали, наверное, сильнейшие политические журналисты страны. Такого сборища персонажей, ну, вот, например, тут одну девушку русской революции взять, да. Больше, собственно говоря, и не найдешь. И сейчас, конечно, качество невероятно упало. С моей точки зрения. Простите, не мне судить коллег, но качество упало. И поэтому я думаю, ощущение двора только усилилось. Нет такого ясного ощущения профессии, поэтому усилилось ощущение двора. Но общее дело, я думаю, это, прежде всего, связано не с каким-то знаете, особым отношением с президентом. Это особое отношение, ощущаешь себя в некоей государственной машине, в некоей элите. Это всегда дает некую такую энергетику вокруг. Это объективный процесс. И ты переживаешь за свою страну, ты переживаешь за людей, которые ведут переговоры. Тебе иногда бывает за них стыдно. Ну, в частности, чего греха таить, были такие подходы Бориса Николаевича, что тот же Ястржемский просто совершал чудеса героизма. Я это прямо отлично помню.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Прикрытия.

А. БУДБЕРГ: Это даже нельзя было назвать прикрытием. Это уже не прикрытие. Это уже были просто какие-то такие вещи невероятные. Но при этом, когда у него что-то получалось, это была такая всеобщая радость. Мы сделали это. Т.е. не он сделал, мы сделали это. Да, т.е. не он сделал, мы сделали это. Т.е. вот это ощущение общей машины, общего дела.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: А пример, вот что у него получалось? И соответственно у вас получалось?

А. БУДБЕРГ: Ну, получалось, это вот, например он приехал в Китай, это, по-моему, был 97-й год. Он был очень уже нехорош. С точки зрения физической. А сама по себе поездка, а съездить надо было в Китай. Это для него было просто тяжелое испытание. И вот он прилетел. И было непонятно. Он должен был прилететь потом в Харбин из Пекина. И вот это ощущение… Я точно знаю, что некоторые журналисты не могли себе отказать в поездке, например, после дефолта, когда у редакции не было денег на командировки. Они получали эти деньги, потому что, а вдруг, не дай Бог, в дальней поездке с Борисом Николаевичем что-то случится. И тогда не будет репортажа о том, как это происходило. Это же я отчетливо помню в 98-м году. Вопрос не в этом, а в том, что когда Борис Николаевич все это дело, программу выполнил, когда он сделал, ну, было ощущение, что мы смогли, мы проехали половину мира…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Мы сделали это.

А. БУДБЕРГ: Мы сделали это. Странная вещь. Я вот, честно говоря, я довольно много, не так много, как Таня, конечно, ездил с Борисом Николаевичем. Но больше всего мне запомнился тот момент, когда он просто, он всегда выбирал конкретного слушателя. И вот один раз он просто отвечал на вопросы как бы мне. Вопрос задавал не я, но отвечал он для меня. Я это прямо помню. Это было в Ташкенте. И он на тебя смотрел, и ты понимал, что ты не можешь отвернуться, ты не можешь даже почесать нос, если он у тебя чешется. Потому что в этот момент ты был, собственно говоря, пюпитром для Бориса Николаевича. Ты должен был стоять и неотрывно смотреть и кивать ему головой. Чтоб ты говорил, чтоб все было точно. Вот я помню это ощущение, эти глаза, он тогда тоже был после болезни. Они такие тогда были очень пронзительные. И я вот…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Т.е. Вы работали в этот момент. Вы были нужны ему, как собеседник, да?

А. БУДБЕРГ: Я не знаю, насколько я ему был нужен, на самом-то деле. Но я считал, что я не имею права даже пошевелиться. Вот это вот ощущение я помню. Да, я понимаю, я слушая Вас. Все нормально. Вот это вот ощущение, я это прямо помню. Ну, чего говорить. Борис Николаевич, даже вот такой вообще огромный персонаж.

Т. МАЛКИНА: Он был очень большой. Вы знаете, очень интересно…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Татьяна Малкина.

Т. МАЛКИНА: Что не очень видно в телевизоре. Он когда был в совсем плохой форме, все равно, было видно, у него как-то не очень сочеталось его лицо, которое, как уже почитала, называется типичное лицо русского мужика и прочее. И у него потрясающей элегантности фигура. У него роскошный рост.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Особенно в 90-е года. Я однажды шел мимо Кремля, глазел на что-то, открыв рот, и толпа стояла. И вдруг идет Ельцин, красивый, молодой, тогда молодой, элегантный. Точеная фигура и широкое лицо.

Т. МАЛКИНА: У него действительно обалденная была фигура.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Высокий, огромный, высокий…

Т. МАЛКИНА: Огромная, мужская такая. У него очень красивые руки, невзирая на некоторую там недостачу пальцев, про которую тоже все любили шутить, но любя. И, кстати, то самое пресловутое рукопожатие, которое крепкое, у него чрезвычайно крепкое рукопожатие. Очень жесткое, очень сухая, такая твердая, костяная рука. И всегда, я не знаю, навык ли это, или такова была природа его, такая вот странная, животно-царская, львиная. Он всегда, когда он жал руку, он смотрел тебе в глаза, и у тебя было полное ощущение, что вот он тебе конкретно в глаза смотрит. Вот не просто вот идет поток, и он всем делает ручкой. Мне кажется, Саша слегка прошелся и по коллегам нынешним, хотя уровень журналистики в принципе падает, как мне кажется. И еще и по мне тоже.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: А что значит, прошу прощения, не могу пройти мимо. Что значит "падает уровень журналистики"?

Т. МАЛКИНА: Ну, мне казалось, что, в так называемые, наши времена, мы уже старые такие…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Люди летят, что-то им там говорят, что говорят…

А. БУДБЕРГ: Просто есть ряд вопросов, которые они задать обязаны. Если они их не задают, они не…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Они задают, нет ответов.

А. БУДБЕРГ: Это неправда. Я думаю, часто просто не задают. Они настолько привыкли, что есть какой-то. Не то, что им запрещают задавать. Они сами их не задают.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вы имеете в виду пресс-конференции знаменитые?

А. БУДБЕРГ: Ну, и пресс-конференции в том числе.

Т. МАЛКИНА: Нет, ну, Саш, ну, кроме вопросов есть еще, на самом деле, если так уж серьезно говорить о работе, хотя я совершенно не согласна с тем, что мы чувствуем себя частью двора. Во всяком случае, я, как мне кажется, может быть, это такая аберрация памяти, мне кажется, что я совсем как раз не чувствовала. Но есть еще масса других подводных, невидимых, не показываемых по телевизору способов и методов работы журналиста политического…

А. БУДБЕРГ: Согласимся, конечно.

Т. МАЛКИНА: Правильно, да. Работа с источниками, так называемая. Которой мало кто владеет. Это звучит, может быть, опасно. Но на самом деле, ты делаешь то, что в свое время Алексей Венедиктов, например, давно, давно, еще тоже делал, это неизбежно, это такая же техника профессиональная, требующая гораздо большего искусства, как и техника задавания вопросов на пресс-конференции. Ты должен жить там, в этом месте. Ты должен понимать, что происходит. Ты должен иметь доступ к людям. И иметь с ними в реальности настолько трудные, но при этом доверительные отношения, что можно задавать им вопросы и получать на них ответы (НЕ РАЗБОРЧИВО), не имея возможности их опубликовать, но, имея возможность понимать, что сейчас происходит.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Я напоминаю, что у нас в гостях два журналиста очень известных – Татьяна Малкина и Александр Будберг. Александр, вот когда Вы летали, ездили с Борисом Николаевичем, это обязательно было в разных самолетах? Или когда-то иногда это было в одном самолете?

А. БУДБЕРГ: Я никогда не летал Борисом Николаевичем в одном самолете. Я всегда летал в передовом. И я не знаю, Таня, летала ты с ним в одном?

Т. МАЛКИНА: Нет, нет. Однажды, в связи с какими-то … не помню уже, какие были катаклизмы и форс-мажоры, по-моему, у меня заболел ребенок. И мне надо было срочно в Москву. А наш передовой борт застрял. И я пустила слезу молодой матери. И меня взяли на святое святых, которое называется резервный борт, который в сущности, как мы знаем, дубль президентского борта, который просто всегда летит за ним пустым. И обычно журналистов, эту шушеру, и вообще никакую шушеру туда не пускают. Ну, уж так я разжалобила их. А заодно нам на хвост упала еще одна коллега, которая сейчас работает в Донецке – Наташа Константинова. Летели мы из Китая, да. И я помню, что после этого нам сказали, что больше ни один журналист даже не подойдет к резервному борту. Потому что Константинова везла с собой сувенир в город Москву. А именно знаменитую китайскую водку в фарфоровой бутылочке, которая под давлением, поскольку она маслянистая, она выползла из этой бутылочки, и вонью своей невероятной обволокла весь салон.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: На годы вперед.

Т. МАЛКИНА: На годы вперед резервного борта. И бедные эти люди серьезно вооруженные, вообще такие серьезные люди, они просто не могли поверить своим носам, вот. Так что нет, никогда мы…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вот журналисты, Александр, такие люди циничные. И зубастые такие. Вы, ну, вот лидер был страны Ельцин. Вы иронично относились к нему?

А. БУДБЕРГ: Нет. Лично я никогда не относился к нему иронично. Более того, я не могу сказать, что я хотел сгладить какие-то вещи, когда он делал, ну, то же выступление в Стокгольме. Это нельзя было сгладить. Это видела вся страна, это видел весь мир. Но как-то объяснить это по-человечески, что с ним произошло. Почему у него произошел так называемый сбой компьютера, что он перепутал. У него было две поездки подряд. И в перерыве встреча с финским премьером в Москве. И что у него все эти файлы вдруг неожиданно перепутались. И он начал в Швеции говорить, на самом деле, о китайских проблемах и финских. Т.е. ну вообще на самом деле как-то пытаться объяснить это серьезно, я считаю, что главное, до чего не может опускаться журналист, который хотел бы считать себя серьезным, это оскорблять в интонации. Он может в принципе написать по существу все, что угодно. Но опускаться до интонации оскорбительной, и ернической, гладить по голове, считать, что политик это не совсем человек, это, мне кажется, просто унизительно для самого журналиста.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: А почему Вы пытались его прикрыть в этих случаях? Он Вам импонировал?

А. БУДБЕРГ: Это сложный вопрос. Скорее я… Это сложный вопрос. Импонировал ли он мне лично. Нет, мне с ним было неудобно. Я не могу сказать, что он мне не импонировал. Но мне с ним было, он как мужчина был крупнее, чем я. И я это всегда понимал. И мне с ним было некомфортно в том плане, когда мы оставались там за столом в комнате, мне с ним было трудно поддерживать разговор, на самом деле. И я понимал, что я должен сказать какую-то такую одну фразу, видимо, очень умную, но я вот чувствовал себя в принципе не очень уютно.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: А почему? Он не говорил? Говорил отрывисто, односложно? В чем была проблема?

А. БУДБЕРГ: Он на самом деле, не был слишком разговорчивый, насколько я помню. И он зачастую давал не тот ответ, на который я рассчитывал. И предлагал не ту беседу, которую бы я хотел от него услышать.

Т. МАЛКИНА: Что обычно раздражает журналистов, как мы знаем.

А. БУДБЕРГ: Естественно, у каждого есть своя заметка наготове. Но вопрос не в этом, а в том, что Борис Николаевич, конечно, очень крупный, по-мужски, очень крупный. И это так, это чувствуется. Это всегда чувствуется. А почему я его хотел прикрыть? Да я не могу сказать, что я его хотел прикрыть. Просто я считал, во-первых, что я хорошо относился к его политике. Я считал, что он совершает и совершил великое дело.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Какое?

А. БУДБЕРГ: Ну, Вы знаете это очень долгий. Это цивилизационный, на самом деле, вопрос…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: У меня есть время.

А. БУДБЕРГ: Хорошо. Я считаю, что в России всегда все крутилось вокруг идеи справедливости. Такая цивилизационная идея русского народа, вообще у людей, населяющих это пространство, это идея справедливости. Эта идея практически не работает. Справедливость недостижима. Есть идея свободы, которая по большому счету работает. Но поменять одну парадигму на другую, такая большая работа, такая сложная. И Борис Николаевич по большому счету первый человек из русских руководителей, а он был абсолютно русский человек, гарантированный стопроцентно, который попытался это сделать. Вот такую небольшую такую оп заменочку. Один фундамент жизни поменять на другой. И собственно говоря, у Петра I это не получилось. А я думаю, что Борис Николаевич, как ни странно, может быть, время поменялось, и как-то все двигалось все-таки так в стране-то, война мировая кончилась, коммунизм прошли. В общем, у Бориса Николаевича в целом получилось. Я думаю, что замена этой идеи справедливости на идею свободы все-таки произошла. И со временем довольно скором в историческом аспекте, я думаю, в течение 20 лет, мы это увидим, что мы просто станем такими же, как все. Ну, как все, я имею в виду…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: В этом аспекте.

А. БУДБЕРГ: Да, я имею в виду цивилизованные страны. И это, на самом деле, огромная историческая работа. Я не думаю, что Борис Николаевич сам себе пытался когда-то так это объяснить системно. Нет, он просто что делал, как чувствовал, а чувствовал, потому что у него была такая задача от Бога, от рождения. Вот это надо было сделать. Как-то он так это делал.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Таня?

Т. МАЛКИНА: Я, кстати, редкий случай, согласна с Александром Петровичем. Присоединяюсь. Мы обычно расходимся почти во всем. Я, ну, в общем. Саша сформулировал, почему мы…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ты мне палец показывала…

Т. МАЛКИНА: Я показывала палец.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ты хотела сказать.

Т. МАЛКИНА: Я хотела сказать…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: И вернемся назад, говори.

Т. МАЛКИНА: Да, почему мы его прикрывали. Вопрос такой. Ну, Саша, в общем, ответил на этот вопрос. Потому что, мне кажется, вот нечто важное про наше, так называемое, отношение журналистов к Ельцину. Я думаю, что мы никогда не сомневались в содержании серьезности его намерений. Т.е. попросту так можно сказать, мы верили ему. Совершенно не в патетическом смысле. А мы знали, что человек хочет того-то, того-то и того-то. Вот что провозглашает, того и хочет. А уж как он это пытается сделать, так что иногда хочется закрыть глаза.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вы чувствовали, что он не лжет?

Т. МАЛКИНА: Да.

А. БУДБЕРГ: Да, наверное, мы хотели просто того же.

Т. МАЛКИНА: Да, т.е. мы действительно разделяли суть его стремлений. И мы чувствовали, что он не лжет. И поэтому, когда у него не получалось, особенно когда это не получалось в мучительных, унизительных, ужасных формах, как пресловутый этот самый Стокгольм, это было так больно.

А. БУДБЕРГ: Да, прямо плакать хотелось.

Т. МАЛКИНА: Да, я не могу передать Вам это чувство, эту боль. И не было никакой реакции отражения. Что вот наш чего вытворяет. Какой ужас.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Отторжения?

Т. МАЛКИНА: Нет, знаете, есть такая реакция отражения. Вот когда, например подростковая дружба рушится, потому что вот Ваня там дружит с Петей, а Петю чего-то все не любят. И вообще Петя так как-то ведет себя не очень, вызывающе, и раздруживается он с Петей. Ну, такой типичное на самом деле, всем людям присущая реакция. Вот по отношению к нему в таких ситуациях у нас практически никогда не возникала эта реакция. А за него было так больно. Вот как за своего, как за себя. Ну, вот "черт!", примерно в такой интонации. Иногда хотелось просто плакать, тем более что было совершенно ясно, что все эти ужасы, про которые уже все не преминули упомянуть, все эти 38 снайперов и прочее, и прочие истории. Они же совершенно очевидно происходили не потому, что человек покуражиться решил, не от распущенности. Условно говоря, не корысти ради тоже. Но было видно, что вот из последних сил. Хорошо, что стоит. Мне кажется, что действительно смерть его там, случись она там, как того опасались многие 10 лет назад, вообще, совершенно не ясно, где бы сейчас находилась наша страна. И в каких бы мы сейчас с Вами разговаривали обстоятельствах. Если бы разговаривали.

А. БУДБЕРГ: Ну, абсолютно однозначно, конечно. Сейчас много говорят о том, что вот если бы честно все было в 96-м году, не построили бы прессу, глядишь, и свободы было бы больше, даже если б выиграл Зюганов. Ну, просто полная туфта. Такая конченная ерунда, что даже всерьез опровергать это невозможно. Если бы выиграл Зюганов, ну в лучшем случае мы бы потеряли лет 10. И загнали бы там за Можай определенное количество людей еще. А в худшем была бы еще одна гражданская война. Ну, в общем, чего говорить сейчас. Он сделал до 96года огромный объем исторической работы. Дальше дотянул, как смог.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Сейчас будут новости. Я хочу Вам сказать, Александр, что когда Вы говорить фразу чего об этом говорить", надо говорить. Дело в том, что кроме Вас это никто почти не знает.

Т. МАЛКИНА: Ну, вот, мы говорим.

А. БУДБЕРГ: Так вышло.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Так вышло. Так жизнь повернулась. Новости на "Эхе" и дальше продолжение беседы с Татьяной Малкиной и Александром Будбергом.

НОВОСТИ

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Продолжаем нашу программу "Своими глазами". Как работалось журналистам с Борисом Николаевичем Ельциным, об этом мы говорим с известными журналистами Татьяной Малкиной и Александром Будбергом. Вот радиослушатели наши вряд ли знают много о такой структуре, которая называется кремлевская администрация. Это были тоже в какой-то степени единомышленники Ваши? Вы их ощущали? Что это было для Вас? Или для Вас был один человек и больше никто? Александр?

А. БУДБЕРГ: Ну, это сложно. В нынешней администрации у меня работает жена, и это больше чем единомышленник.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Чей? Чей?

А. БУДБЕРГ: Мой. Это раз. Вы знаете, я не могу вам сказать. Это же личные отношения. Что значит был одни человек? У меня были личные отношения с достаточно большим количеством сотрудников администрации. Они были разные в зависимости от тех, что это был за человек, и какие отношения мы переживали в данный момент. Это не было ощущение, что это такая коза ностра, наше дело…

Т. МАЛКИНА: Начнем с того, что мы пережили немало в администрации, надо сказать.

А. БУДБЕРГ: Да, и, в общем, это правда. И что не считая, наверное, с Анатолия Борисовича Чубайса, всей руководителей администрации я знал лично, т.е. чего там говорить то. По-разному выстраивались, по-разному относились, с разной степенью уважения. Это просто… это работа, вот на работе Вам все нравятся? Наверное, нет. И нет никакого такого общего пафоса абсолютно. И собственно не было такого общего пафоса – вот Ельцин наше как бы все. Тоже это не совсем так.

Т. МАЛКИНА: Ну, конечно. Потом Ельцин совершенно был отдельный. Он, правда, он в общем вполне был для нас недоступен.

А. БУДБЕРГ: Стопроцентно.

Т. МАЛКИНА: Абсолютно закрыт. С ним невозможно было…

А. БУДБЕРГ: Потрепаться.

Т. МАЛКИНА: С ним нельзя было не то что даже потрепаться, а в общем вот посидеть и поговорить, ну, практически нет. Он такой другой был. Он совершенно другого был масштаба, это физиологически ощущалось. Объяснить очень трудно.

А. БУДБЕРГ: Физиология была. Вот что-то в физиологии было. Трудно было с ним разговаривать. Вот это ощущение труда я помню. И на самом деле говорят, что кто видел, я сам не видел, что была уникальная встреча Иоанна Павла II с Борисом Николаевичем, когда они просто невероятно…

Т. МАЛКИНА: Я видела.

А. БУДБЕРГ: Ты видела? Так было? Ну, тогда Таня и расскажет.

Т. МАЛКИНА: Нет, просто они разговаривали.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вдруг.

Т. МАЛКИНА: Они разговаривали и при этом у нас у всех, кто был там... Мало туда влезло народу. Нас охватила оторопь. И это были уже не те времена, никакие не выборные. В общем, все было спокойно и нормально. Вплоть до того, что мы подумали, что это ощущалась какая-то эманация двух в высшей степени необычных, чрезвычайно масштабных людей, которые встретились в одном маленьком помещении библиотеки. И разговаривают, это, как вдруг присутствуешь, ехал на велосипеде, и присутствуешь при извержении, не знаю, Этны. Ну, очень трудно это объяснить. Но вот это вот пресловутое величие, про которое много говорят, не в смысле роста, и не в смысле физических размеров, на которых настаивал Саша, а какой-то специфический. Он был другой. Он действительно был…

А. БУДБЕРГ: Последней реинкарнацией.

Т. МАЛКИНА: Да, такой царь.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Давайте вернемся вот еще к каким-то деталям, нюансам. Вот его семья. Вы как-то общались с его супругой? Какие-то были разговоры? Это было можно? Вам это было интересно?

Т. МАЛКИНА: Это было можно тогда, когда Наина Иосифовна сопровождала его. И исключительно потому, что это была она, нам было это почти всегда интересно. Потому что она ужасно необычная женщина. Такого вкуса, такта, грации, ума, вообще, какого-то невероятного набора достоинств, в общем, редко встретишь.

А. БУДБЕРГ: Ну, Наину Иосифовну используют как такую тяжелую артиллерию, когда уж там чего-то совсем не получалось и надо было…

Т. МАЛКИНА: Циничный вступил.

А. БУДБЕРГ: Нет, ну, что значит, это объективная реальность. Организовывали как бы случайно возникающую беседу. На самом деле, не беседу организовывали, некую возможность. Нет, я, правда, я сам…

Т. МАЛКИНА: Подожди, подожди. Мы давно спорим с Будбергом про один случай в Волгограде.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Расскажите.

Т. МАЛКИНА: Ты про это вспомнил?

А. БУДБЕРГ: Нет, я другое.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ну, сказали уже. Расскажите.

Т. МАЛКИНА: Я помню, мы с тобой разругались тогда.

А. БУДБЕРГ: Нет, это вряд ли было в Волгограде. Это, скорее всего, было в Бешкеке. Ну, не важно.

Т. МАЛКИНА: Ну, не важно. В Волгограде, и как раз в ходе кампании, и клянусь, может, Будберг, как человек тщательный вел какой-то дневник наблюдений, у меня все это слилось в один большой город и один большой мир. Много лет в самолете. 20 лет под кроватью. Но я помню хорошо, что это было в Волгограде, что это был пик предвыборной кампании 96-го года. Еще были наняты, помнишь, какие-то в высшей степени сомнительные…

А. БУДБЕРГ: Пиарщики из Америки?

Т. МАЛКИНА: Пиарщики. Не из Америки. А наши, которые писали ему какие-то слегка даже похабные тексты. В общем, все это было ужасно беспокойно. Очень важно. И там была какая-то тема, связанная с Зюгановым. Такая вот, т.е. от слов действительно зависело, что будет в мире. Такова была сила слова. И был Мамаев курган, и Дедушка пошел там по какой-то важно возлагательной веночной программе, а Наина так просто затерялась в толпе, у нее было два или три охранника, но они как-то не так агрессивно и очевидно выглядели. И она была в платочке. И как-то она там ходила, а я просто увязалась за ней, просто так посмотреть, чтобы не возлагать венки в очередной раз. И я похолодела в какой-то момент, потому что она оказалась зажатой, ну, не тесно, ну, вот она оказалась окруженной людьми. И за ее спиной какие-то мужики поносили Дедушку. Но как, такими матюками. И уж так они его крыли и так они его костерили, и такой он и сякой, в общем, когда уже дело дошло до полного неприличия, а все это у нее прямо за спиной, вот в ухо ей фактически. Не зная, что это она. Она обернулась и говорит: ну, как же Вам не стыдно. Они так на секундочку оторопели. Посмотрели на нее, говорят: да, ладно, а чего нам стыдно. Да, не будем мы за него голосовать, не будем его выбирать. И вдруг Наина, я не уверена, что это тяжелая артиллерия и прочее. У нее вдруг, знаете, как в цирковом номере, у нее брызнули из глаз слезы, у нее потекла косметика. Она захлюпала, засморкалась, стала утираться этим платком, который у нее был на голове. И сказала им: да, напугали, да не выбирайте его, пожалуйста. Ну, не выбирайте. Умоляю Вас. Ну, не выбирайте его больше. Сказала она зарыдав. И эти так как-то отступили. Говорят: ну, ладно, ты чего. Ну, чего ты так. Да, ладно, мы проголосуем. Она говорит: нет, не надо. Ну, ладно, ну. чего так прямо заплакала. Ну, что ты так. Не надо расстраиваться и прочее. Такая вот была…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Она всех обаяла удивительно своим каким-то первым интервью, когда все ожидали, что царица появится, которая там будет готовить чего-то такое, чему ее научили, мучительно. А вот этот ее главный тезис в отношении президентства Ельцина, он совершенно поразителен. Он состоит в простой истории, что я ему все время говорю: ты болен, давай, бросай это дело и сиди дома. Копай грядки. Ну, Вы же знаете, что с ним невозможно разговаривать. Это совершенно. Я не знаю, это рацио, или она придумала, или ей подсказали это пиарщики. Но абсолютно…

Т. МАЛКИНА: Нет, это не пиарщики, это она. Я думаю, что она такая настоящая королева. Правда.

А. БУДБЕРГ: Ну, конечно. Она во многом сама себе пиарщик. Это без всяких сомнений. Она все сама. Нет, ну, с Наиной Иосифовной было как раз очень легко общаться и легко разговаривать. И это, я говорю, всегда было такое очень эффективное оружие. Главное, не надо было его использовать слишком часто, чтобы оно не оказалось таким легко доступным. И на самом деле, нет. Наина Иосифовна, конечно, это был такой огромный плюс всегда с Борисом Николаевичем, который при желании можно было всегда продемонстрировать. Ну, что можно добавить, я даже не знаю.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: А в чем заключалось? Вот что значит тяжелая артиллерия? Вы, например, просили ее о чем-то…

А. БУДБЕРГ: Нет, она производила очень хорошее впечатление. И это было настолько очевидно и для журналистов. Т.е. что такое журналистика? Это, так или иначе, передача какой-то энергии. Да, какое-то впечатление. Это было хорошее впечатление, передавалась хорошая энергия. Если показывали по телевизору, ведь телевизор выделяет главное в человеке. Правильно? Как ни странно. И на самом деле, она по телевизору очень хорошо. Она успокаивала народонаселение, которое мог невероятно раздражать буйный Борис Николаевич, но…

Т. МАЛКИНА: Но супруга-то у него какая хорошая, справная.

А. БУДБЕРГ: Смотрите, ведь это большая. Ведь Раису Максимовну население не воспринимало, а Наину Иосифовну воспринимало. Это было очевидно совершенно. Разница была в восприятии совершенно очевидна.

Т. МАЛКИНА: Да, в этом смысле она, конечно, была ресурс. Потому что было видно, что если у мужика такая жена, то, наверно, и мужик тоже…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ну, и мужик ничего, да.

Т. МАЛКИНА: Ничего, да.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ну, вот если сравнить, как Вам работалось тогда и сейчас. В чем главное отличие? В профессиональном отношении, в удобстве, в комфорте Вашей работы, в осмысленности того, что Вы делаете?

А. БУДБЕРГ: Так мы и не работаем в кремлевском пуле в последнее время практически.

Т. МАЛКИНА: Да, знаете, мы не работаем в кремлевском пуле.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Но Вы продолжаете писать про это.

А. БУДБЕРГ: Да, уж нечасто.

Т. МАЛКИНА: Про это. Очень редко. И поменьше было бы таких поводов, по которому мы сегодня собрались. Хотя… да, нет, в общем, мы не работаем действительно не только в кремлевском пуле, и про политику то особо не пишем. У меня есть свое видение того, что изменилось. Потому что мы успели и с Путиным поработать в кремлевском пуле. Изменилось нечто не имеющее прямого отношения к кремлевскому пулу. И даже к Путину, и даже к нам. А изменилось следующее. Просто политические процессы и связанные с ним информационные процессы, они вышли на совершенно качественно иной уровень. Одно дело, работать политическим журналистов в стране, где нет ни одного закона, регулирующего экономическую деятельность, или где создается прямо сейчас на месте конституция, или где проводятся первые в истории страны всеобщие, прямые демократические выборы глав государства, или где происходит путч, ну, и т.д. и тому подобное. И совершенно другое… Кстати, еще добавлю к этому списку, и работать в первых свободных средствах массовой информации демократических. При полном отсутствии традиции, школы, правил, уставов. И совершенно другое дело работать в стране, где уже создана эта законодательная база, где есть конституция, где регулярно проходят прямые, свободные, демократические выборы. Как бы не критиковали их те, кто не доволен их ходом, результатом. В общем, ну, прошел вот этот острый, романтический, эйфорический период. Вы же знаете вот этот феномен поколения тех бейбибумеров, как называют в Америке. Люди, которым было 20 лет в 68 году, совершенно понятно, что 68-й год в Европе это такое очень специальное время, которое навсегда таковым и останется. Ровно таким временем, я думаю, нам повезло, была наша… с таким временем совпала наша работа в этот самом кремлевском пуле, где все было на новенького, и все было чревато глобальными тектоническими сдвигами. Я думаю, в этом основное отличие. Ну, и в том, что, конечно, масштаб персонажей, он так меняется, меняется, меняется. Ну, эта тенденция к общему уменьшению по абсолютной шкале, она, к сожалению, наблюдается во всем мире, как мне кажется. Поэтому у нас сегодня не так интересно.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вот, Саша, про это же, только я хотел бы вот вопрос такой задать. Как он относился к средствам массовой информации? Они были ему нужны по большому счету?

А. БУДБЕРГ: Вы знаете, есть постоянная шутка, что демократия и свобода слова сохранились в России потому, что Ельцин не смотрел телевизор. Это как бы… Я думаю, что он для себя определил, вот, знаете, с завтрашнего дня я не курю. Вот так же он для себя определил, это важно, и это должно быть. И он никогда к этому не подходил больше с какими-то пересмотрами, как-то критически, оппортунистически. Он для себя это определил, что это важно и должно быть. Почему важно, почему это должно быть. Это такие уже вторые, третьи производные.

Т. МАЛКИНА: Ревизии не подвергал.

А. БУДБЕРГ: Ревизии не подвергал, вот он так решил. И все, он жил в этой сам для себя построенной дополнительно некоем таком ограничении пространства, это раз. Во-вторых, объективно свобода слова была все-таки Борису Николаевичу в целом политически в общем на руку. Это ясно. Потому что…

Т. МАЛКИНА: Ну, все хотели того же.

А. БУДБЕРГ: Да, она мобилизовывала, в общем. Мы хотели того же, да. Это раз. Касательно сегодняшних процессов, то мне кажется, что как ни странно, не сотря на то, что мы прошли довольно большой путь и безусловно в нынешней администрации работают очень профессиональные люди, это без всяких я говорю.

Т. МАЛКИНА: Безотносительно жены.

А. БУДБЕРГ: Безотносительно жены. Которая, безусловно, очень профессиональный человек. И я хочу сказать, что при этом сама практика приводит к некоей деградации политических технологий. Все проще, проще и проще. Все в итоге сводится к каким-то простым указаниям, таким, знаете, возрождением от части таких вполне советских привычек и ощущений. Раньше, говорю, вот ту же Наину Иосифовну, ее разыгрывали. Вот эту встречу с журналистом. Ее же, как бы, разыгрывали. Это делали в темную. Я просто был свидетелем. Пытались подвести под одного журналиста. А она устроила скандал. Сказала, что она взрослая девочка. И не будет ходить больше по женской программе. Ей хотели сделать подарок. В итоге она уехала зачем-то встречать Бориса Николаевича в аэропорт…

Т. МАЛКИНА: Ты чего на меня смотришь?

А. БУДБЕРГ: Нет, не ты была, не ты. Я просто вспоминаю, помнишь ты эту историю или нет. А мне было так неудобно…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: А что за история. Просто расскажите чуть-чуть.

Т. МАЛКИНА: Техника такая. Я быстро расскажу неинтересную часть. А ты расскажешь суть. Женская программа это действительно дико, наверное, звучит для слушателей. Просто когда первая леди едет с президентом, то на каких-то мероприятиях они вместе, но в основном у супруги президента отдельная программа, называется женская программа. И поскольку обычно она такая аполитичная и такая гуманитарно-сиротская, или про искусство, то это начинается такое вот…

А. БУДБЕРГ: Ну, таким, для второй смены.

Т. МАЛКИНА: Ну, да, или для тех. кто любит очерки писать.

А. БУДБЕРГ: Да, ну, на самом деле, приблизительно так. И получилось так, что ребята хотели как бы разыграть Бориса Николаевича и Наину Иосифовну, прошу прощение, т.е. делать какое-то интервью, беседа с журналистом. Из всего этого сделать какие-то классный материал и развить его, может быть, даже в нескольких газетах. А журналистка, которой весь этот подарок приготовили, устроила безобразный скандал, безобразный при мне о том, что она взрослая девочка и не будет больше работать по женской программе. Я помню, как сейчас, что мне было так неудобно вот… Тогда стоял Алексей Алексеевич Громов, он стоял красный, как мальчишка, у него орала журналистка. Сам Алексей Алексеевич Громов стоял. Какое было время. Не побоюсь этого слова.

Т. МАЛКИНА: Он и сейчас еще стоит. Перестань.

А. БУДБЕРГ: Ну, не поорешь на него, пожалуй. Я к тому, что я помню, что я тогда согласился ехать вместо него. И как бы подарок у меня просто все равно забрали, да, просто передали другому человеку. Но вопрос не важно, но это было ощущение, что они пытаются тебя разыграть, они пытаются применить какие-то ходы, методы, которые работают. Сейчас все гораздо в этом смысле упростились. И я думаю, что вот это упрощение, так как время терпит упрощение, время терпит упрощения технологий. И это, безусловно, является на самом деле важным фактором некоей деградации политической жизни, с моей точки зрения. Вот всякое упрощение, оно является фактором, таким важным моментом, свидетельствующим о деградации. О некоей деградации. Ну, я думаю, что от это такой важный тоже момент. Нынешние журналисты уже не готовы, что с ними как бы делают вид, что с ними ну так всерьез. Ну, как бы нынешние журналисты кремлевского пула, насколько я понимаю. В лучшем смысле они готовы делать вид, что и они к этому всерьез не относятся.

Т. МАЛКИНА: Ну, да, т.е. вообще это выражается в такую довольно поверхностную фурунду на уровне знаков препинания. Мне кажется, что сейчас журналисты гораздо меньше знают, чем знали мы в свое время, когда я говорю "знают", я не имею в виду какое-то сокровенное знание. И, безусловно, я не имею в виду никакой конспирологии. Конспирология как раз возникает на почве незнания глубокого.

А. БУДБЕРГ: (ГОВОРЯТ ВМЕСТЕ).

Т. МАЛКИНА: Да, ну, и они как бы меньше знают про то. как что устроено, как ходят документы, откуда они берутся. кто с кем разговаривает по телефону.

А. БУДБЕРГ: (ГОВОРЯТ ВМЕСТЕ) конечно брюзжание. Потому что газеты выходят…

Т. МАЛКИНА: Только мы их не читаем.

А. БУДБЕРГ: Это правда. Это правда. Более того, мы их практически уже и не пишем. Но на самом деле…

Т. МАЛКИНА: Журналистика – это профессия молодых, Матвей, согласен?

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Не знаю.

А. БУДБЕРГ: Я думаю, что вообще хорошая профессия.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Репортерство, как и корреспондентство на "Эхе Москвы" это профессия молодых. Но вряд ли 18-летний человек напишет хорошую аналитическую статью. Жизненного опыта мало. Или это будет калька, или полиатив.

Т. МАЛКИНА: Надо сказать, 50-летних журналистов, которые пишут аналитические статьи, тоже, к сожалению, не так много. Знаете, вот мы сейчас вспоминали. Я… обидно стало…

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вы сказали одну очень важную вещь. Мы идем к финалу уже. Вы сказали одну очень важную вещь, что это все было на Ваших глазах. И это было такое, ну, в какой-то степени сотворчество. Ну, так можно сказать, вот творилась история. И Выбыли какой-то частью там в поездках. Мы были какой-то частью здесь в студии. Мы ничего не делали. Мы только рассказывали, что вокруг происходит, приглашали гостей. Но на наших глазах действительно это все происходило. Сейчас есть о чем писать?

А. БУДБЕРГ: Конечно. История же происходит каждое мгновение. Она же не остановилась ни на секунду.

Т. МАЛКИНА: Просто кому-то интересно написать об одном. Кому-то о другом. Мы в этом смысле… Мы с Сашей принадлежим к поколению, да, и боюсь, это, Матвей, в некотором смысле безнадежно потеряно, мы избалованы.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Чем?

Т. МАЛКИНА: Мы избалованы концентрацией…

А. БУДБЕРГ: Происходившего.

Т. МАЛКИНА: Происходившего и важности.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Нет, просто на наших глазах делалась политика. А сейчас делается политика на наших глазах?

А. БУДБЕРГ: Каждую секунду. Конечно.

Т. МАЛКИНА: Конечно. (ГОВОРЯТ ВМЕСТЕ).

А. БУДБЕРГ: (ГОВОРЯТ ВМЕСТЕ) Процесс. Более того, он также неразрывно связан с тем, что происходило тогда, как и то, что будет после этого неразрывно связано с тем, что происходит сейчас. Невозможно детерминировать, если ты серьезный аналитик.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Нет, ну, это такой философический подход. Меня интересует конкретно.

А. БУДБЕРГ: Да, вот она происходит каждый момент.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Вам были доступны процесс принятия политических решений…

Т. МАЛКИНА: Никогда в жизни.

А. БУДБЕРГ: Никогда в жизни.

Т. МАЛКИНА: Ни-ко-гда. Мы могли достаточно много работать, чтобы достаточно много собрать информации, чтобы потом, как Шерлок Холмс все эти шашечки…

А. БУДБЕРГ: Чего-то воссоздать. И могли угадать, могли нет. А вопрос заключается в том, что… и вообще не надо путать. Журналисты не принимают политических решений.

Т. МАЛКИНА: И никогда не участвуют в их выработке.

А. БУДБЕРГ: И те журналисты, которые думают, что они занимаются политикой, они перестают быть нормальными людьми. Даже не нормальными журналистами. Они сходят с ума, с моей точки зрения. Это другая совершенно…

Т. МАЛКИНА: Но и журналистами они тоже перестают быть.

А. БУДБЕРГ: Ну, это уже вторая вещь.

Т. МАЛКИНА: Никогда. Нет. Нет. Нет, Матвей, не клейте нам.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Ничего не клею.

Т. МАЛКИНА: А про эти придержи я, кстати, очень хорошо помню… Дело шьет. Мы не принимали участия, но мы были свидетелями. Мы были вот: "Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые и нас призвали всеблагие…"

А. БУДБЕРГ: "Как собеседников на пир".

Т. МАЛКИНА: И вот это ощущение. Сейчас просто другой пир. Сейчас, например, вегетарианский, а я люблю мясо. Я просто вдруг вспомнила… Свободу, свободу. Я вспомнила, как меня чуть не убили, как на меня топали ногами, и как кричали, как порвут меня на части. И если бы за меня не заступились пиарщики, аккурат Чубайсовский штаб. После того, как я написала, помнишь, "Ельцин и дети" про брачующихся лягушек.

А. БУДБЕРГ: Нет, сейчас не помню.

Т. МАЛКИНА: Я написала в газете "Сегодня" в рубрику "Ельцин и дети". Но это была какая-то из ряда вон выходящая, бестолковая, чудовищная поездка предвыборная Ельцина, которую еще бросили организовывать Лившица. Это человека, который не может организовать и более простые…

А. БУДБЕРГ: Даже министерство финансов.

Т. МАЛКИНА: Даже министерство финансов. А его в какое-то там село. Не помню, там какое-то, Пухово. Какую-то абсолютно невероятно безнадежную поездку. И все это было долго и мучительно. И после того, как мы провели 7 часов около маленькой такой лужи, в которой действительно пели брачующиеся лягушки. И вокруг которой ходил Лившиц и страшно нервничал. И прямо ел валидол и прочее. И, наконец, приехал Дедушка, а новобрачные уже практически заснули, напились, которых он должен был благословлять. И уже у них дети родились и т.д. Я написала эту заметку про брачующихся лягушек. И меня просто стали отлучать, отлучать при всей любви к свободе прессы прямо стали кричать: да как?! Да что же это такое?! Да это же безобразие. Где Малкина?! Я думала, что я хотела залечь на дно. За меня заступились всякие известные товарищи из предвыборного штаба, которые сказали: Вы ничего не понимаете. Я думаю, может быть, наши личные отношения тут сыграли как раз роль. Вы ничего не понимаете. Так и надо. Это она нарочно про брачующихся лягушек. Вот это надо взять и сделать образцом предвыборного фельетона. Так что бывало всякое.

А. БУДБЕРГ: А теперь у нас предвыборный фельетон практически в каждом номере.

Т. МАЛКИНА: Да, просто условия меняются.

А. БУДБЕРГ: Это очень удобно. На самом деле, это просто удобно.

Т. МАЛКИНА: И границы приемлемого, они все время расширяются. Ты забываешь про то, что нечто, что мы делали тогда, оно было ужасно новым.

А. БУДБЕРГ: Быть нестрогим и несерьезным гораздо, на самом деле, удобнее, чем строгим и серьезным.

Т. МАЛКИНА: О, да.

М. ГАНАПОЛЬСКИЙ: Интересную фразу. Вы, Таня сказали, я ее запомнил "границы приемлемого расширяются". Татьяна Малкина написала статью, о которой вот тут у нас на "Эхе" все с восторгом говорят. И в процессе передачи Леша Венедиктов принес распечатку этой статьи. Она опубликована… Это сегодняшний номер? В сегодняшнем номере "Времени новостей" газеты. И в интернете она есть соответственно "Время новостей онлайн". Называется "Не стало Ельцина". Здорово написано. И я прочитаю только финал. Прочитайте эту статью. Не хочу сказать, получите удовольствие. Просто это хорошо написано. Заканчивается обращением, как он говорил. ""Дорогие россияне", он больше никогда не обратится к Вам с этими словами, с непередаваемой интонацией, смешным окончанием, характерной отдышкой. Дедушка умер. И другого у Вас никогда уже не будет". Спасибо большое, что Вы пришли в эту передачу. Это была программа "Своими глазами". Татьяна Малкина и Александр Будберг, два журналиста были у нас в гостях. Программу вел Матвей Ганапольский. Я хочу сказать, что у нас неожиданность в эфире, о которой я хочу Вам сказать. В 22 часа 35 минут после вечернего спорт канала, у нас в гостях будет Андрей Илларионов, бывший советник президента РФ по экономическим вопросам. Не забудьте, в 22.35. разговор будет о том же.